– Почему?
– Можно, я не буду отвечать?
– Вы хотите сказать, что опасно? А, бросьте! – Кузнецов махнул рукой. – Какая интрига! Какой материал! Все видят, что что-то происходит, а что – никто не понимает. И если сделать статью, основанную на реальных фактах…
– Орик! – сказала Кузнецову супруга. – Прошу – не надо.
Сказала как бы в шутку, но в ее глазах я заметил тревогу. Не хотела, чтобы ее муж вмешивался в опасное дело. Спокойная и благополучная семья. Зачем им неприятности, которые только портят идиллию.
Я во все глаза смотрел на эту женщину. В ее облике и мягких движениях мне чудились загадка и разгадка одновременно. Пашутин ее любил, еще тогда, когда он не называл себя Гончаровым. Он защищал и оберегал ее, и хотя потом их пути разошлись – неужели же он ни разу не напомнил ей о себе? Неужели жизнь ни разу не свела их вместе снова, хотя бы не лично, а через общих знакомых, через слух, через взгляд, через переданный от кого-то привет.
– За знакомство! – предложил Кузнецов.
Он сам разлил по бокалам белое вино. Я даже обрадовался этой нечаянной заминке в разговоре. Хотел услышать о Пашутине, страстно этого желал, но не знал, как подступиться, и боялся все испортить неосторожным словом.
Кузнецова отпила из бокала маленький глоток, всего чуть-чуть, и спросила, глядя на меня своими темными глазами:
– А вы с кем-то из наших встречались? Мне Орест говорил.
– Да.
– С кем же?
– С Овчаренко, со Степаном Николаевичем.
Она едва заметно улыбнулась.
– С Анной Дмитриевной, вашей учительницей.
Улыбка стала шире.
– Я встречала ее как-то, – сказала Кузнецова. – Как она там?
– Ничего. Неплохо выглядит.
Кивнула в ответ, как будто иначе и не могло быть.
– С Сергеем Андреевичем, – сказал я.
Кузнецова посмотрела на меня, как будто не поняла, о ком идет речь.
– С Пашутиным.
Она нисколько не изменилась в лице, только в глазах что-то промелькнуло.
– А еще с кем? – спросила.
Как будто Пашутин ее вовсе не интересовал. Но тут я увидел ее супруга и все понял, Орест пил вино и был задумчив. Очень задумчив. Неправдоподобно задумчив. Прямо-таки отрешен. Переживал, я заметил. Значит, знал, у кого отбил Ольгу. И еще я понял, что, если сейчас не скажу прямо о цели своего визита, могу вообще ничего не узнать. Тема Пашутина в этой семье запретная, скользкая очень тема, и мы, все трое, будем ходить вокруг да около, боясь к ней приблизиться.
– А я к вам по поводу Пашутина и пришел, – сообщил я.
Кузнецов поставил бокал на стол и сидел, ни на кого не глядя. Ольга опустила глаза, и я видел – занервничала.
– Вы меня извините, – сказал Кузнецов. – У меня лежит недописанная статья, я хочу поработать…
– Нет! – вскинулась его супруга. – Орик! Останься! Ни о каком Пашутине мы говорить не будем!
Положила на ладонь Ореста свою. Показывала, что то, что было, давно прошло, и имя Пашутина для нее – пустой звук, и только он, Орест, что-то для нее значит. Я ворвался в эту идиллию грубо и бесцеремонно, грозя все разрушить, и Ольга, как могла, защищала свой очаг и свое спокойствие.
– Он погиб, – сказал я. – Неужели вы не знали?
Я понимал, что делаю ей больно, но не существовало иных путей спасти сегодняшний разговор. Его больше нет, Пашутина, хотел сказать я им, и неужели вы настолько недалеки, чтобы бояться мертвого.
Они оба смотрели на меня. Я понял – действительно не знали. О гибели Пашутина сообщалось, но там он был Гончаровым, и они попросту не обратили внимания. Такое бывает.
– Его убили, – сказал я. – Совсем недавно.
Кузнецова медленно менялась в лице. Хладнокровие оставило ее, Орест зачем-то протирал свои очки, ни на кого не глядя. Но я видел – ожидает продолжения.
– Ужасный случай, – сказал я. – Нелепое совпадение. Его приняли не за того, кем он был на самом деле, и застрелили.
– Вы пришли, чтобы сообщить нам об этом? – спросил Кузнецов, и в его голосе угадывалось что-то особенное.
Не ярость ли?
Я должен все им рассказать. Иначе наша беседа закончится, не начавшись.
– Все иначе. Пашутин появился рядом с нами неожиданно и будто случайно. Мы приняли его в свою команду и даже задействовали в съемках, вместе с Овчаренко.
Я посмотрел на Кузнецову. Она была бледна и никак не реагировала.
– А потом произошло это убийство. Трудно понять, что случилось, но накануне гибели Пашутин делал что-то такое, о чем мы не имели никакого представления. Он действовал самостоятельно и, как кажется, не без умысла. И еще – мы только после его гибели узнали, что он Пашутин. К нам он пришел под другой фамилией.
