Туманов с места пустил лошадь в галоп. Лошадка была немолодой и смирной и, наверное, сначала весьма удивилась, но по дороге пошла резво. И в результате к ферме они — подскакали действительно по-ковбойски лихо. Однако насладиться дальнейшим общением им не пришлось.
На ферме творилось что-то невообразимое. Ревел скот, истошно кричали скотники. А в просторном загоне в клубах бурой пыли яростно бодались два огромных быка. Таких быков Катя никогда не видела (по совести сказать, она вообще никаких быков не видела). Один бык был черный, другой шоколадно-коричневой масти — здоровенные зверюги с морщинистыми отвислыми подгрудками, огромными рогами, глазами, налитыми кровью. Они взрывали землю копытами — дерн, трава, песок так и летели во все стороны. Сшибались рогами, пригибая шеи к земле, теснили друг друга.
Вокруг загона в страшной суматохе суетились люди.
У одного скотника в руках был багор, у другого какая-то длинная палка с цепью на конце. Но зайти в загон к разъяренным быкам никто не решался. Катя увидела, что одна из стенок, отделяющая загон от соседнего, проломлена.
Туманов спрыгнул с лошади, Катя, чтобы удержаться, судорожно вцепилась в гриву. Бычий рев оглушил ее, но еще более оглушило страшное ругательство, выкрикнутое в бешенстве Тумановым. Он подбежал к загону, вырвал у опешившего скотника палку с цепью и одним прыжком перемахнул через ограду. Быки, занятые друг другом, не обратили на него внимания, а он с размаху с проклятиями огрел палкой черного бугая сначала по необъятной спине, затем по загривку. Взъяренный новым нападением бык отпрянул от своего шоколадного соперника и развернулся в сторону Туманова. Тот, продолжая изрыгать проклятия, со всего размаха утюжил его палкой по морде, тесня к стойлам.
Катя, схватившись за лошадиную гриву, затаив дыхание, следила за этой дикой корридой. Перемена, происшедшая в Туманове, была просто поразительна. В схватке человека с быком было что-то первобытное, нереальное. Катя видела дикаря с дубиной в руках. Он осыпал быка бешеными неистовыми ударами, наступал, гоня его к стойлам, не давая приблизиться к сопернику. Он был воплощенное бесстрашие, и вместе с тем то, что он делал, было так жестоко, так страшно, что поневоле хотелось заступиться за быка. И бык сдался — замычал испуганно и протяжно, повернулся и затрусил к стойлам, подгоняемый безжалостными ударами. Как только это произошло, в загон горохом посыпались скотники и погнали шоколадного быка, изумленно следившего за схваткой, в противоположный конец фермы. Звякали цепи, лязгали засовы. Люди оживленно обсуждали происшедшее.
Катя наблюдала за Тумановым. Эта внезапная и мгновенная метаморфоза, произошедшая с ним, лишний раз под-тверждала ту самую непреложную истину: люди совсем не то, чем кажутся на первый взгляд.
Туманов, мокрый от пота и задыхающийся, бросил палку, развернулся к одному из скотников — здоровому неуклюжему мужику в ватнике, по виду сильно пьющему, и внезапно со всей силой ударил его кулаком в лицо.
— Убью! — заорал он. — Сволочь пьяная! Сто раз предупреждал — держать черного подальше! А если б он Милорда покалечил? Милорд — племенной бык, производитель, мы за него десять тысяч канадцам платили, а ты, пьяная морда, что, спишь, ворон считаешь?! — Он снова в бешенстве ударил скотника. Тот упал, и это словно еще больше разъярило Туманова — он налетел на него и начал бить его ногами.
— Прекратите! — крикнула Катя.
— Константин Палыч, ну что ты… поучил — хватит, довольно, убьешь ведь так… — встревоженные скотники пытались разнять их.
Туманов оттолкнул их, отошёл от стонущего скотника. Он ни на кого не смотрел. Его лицо было искажено бешенством.
Катя тихо сползла с лошади и привязала ее к ограде загона. Туманов, не обращая на нее никакого внимания, скрылся за углом фермы. Катя огляделась по сторонам — все-таки они приехала сюда задругами впечатлениями: длинное новое здание фермы, чистый забетонированный двор. Чуть поодаль еще одно здание — небольшая пристройка, что-то вроде офиса-конторы. Загоны, летние стойла. Ограда, ворота. Какие-то сараи на задах — крепкие, новые, из силикатного h кирпича. И вообще все крепкое, по-хозяйски добротное.
И всюду густой животный запах коровника, смешанный с запахами сена, молока и полыни.
