Справиться с этим горьким чувством одиночества и заброшенности можно было, лишь двумя способами: как следует выпить или же приехать на работу.
Второе Никита и сделал — приехал в главк на Никитский около полудня. Главк был тих и пуст, как и все госучреждения по выходным. Жизнь теплилась только внизу на КПП и в дежурной части. Там все работало четко, слаженно, оперативно. Это было, конечно, очень здорово для дела защиты правопорядка и законности, но Никиту эта самая четкость, эта Слаженность, это отскакивание от зубов отчего-то страшно раздражали. Ведь у него самого Ничего не клеилось: дело об убийстве зависало, свидетельница по Бодуну, на которую возлагались такие надежды, не сообщила ничего путного и конкретного. Рассчитывать на чью-то помощь тоже не приходилось. И Катя его не любила. Совсем, совсем не любила, о чем давно уже пора было смириться. И заглохнуть; и успокоиться. Прекратить надеяться на какие-то чудеса.
Он вспомнил с отчаянием, как лез в ее окошко. Жених… Зацепился рукавом за гвоздь, засевший в старой раме… Жених чертов…
Какие у нее были глаза… И смятая постель в утреннем сумраке. Утонуть бы в такой постели, а там и… Эх, да что там!
Но тут в памяти всплыло совсем иное видение — старуха-учительдииа в розовой ночной рубашке с березовым поленом наперевес. По лицу было видно — была готова огреть, защищая свое старческое целомудрие.
А потом в это воспоминание закралось сомнение — ситуация была, конечно, почти водевильной, но что-то водевильным в ней не было. Что? Страх старухи. Неподдельный, суеверный, дикий.
Никите стало даже как-то не по себе, неуютно стало от мысли, что он мог до такой степени испугать пожилого человека. А потом возникло ощущение, что учительница Брусникина испугалась вовсе и не его, а чего-то совсем другого…
Никита спустился в управление розыска. Там тоже в это воскресенье было хоть шаром покати. Оно и понятно — личный состав откочевал в Раменское, где на стадионе Сатурн был футбол. На месте находились только дежурные оперативники. Сутки выдались спокойные. Опера играли в шахматы, блуждали по Интернету. Самого молодого из ни и самого ответственного Никита тут же с ходу озадачил этим самым путешествием по глобальной сети — проверить сайты apт-галерей, выставляющих картины художника Бранковича, и скачать всю имеющуюся на него информацию.
Сам Никита отчего-то не любил Интернет, хотя и терпел, признавая его полезность. Но все это было виртуальным, сиюминутным. Игрушка молодых, наивно верящих, что эта глобальная фишка что-то там где-то изменит и сделает пользователей счастливее.
Он по традиции составил подробные запросы в ИЦ по прежним судимостям Богдана Бодуна, приговорам судов, выявленным криминальным связям. Все это опять же было сплошной рутиной, но сделать это было необходимо — особенно теперь, когда свидетельница Жанна Зарубко не дала на Бодуна фактически ничего. Попутно Никита составил запрос и по погибшей приятельнице Жанны — той самой Зое со смешной фамилией Копейкина.
Вряд ли она имела какое-то отношение к делу, но у Никиты было давнишнее правило — всегда и при всех обстоятельствах проверять все всплывающие в ходе расследования фамилии. Особенно если это касается покойников. По крайней мере следовало точно установить, что они и на самом деле покойники и умерли своей смертью. В запросе о Зое Копейкиной Колосов пометил: проверить несчастный случай четырехлетней давности, произошедший в зимний период. Жанна Зарубко весьма туманно упомянула, что ее приятельницу, некогда тоже работавшую в клубе Богдана Бодуна, хоронили зимой.
Об этом запросе, отправив его в ИЦ, Никита почти сразу же позабыл, потому что в голову ему пришла другая, как ему показалось, гораздо более стоящая идея: съездить в госпиталь и наконец-то допросить еще одного весьма важного свидетели по делу об убийстве Артема Хвощева — его отца — Хвощева-старшего. После провала с Жанной Зарубко это было единственным новым оперативным ходом. Не сидеть же — в потолок плевать!
Никита знал: Хвощева дважды пытались допросить сразу же после убийства. В госпиталь к нему приезжали и из прокуратуры, и из местного ОВД. Но каждый раз Хвощев по заключению его лечащего врача в связи с резким ухудшением здоровья был не в состоянии отвечать на вопросы правоохранительных органов. Прошло уже больше недели, а в деле так и не появились его показания. Надо было срочно это исправлять. К тому же…
Никита вспомнил свою вчерашнюю беседу с Чибисовым, его странную реакцию на фотоснимок с места убийства Бодуна. Что же все-таки скрывалось за этой реакцией? Только ли вполне понятный испуг, брезгливость, удивление, ужас?..
