здесь, – Сидоров распахнул дверь комнаты на первом этаже, – бумагами займусь.
«И какого черта я сказал про бумаги? Какие такие бумаги? Вот уж рванул, да чуть задницу не порвал. Это ж получается, что я, мол, работать буду, а Елфимов – париться и водку пить?»
Генеральский и полковничий бушлаты повисли на лосином роге, прибитом слева от двери. Гостевой дом был построен достаточно давно, во времена всеобщего дефицита, и потому все в нем было сделано солдатскими руками из местных и подручных материалов. Доски с ближайшей пилорамы, мебель и столярка из мастерской, где изготавливали мишени и макеты танков, самолетов, тактических ракет. Даже ручки к дверям и те были выкованы в механических мастерских.
Елфимов с Голубевым спустились в подвальный этаж. Стены были аккуратно обшиты березовым горбылем, густо промазанным прямо по бересте лаком.
– Вот и пришли, – жизнерадостно вымолвил генерал, заходя в душный влажный предбанник.
За приоткрытой дверью виднелся небольшой – два на два метра, бассейн и дощатый, густо заставленный угощениями стол, сервированный на четверых. Подполковник Квак рассчитывал еще на себя и Сидорова.
Елфимов сбросил одежду, стянул белье. Голубев раздевался, стоя к нему спиной. Полковник брезгливо морщился, когда случайно соприкасался с генералом. Он терпеть не мог прикосновения мужского тела. Пусть даже чистого и сухого.
Стоило генералу повернуться, и он увидел в чуть запотевшем большом – во всю стену – зеркале себя и полковника. Сравнение было явно не в пользу Елфимова, хотя он считал себя мужиком «хоть куда». Генерал тут же выпрямил спину, втянул чуть отвисший живот, развел плечи, но это не спасло, его белоснежная кожа облегала не тугие мышцы, а неровно наросший жир. Даже над коленями нависли складки. Голубев подал Елфимову простыню, как бы говоря: «Если стесняетесь собственного тела, то прикройтесь».
В парилке было сухо, как и любил генерал. Финскую баню он предпочитал русской. В кубической, сваренной из толстой стали печке-каменке послышались шорох, звяканье. Будто она была живой и реагировала на появление людей.
«A-а, солдат в пристройке старается, дрова подбрасывает, кочергой шерудит», – вспомнил Елфимов.
От камней, наваленных на металлическую решетку, исходил обжигающий жар. Лоб и грудь генерала тут же покрылись бисеринками пота. Он присел на нижнюю ступеньку и краем простыни промокнул лицо.
– Веничком не хотите? – предложил Голубев. – Тут на выбор есть: березовый, дубовый и с можжевельником.
– Для того чтобы веничком хлестать, у меня Сидоров есть, – через силу ухмыльнулся генерал, – а для тебя, полковник, такая работенка слишком простая. Ты для больших дел создан.
Елфимов сбросил простыню, чтобы жар пронял его до костей. На плече засинела неумело сделанная татуировка: раскрытый парашютный купол и аббревиатура «ВДВ».
– Не знал, что вы в воздушном десанте служили, товарищ генерал.
Елфимов только рукой махнул с досады:
– Хочешь честно скажу – ни дня не служил я в ВДВ. А татуировку в двадцать лет по глупости сделал, когда демобилизовывался из армии. Круто тогда это мне казалось. Ребята делали, будто не в саперном полку два года прослужили, а в десанте. Не надеялся, что меня потом так высоко поднимет. Согласись, госбезопасность покруче любого десанта будет. Кто в ВДВ служит? Дуболомы безмозглые, только и умеют, что кирпич головой разбить, половую доску голой рукой перешибить или лягушку живьем на показательном выступлении сожрать. А у нас – элита. Дураков в ФСБ не держат. Нам дешевые фокусы показывать не с руки. Вот ты и твои ребята. Сколько сил, средств в подготовку вложено. Если живым весом брать, то каждый из твоих бойцов на вес золота пойдет. В тебе сколько килограммов, полковник?
– Девяносто. После бани два шестьсот сброшу.
Генерал тут же в уме прикинул, сколько будет стоить Голубев, если оценить его по цене золотого лома.
– Получается что-то около миллиона, миллиона двухсот тысяч долларов, в зависимости от пробы металла. А у твоих ребят высшая проба.
Елфимов не мог уже сносить жары, солдат в пристройке за домом нес службу на совесть, шерудение в каменке почти не прекращалось.
– Вот же вещь интересная, – стараясь не дышать ртом, воздух обжигал небо, сказал Елфимов, – обручальное кольцо не снимешь в бане – палец обожжешь, а крестик православный грудь не печет. Ты, кстати, полковник, почему креста не носишь?
– Разве уставом положено? – бесстрастно ответил Голубев вопросом на вопрос.
– Не первый год на свете живешь. Есть вещи, о которых в уставе не пишут. Твое подразделение тоже ни одной инструкцией не предусмотрено.
– Не ношу, потому что не верю.
Генерал с испугом и одновременно с уважением посмотрел на полковника, теперь мало кто осмеливался открыто признаваться в атеизме.
– Совсем не веришь или сомневаешься, что Бог есть?
– Может, и есть, – ухмыльнулся Голубев, – и если он есть, я ему не верю.
– Почему? – заинтересовался Елфимов.
– Я и Ветхий Завет читал, и Новый, – веско произнес Голубев, – и написано там «не убий». Не сказано кого и за что нельзя убивать. Просто не убей, и все. А у меня профессия другая. Моя профессия – убивать. Не подходит мне божья заповедь.
– Эка ты загнул, – изумился генерал и почувствовал себя неуютно голым, безоружным и беззащитным в компании командира «Омеги», – пойду окунусь. И ты выходи. А то, если еще пять минут тут побудем, расплавленные мозги через уши вытекут.
Генерал поднялся и неторопливо, сохраняя достоинство, покинул парилку. Но стоило ему закрыть дверь, как он тут же в два косолапых прыжка очутился на краю небольшого бассейна и плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг. Вода буквально обожгла его разгоряченное, распаренное тело.
«Снег они, что ли, в бассейн лопатами набросали? – Елфимову даже показалось, что рядом с ним плавают нерастаявшие чистейшие, абсолютно прозрачные льдинки. – А полковник крепок. Надо будет – ночевать в парилке останется, до утра не выйдет. Потребуется, сутки в ледяной воде просидит».
Когда Голубев вышел из парилки, генерал уже сидел за накрытым столом, закрутившись в белоснежную простыню с видом древнеримского сенатора. Не хватало только венка из лавровых листьев и золотой фибулы – застежки, скалывавшей края тоги. Из-под края простыни торчали розовые, как у младенца, распаренные пальцы ног.
Голубев спокойно спустился в бассейн, несколько раз окунулся с головой и тоже присел к столу. Елфимов подался вперед, посмотрел на ступни Голубева.
– Видал, полковник? И у тебя ногти на ногах скрюченные, и у меня. А это знаешь что значит?
– Откуда мне знать? – Голубев налил в стакан немного пива из запотевшей стеклянной бутылки и залпом выпил.
– Ты водочку из холодильника достань. В морозилке должна лежать, – сказал искушенный в тонкостях армейского гостеприимства Елфимов. – А
