сообщил, что рассказ её никогда не появится в журнале и в этой ситуации виновата только она.
Глухой стук раздался на лестничной площадке. Клавдия Назаровна вздрогнула. Подобный стук она порой слышала по ночам и фантазировала: часы исчезнувшей Сухаревской башни предупреждают москвичей, что энергия воровства, хамства, лжи вылезает через трещины в асфальте когда-то рыночной площади и расползается по Сретенке с переулками.
Глухой стук повторился. Клавдия Назаровна прошла в переднюю, приоткрыла входную дверь, выглянула на лестничную площадку — полумрак, темно-зелёные стены, никого!
Дверь квартиры Бориса Ивановича громыхнула, сотряслась от очередного удара ноги Альберта Везбина.
Клавдия Назаровна вспомнила, как рассказывала ученикам на факультативе по литературе, что из-за множества драк, из-за частых поножовщин, из-за множества пьяных рож и проституток Антон Павлович Чехов уехал из района Сретенки, хотя съёмные квартиры там были самые дешёвые в Москве.
— Прекратите шуметь! — шагнув на коврик для вытирания ног, громко потребовала Клавдия Назаровна. — Шум мешает мне общаться с прошлым!
— Моя невеста уехала к подруге, а меня закрыла, чтобы я нигде не шлялся до её возвращения. Моя невеста очень ревнивая, а у меня важная встреча с работодателем, — крикнул выдумку Альберт в замочную скважину входной квартирной двери, вернулся в комнату, разбежался от подоконника и опять врезал ногой в дверное полотно. От очередного мощного удара язычок выломал ответную планку вместе с куском дверной коробки, и двери распахнулась наружу.
— Я вызову полицию. Тебя арестуют за хулиганство, — почувствовав учащенное биение сердца, пригрозила Клавдия Назаровна.
Держа пиджак и рубашку в руках, Альберт Везбин вышагнул на лестничную площадку, захлопнул покалеченную дверь, поцеловал старушку в дряблые щеки.
От неожиданных крепких поцелуев Клавдия Назаровна прослезилась, захлюпала носом и забормотала слова благодарности.
Альберт Везбин надел рубашку, пиджак и вышел из подъезда наружу. Чувствуя голод, он мечтал о куске жареного мяса.
Клавдия Назаровна вернулась к письменному столу и доверила дневнику воспоминания об отце любимого её ученика, Коли Стоевкина:
«Василий Стоевкин, жгучий брюнет с усиками, проводил меня домой после родительского собрания. До сих пор я помню его жаркие поцелуи в подъезде. После поцелуев и слов о любви он переночевал у меня. Мы стали встречаться по средам. Встречались до вечера, в который я сказала ему о своей беременности. Он назвал меня гадкими словами и ушёл. Больше мы не встречались. На родительские собрания ходила мама Коли. Я же сделала аборт. Видит Бог, не могла я в ту пору быть матерью одиночкой, учительницей и ещё ухаживать за мамой, страдавшей от язвы желудка.
Клавдия Назаровна заложила страницу затупившимся карандашом и убрала дневник в ящик стола. Она почему-то испугалась, что её воспоминания о первой любви прочтут школьники с фотографий на стене.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В холле мини-гостиницы в двухэтажном здании Нина подошла к стойке администратора и сказала:
— Я до Паши-гнома. Он меня ждёт. Я — подруга Ларисы.
Администратор — женщина средних лет и приятной внешности — презрительно хмыкнула, позвонила по проводному телефону, повторила в трубку слова Нины, выслушала короткий ответ и, указывая рукой направление, сообщила сухо:
— Ковыляй, девочка, к служебному лифту. Успехов тебе в труде и в личной жизни.
Нина подошла к лифту, створки его открылись, и Паша-гном втянул её за руку в кабину. Двери закрылись. Кабина устремилась вверх. Нина не на шутку перепугалась, вжалась в угол и мысленно попросила у своего ангела-хранителя защиты.