После разговора с Чибисовым Никита так и не смог ответить на главный вопрос: лгал или не лгал ему хозяин Славянки, говоря, что не знает Богдана Бодуна? Пришло время задать этот самый вопрос и его старому другу — Антону Хвощеву, человеку, о котором он, Никита, уже столько слышал, но все еще никак не мог свидеться лично.
По установочным данным, Хвошев-старший с марта находился на излечении в Клинической больнице имени Семашко. Туда-то Никита и отправился, не откладывая дела в долгий ящик. По выходным вход на территорию больницы был свободным, однако третий коммерческий госпитальный корпус, где лежал Хвощев, охранялся весьма строго. Никите пришлось вести долгие переговоры сначала с охраной, затем по телефону с каким-то мифическим начальником службы безопасности. В результате после долгих препирательств его пропустили в третий корпус, но не к Хвощеву, а в ординаторскую к дежурному врачу, который весьма сухо известил Никиту, что состояние здоровья Антона Анатольевича по-прежнему не позволяет ему быть допрошенным в ближайшие две-три недели.
— Расследование так долго ждать не может, — резонно возразил Никита. — Что вы а самом деле — он у нас один из основных свидетелей, отец потерпевшего, убитого!
— Именно потому, что он отец убитого, я и не разрешаю его допрашивать — пока, — неумолимо отчеканил врач. — А что, если он умрет во время вашего допроса?
— Неужели он действительно так плох?
— Его состояние в настоящее время стабильно тяжелое. Мы бились четыре месяца, чтобы как-то поправить положение. Ему стало немного лучше. И вот эта ужасная трагедия с его сыном свела наши усилия почти на нет, — врач вздохнул. — Сейчас любое напоминание о пережитом, любое волнение для него губительно. Как врач, я никогда не пойду на такой риск, разрешая какие-то допросы, следственные действия…
— И до каких же пор нам ждать? — спросил Колосов.
— Звоните, — врач усмехнулся. — Насколько я понимаю, это ваше расследование тоже не сегодня-завтра кончится.
Это был еще один облом. Ординаторскую Никита покинул в крайне дурном расположении духа. Неудачи преследовали его со вчерашнего утра.
Дежурного врача куда-то вызвали. По коридору тихо и быстро проследовала к выходу и дежурная медсестра. Никита огляделся. В этом коммерческом корпусе вообще мало что напоминало обычную больницу, скорее обстановка была как в хорошем дорогом санатории — евроремонт, престижная мебель, чистота, уют и комфорт. Полный покой — белые двери палат плотно закрыты. Гробовая тишина. В коридоре Никита был один.
Хвощев лежал в палате под номером четыре. Никита подошел, открыл дверь — без стука.
Кровать стояла у окна — это было первое, что он увидел в этой белоснежной пустой палате. На кровати неподвижно лежал худой мужчина, до половины прикрытый белым, очень красивым и теплым пледом под овечью шкуру. На фоне белого постельного белья резко выделялось его землистое изможденное лицо — заострившийся нос, впалые щеки. Пепельные с сединой волосы его были коротко острижены. Никита знал, что Хвощеву-старшему пятьдесят лет, но выглядел он сейчас почти как старик.
Повернув голову на шум, он пристально, не мигая, смотрел на Колосова, и в темных глазах его — Никита был готов поклясться — был страх, ожидание и… что-то еще, как и у Чибисова, чему у Никиты не было названия.
Это странное выражение в глазах больного пропало, едва лишь Колосов назвал себя и предъявил удостоверение. Хвощев отвернулся к окну, закрыл глаза.
— Уходите, — сказал он резко. — Я все равно не стану с вами разговаривать. Сегодня ровно девять дней, как погиб мой сын. Вместо того чтобы искать его убийцу, вы приходите ко мне сюда… В такой день. — Он с усилием поднял руку, нажал кнопку вызова у себя над изголовьем.
Прибежала сиделка, потом на шум явился дежурный врач. Колосова со скандалом выдворили из палаты, Врач возмущался поразительной бесцеремонностью и требовал немедленно покинуть корпус. Ему, видимо, очень неплохо платили, и терять такого выгодного клиента, как Хвощев, ему не было никакого резона.
От всего этого скандала у Никиты осталось твердое ощущение, что все эти строгие ограничения доступа к больному, которые он только что испытал на себе, сделаны именно по приказу самого больного. Хвощев избегал встреч с милицией и прокуратурой — это было ясно Никите как день. Конечно, он был серьезно искалечен, не мог самостоятельно передвигаться, однако впечатление умирающего все же не производил. Он был способен дать показания, однако по какой-то причине наотрез отказывался это делать. И даже не пытался скрыть это свое нежелание.