Они оба воззрились на меня.
– Под другой фамилией, – подтвердил я. – Мы знали его как Гончарова.
– Гончаров, – пробормотал Орест. – Кажется, я слышал.
Еще бы он не слышал! Именно как о Гончарове об убитом Пашутине и говорили. Тогда никто не знал его настоящей фамилии.
– Так получилось, что мы оказались причастны к этим событиям. Стали разбираться и поняли, что ничего не знаем об этом человеке. Поэтому и просим о помощи.
Они молчали. Я ждал. Мне оставалось только ждать, потому что от этих людей зависело, что я узнаю и узнаю ли хоть что-то вообще.
Кузнецов взглянул на свою супругу.
– Я оставлю вас? – произнес вопросительно.
– Нет, будь с нами.
Но ответила с задержкой. Кузнецов понял и поднялся.
– Извините, мне надо поработать.
Никто не стал его удерживать, и он ушел.
– Простите меня, – сказал я женщине.
Она посмотрела на меня долгим взглядом. Ее глаза стали еще темнее, чем прежде.
– Не надо извиняться. Вы здесь вовсе ни при чем.
Взяла бокал с вином и выпила все до дна. Когда поставила бокал на стол, я увидел две слезинки, стекающие по щекам. Но она этого, кажется, даже не замечала.
– Вы ведь учились с ним вместе?
– Да.
– Мне рассказывали, он был вашим защитником.
Слабо улыбнулась, кивнула и смахнула слезинки с лица.
– Родители наградили меня довольно смешной фамилией.
– Фамилия как фамилия, – не согласился я.
– Так может говорить только человек, который никогда не был Лушпайкиным. Она опять улыбнулась, уже смелее.
– Он любил вас?
– Очень!
Сказала безо всякой рисовки. Просто констатировала факт.
– Было приятно?
– Что? Что любит?
– Что любит, что рвется в драку из-за вас.
– Любит – да, а драка…
Покачала головой.
– Я всегда из-за этого с ним ссорилась. Драки – это не по мне. Видеть Сережку с разбитым лицом – жуткое зрелище…
– Он был слабым?
– Почему? – будто даже удивилась Кузнецова.
– Сами же говорите – разбитое лицо. Доставалось ему в драках?
– Доставалось – это когда пятеро на одного.
– Это против него пятеро?
– А против кого же? Один на один он мог отделать кого угодно, никого не боялся. Так эти жулики собирались по четверо, по пятеро и так, скопом, налетали на Сережу.
Она улыбнулась той улыбкой, с которой обычно вспоминают дни детства.
– Он был хулиганистым?
– Он был справедливым, – сказала Кузнецова. – Всегда и во всем. Это ему часто мешало.
Мне показалось, что она осуждает его за это.
– Потом он ушел в армию, – подсказал я.
– Да, – кивнула Кузнецова и задумалась.
Потому что дальше их пути разошлись.
– Ушел, – негромко сказала она. – Потом вернулся. А я уже была Кузнецова. И защищать меня было не нужно.
Улыбнулась, но улыбка вышла невеселой.
– Извините меня за бестактность, – попросил я. – Он к вам приходил?
– Когда?
– После армии.
– Нет.
Обиделся – это было понятно.
– Куда он пошел после армии?
– Я не знаю. Работать, я думаю.
– Разве вы ничего о нем не слышали?
– Нет.
– И не встречались?
– Нет.
Это была полная неожиданность. И полный крах всех моих мечтаний.
– За все время – ни разу? – спросил я, еще надеясь, что что-то можно поправить.
– Ни разу. Надо было знать Сережу. Он был очень щепетилен в таких вопросах. Я вышла замуж за Ореста, и Сергей никогда не позволил бы себе напомнить о своем существовании.
– Это была обида?
– Нет, вы меня не поняли. Это было признание окончательности и правомерности моего выбора. Понимаете? Он не хотел мне мешать и не хотел быть для меня живым упреком. Он просто исчез из моей жизни, позволил о себе забыть, и в этом был он весь. Он очень благородный.
Я вот его сейчас вспоминаю – ведь мы были детьми, и понятия еще были детские, но Сережино благородство – это не детство, не глупость. Осознанность поступков. Понимаете?
Я понимал, но не совсем.
– Но вы же не вышли за него замуж, – напомнил я.
Если он такой хороший – тогда почему? Я искал изъяны, я должен был их найти, и хотя люди, с которыми я встречался, не сказали о Пашутине худого слова, я не верил им до конца, потому что знал о Пашутине то, чего не знали они. Пашутин был мальчишкой из их детства, тогда он был справедлив и бесстрашен – и никто еще не мог предположить, что он однажды под чужой фамилией придет в чужой офис и будет угрожать убийством. А чуть позже сам будет убит, и убивать его будут киллеры, настоящие профессионалы, и значит, он сам как-то связан с этим жутковатым миром, где конфликты предпочитают разрешать пулей.