— Тебя, сучка рваная, по твоей фотке, заказал очень уважаемый и богатый человек, а то бы я тебе все зубы выбил, — произнёс Паша-гном и переложил из кармана юбки Нины в карман своих брюк пачку евро, крестовый ключ и мобильник.
— Что с Ларисой? — прошептала Нина.
— Рот закрой. Я тебе слово не давал, — сказал Паша-гном и повторил слова, которые говорил на перроне Ярославского вокзала. — Называй меня: мой господин.
— Ещё чего?! — возмутилась Нина. Как желанный товар для богатого клиента, она обрела уверенность в себе.
— Тебя я пока не трону. За твой выпендрёшь я твоей товарке отвешу люлей. Усекла? — злобно проурчал Паша-гном и накрыл потной растопыренной пятернёй лоб Нины.
Лифт остановился на втором этаже. Паша-гном рукой схватил Нину за волосы на затылке и провёл по коридору с закрытыми дверями. Дверь с номером двести двадцать два он открыл ключом, втолкнул Нину в номер, закрыл дверь на ключ и исчез в своём жилище за дверью, на которой была прибита баскетбольная сетка.
В комнате, в которую попала Нина, стояло две кровати. На одной из них лежала в прозрачных трусиках Лариса, словно манекен, если бы не разные гримасы на бледном лице без косметики. Веки её без наклеенных ресниц подрагивали. Свистящее дыхание её прерывали тихие стоны. Оплывшая голая грудь её едва заметно поднималась и опускалась. На животе виднелся синяк от удара, а на локтевом сгибе синяк от неумелого укола.
— Лара, Лара, Лара, — тихо позвала Нина и потрясла рукой плечо подруги.
Лариса тягуче простонала, приоткрыла потрескавшиеся губы, медленно разомкнула веки, не поняла, где находится, сомкнула веки и загрезила морскими пенными волнами, которые накатываясь на гальку, издавали ласковую мелодию.
— Лара, это я! — Нина расцеловала бледное лицо подруги. — Очнись! Пожалуйста, очнись!
После короткого стона Лариса прошептала:
— Нинок, беги отсюда… Паша-гном вколол мне какую-то дурь… Нинок, беги отсюда, беги…
— Если я убегу, Паша-гном убьёт тебя, — сказала слёзным голосом Нина и вновь расцеловала лицо подруги.
— Пусть убьёт, — чуть громче произнесла Лариса. — Я много видела. Я много пережила. Мне есть, что рассказать апостолу Петру.
Нина выпрямилась. Она была в ужасе. Она знала Ларису активной, неунывающей обожательницей жизни.
Дверь в номер открылась после щелчка в замке. На пороге появился Паша-гном и приказал:
— Выходи на кастинг, сучка рваная.
— Мой господин, у меня нет косметики, платья, — торопливо произнесла Нина с недовольным лицом. — Все мои шмотки в чемодане. Чемодан в квартире дома, где-то недалеко от улицы Сретенка.
— Голой выходи, сучка рваная, — рассердился Паша-гном. — Живо!
Нина прошла в коридор и встала к стене, в прогалине в ряду голых проституток в возрасте от восемнадцати до сорока лет, с разной формой груди, с разной фигурой, с разным цветом глаз и волос.
Из лифтовой кабины шагнул в дорогом светлом костюме мужчина лет пятидесяти и плотного телосложения. Двое телохранителей не старше сорока лет возвышались за его спиной.
— Здравствуйте, Валентин Валентинович, — сгибом коленей заметно укоротив свой рост, сказал Паша-гном с подобострастным лицом. — Сучка, которая вам понравилась на фотографии, здесь.
— Заткнись, без тебе вижу, — потребовал Валентин Валентинович и приблизился к Нине, не сводя маслянистого взгляда с её крепкой груди, идеально соответствовавшей