Обратно ее никто не провожал. Туманов так и не вышел. А дома на Татарском хуторе в саду Брусникиной на траве лежали густые тени от яблонь. В палисаднике, навевая дремоту, гудели пчелы над цветами мальвы и душистого горошка. Вера Тихоновна резала на терраске капусту, готовясь варить к обеду борщ. Вернулся от Чибисова Никита Колосов. И как-то сразу быстро собрался и уехал в Москву. Катя снова осталась одна, теряясь в догадках, какие новые сюрпризы готовит ей неудержимо накатывающий на Славянолужье вечер. Туманова она после всего происшествия на ферме даже и не ждала, готовясь посетить мастерскую Бранковича самостоятельно. Но все опять же случилось совершенно не так, как она предполагала.
Туманов явился в половине восьмого. Он не сразу постучал в калитку, а какое-то время стоял на улице, облокотившись на забор, Словно собирался с духом. Катя сидела на скамейке под яблоней. Она не сразу заметила Туманова, потому что мысли ее были заняты сделанным открытием. Даже двумя открытиями.
Первое состояло в том, что в Славянолужье кто-то кого-то постоянно спасал. Цепочка «спасений» благополучно соседствовала с цепочкой убийств, и от этого оба эти явления становились еще любопытнее. Катя считала, мысленно загибая пальцы: участковый Трубников в первый ее приезд сюда мимоходом и крк бы невзначай упомянул, что как-то раз «выручил» едва не утонувшего по пьяному делу вместе с машиной художника Бранковича. Самого Трубникова, впавшего в так и не проясненное пока состояние беспамятства на ржаном поле, «спасла» Вера Тихоновна Брусникина. Галину Юрьевну Островскую, по свидетельству Туманова, пьяную, получившую какую-то опять пока еще не проясненную травму, поднял из придорожной Канавы и привез домой, то есть «спас», Чибисов. Дочь Чибисова Полина была отбита у подгулявших деревенских хулиганов Павловским, который, оказывается, до этого в нездешней сумятице гражданской войны в Югославии «спас» раненого Константина Туманова. Туманов, в свою очередь, подхватил эту удивительную эстафету и «выручил» ее, Катю, так неожиданно и находчиво вмешавшись в странную, если не сказать подозрительную, сцену, разыгранную художником Бранковичем опять-таки не где-то, а снова на зловещем и легендарном ржаном поле.
Туманов на ферме к тому же снова выступил в роли «спасителя», избавив от рогов разъяренного соперника быка Милорда — канадского рекордсмена и производителя, главное коммерческое вложение партнерской фирмы бывшего тележурналиста и бывшего наемника.
Из всей этой запутанной цепочки случайных (а может, и совсем не случайных — как знать?) «спасений» выпадали три основные фигуры, которые сильно интересовали Катю. Никого не «спас» пока еще совершенно непроясненный и недопрошенный Хвощев-старший. Никого не «спасла», а лишь сама дважды пострадала Полина. Не «спас» никого и художник Бранкович. В списки «спасителей» не попала и секретарша Чибисова Елизавета Кустанаева — по крайней мере, у Кати о ней не было никаких сведений такого рода.
Было во всем этом что-то, имеющее отношение к делу, или все это был лишь случайный набрр совершенно не связанных между собой фактов и событий, предстояло еще отгадать. В глубине души у Кати, однако, таилась какая-то смутная уверенность, что в этом месте вряд ли вообще что-то происходит случайно. Но это было где-то почти на грани между верой и суеверием, а суеверия, даже свои собственные, кровные, Катя изо всех сил старалась в расчет не принимать. По крайней мере убеждала себя, что она это в расчет ,не берет.
Второе открытие, сделанное в этот вечер в саду под зеленой яблоней грушовкой, было не менее занимательно и касалось этих же самых суеверий. Перебирая в памяти впечатления последних дней, Катя пришла к выводу, что суевериями в Славянолужье в большей степени заражено старшее поколение фигурантов, а не молодежь.
Из бесед с Тумановым и Полиной (претерпевшей то, что многие вряд ли бы сумели вынести без ущерба для психики) складывалось впечатление, что как раз ими бытующие в Славянолужье легенды вроде бы всерьез и не воспринимаются, реакция же старших. — Островской, Брусникиной и Трубникова (хотя он весьма демонстративно и решительно именовал все это «бредом») — была более нервной и неоднозначной.
Тут Катя внезапно вспомнила про отца Феоктиста. О, это вообще пока был совершеннейший человек-загадка. А вот его соображения на этот счет как раз было бы весьма интересно и полезно узнать.
Однако было во всем этом и третье весьма неутешительное открытие. А заключалось оно в том, что все эти размышления в саду были для самой Кати не чем иным, как отчаянной попыткой как можно дольше оттянуть визит в мастерскую Бранковича, который она бесповоротно наметила для себя в качестве обязательного оперативного задания. Перспектива оказаться с этим странным человеком снова с глазу на глаз в его доме ложилась на сердце тяжким бременем. И когда Катя услышала негромкое «привет» и, подняв голову, увидела стоявшего у забора Туманова… Она сразу поза была на какое-то время все произошедшее на ферме и готова была крикнуть на весь сад; «Как же хорошо, что ты пришел, Костенька, ты меня снова спас!»
