электростанции пытались ввести жизнь в нормальное русло. Хоть и было уже поздно, откладывать это на завтра было нельзя. Не оставлять же персонал станции заваренным в тесной комнате без окон, вдобавок лишенной отопления.
Сварщик с лицом таким же круглым и красным, как помидор, лениво раскручивал кабели, неторопливый электрик прикручивал клеммы к электрическому щитку. Как всякие пролетарии, они считали инженеров и наладчиков, ученых – всех, кто носил белые халаты, а не промасленную спецовку, бездельниками и дармоедами. А потому вызволять их из плена немедленно не бросились. Уборщицы в синих халатах, ругаясь, выметали битое стекло. Начальник станции нервно ходил по залу управления и пытался в уме подсчитать убытки. Только неделю назад были смонтированы стеклянные перегородки, а теперь на тебе, они уже битое стекло!
В помещении было холодно, вовсю гудела вытяжная вентиляция, уносила в атмосферу остатки слезоточивого газа.
– Пятна со стены смойте, – взгляд начальника скользил по подсохшим красным кляксам на кафельной плитке.
– Я туда шваброй не достану, – мстительно прошипела уборщица, – не я бардак здесь устраивала. Мне за это не заплатят.
Директор сам в мыслях проклинал ФСБ и спецназ, устроивший в стенах атомной станции черт знает что. Даже по лестницам он ходил теперь с опаской, мельком подслушал разговор двух спецназовцев, игравших роль охраны станции, мол, они до сих пор всех установленных противником растяжек не могут обнаружить.
Командир спецназа не расставался с рацией, он донимал Сидорова, чтобы тот сказал ему, куда подевались пять бойцов, охранявших периметр станции. Кончилось тем, что Сидоров просто отключил связь, послав его к черту. И теперь командир тщетно взывал на разных частотах к полковнику Голубеву, которого видел лишь один раз мельком на тренировочной базе. Наконец рация ответила.
– Я думал, что они уже сами освободились, – делано удивился полковник. – Вы найдете их в снегу возле прорезанной в сетке дыры. По карте это…
– У меня нет под руками карты.
– Это по прямой линии от энергоблока на возвышенность на другой стороне водоема, – сказал Голубев и отключил рацию.
«Скотина, – взъярился командир спецназа, – знал же, что сами не освободятся».
На поиски охранников он послал целое отделение, и через двадцать минут ему доложили, что люди найдены в снегу связанными, с кляпами.
– Все живы. У двоих обморожены носы. У одного пальцы на левой руке. Насчет ног не знаю, в тепле разберемся.
В наушнике рации слышались завывание ветра и тяжелое дыхание командира отделения, пробиравшегося по глубокому снегу к расчищенному проезду.
Елфимов даже не стал заезжать в гостевой дом, он сразу же отправился в здание, где располагался спортивный зал. Один из кабинетов был отдан Кваком в его распоряжение.
– Собери охрану и введи ее в здание, боекомплект боевой, – сказал он Сидорову, – во избежание эксцессов. Кто его знает, что Голубеву в голову стрельнет, когда он услышит, что «Омеги» больше нет.
Сидоров с пониманием покачал головой, глядя на то, как генерал тяжелой походкой направляется к двери. На крыльцо падал веселый желтый свет из замерзшего окна спортивного зала.
Пока еще генералу нечего было опасаться, роковые слова не прозвучали. Он толкнул плечом дверь, ведущую в зал.
– Товарищи офицеры, – тут же скомандовал полковник Голубев.
«Омеговцы», до этого занятые чисткой оружия, моментально выстроились в шеренгу. Голубев сиял, ожидая, что после доклада генерал, как минимум, объявит всем благодарность.
– Отставить, – махнул рукой Елфимов, – а ты, полковник, зайди ко мне в кабинет.
Не сказав больше ни слова, генерал вышел.
– Чего с ним? – нахмурил брови Фомичев.
Голубев пожал плечами.
Елфимов сидел за письменным столом в просторном, холодном, наспех поклеенном обоями кабинете, за окном виднелись огни вертолетной площадки.
– Разрешите войти, – голос Голубева звучал негромко, но от этого леденил душу.
– Заходи, садись, – генерал отвернул крышку термоса и налил в две чашки кофе, – угощайся, с коньяком.
Зазвонил телефон, Елфимов неторопливо поднял трубку.
– Товарищ генерал, мы готовы войти в здание, – доложил Сидоров.
– Хорошо. Я понял.
Елфимов повертел трубку в руках, вернул ее на рычаги.
– Значит, так… бойцы твои сегодня чудеса делали.
– Обычная работа, – Голубев пригубил чашку.
От глаз Елфимова не скрылось, что у полковника на поясе кобура не пустая, а с пистолетом. Знал он скверную привычку «омеговцев» даже на учения запасаться боевым комплектом – настоящими патронами и гранатами, на всякий случай.
– Чудеса… – проговорил генерал и прислушался, различив сквозь завывания ветра шаги его охраны, входившей в здание, – ты вездеходы на хранение сдал?
– В ангаре стоят.
– Это хорошо. Чем бойцы твои заняты?
– Готовятся к завтрашнему дню. Ночные стрельбы.
– Доволен я группой. Очень доволен, – генерал нервно тер виски, и эта нервность передалась Голубеву.
– В любом деле накладки случаются. Но, главное – задание выполнить в нормативное время и в полном объеме.
В кабинет заглянул Сидоров.
– Ваше приказание выполнено.
– Оставь нас одних. – Дверь закрылась. – Так вот, полковник, дорогой ты мой Голубев. Все у тебя хорошо получилось, и я двумя руками за твоих ребят, но не всесильный я. Делал, что мог. Не будет завтра продолжения учений.
– Я правильно вас понял?
– Правильно. – Генерал хлебнул кофе, но тут же отставил чашку. – «Омегу» решено расформировать. И я ничего не могу для тебя сделать. Сегодня мне позвонили, – соврал Елфимов.
– Решение окончательное?
– Так президент распорядился. А приказы главнокомандующего не обсуждаются. Нашлись, наверное, советнички, пока мы с тобой тут упирались. Ты уж извини. Я человек подневольный, как и ты. Благодарю за службу. Место тебе подыщем…
Елфимов осекся, заметив, что лицо полковника стало каменным, даже глаза застыли, а рука легла на кобуру.
– Значит, говорить нам больше не о чем? – сухо спросил командир диверсионной группы.
– Не о чем, – подтвердил генерал.
– Разрешите идти, – полковник поднялся.
– Ты уж как-нибудь своим бойцам объясни, – к генералу вернулось дыхание.
Голубев словно не услышал последних слов. Он решительно вышел из кабинета, бросил взгляд на стоявших в конце коридора чужих вооруженных спецназовцев и Сидорова, презрительно скривил губы.
– Ну что? – Голубева окружили его бойцы, лишь только он переступил порог спортзала.
Полковник затуманенными глазами смотрел на мужиков, с которыми прошел столько испытаний, что другому бы хватило на десять, а то и на сто жизней. Они были для него больше, чем товарищи, больше, чем друзья. Он знал о каждом столько, сколько мать родная не знала. И, боясь, что сейчас слеза скатится на щеку, он зычно скомандовал:
– Построиться.
Шеренга выстроилась перед своим командиром.
– Я начинал «Омегу», – голос его дрогнул, – и я говорю вам, что ее больше нет. Президент отдал приказ ее расформировать…
Он говорил недолго,
