– Тогда почему?..
– Почему я первым делом собрался к Граффу? Потому что нам известна его фамилия и адрес, в отличие от того первого, у которого есть только имя. Билли. Тридцать шесть человек позвонили нам и сказали, что Лысый известен им как Билли, но это все, что они могут нам сообщить.
– Сержант в курсе? Нужно…
– Выследить того Билли? – перебил Гиббс Селлерса в очередной раз. – Чем я и займусь, в доме номер сто тридцать один по Вэлингер-Роуд, в Бетнал-Грин. – Увидев растерянность на лице коллеги, он рассмеялся. – Уоррен Графф. Билли. – Неужели ты еще не понял? Думай не об именах, а о кличках. Ты ведь у нас детектив, мать твою за ногу.
Наконец до Селлерса дошло.
– Козел Билли Графф, – произнес он.
Понедельник, 12 октября 2009 года
– Рей? – Марчингтон-хаус настолько велик, что в нем бесполезно звать кого-то по имени; проще дозвониться по мобильнику. Правда, мой в данный момент покоится на дне пруда, а без него я даже не вспомню ее номер.
Я заглядываю в гостиную, семейную комнату, кухню, подсобку, оба кабинета, в игровую, музыкальную, в рабочую – но ее нигде нет. Я направляюсь к лестнице. На трех верхних этажах особняка расположились четырнадцать спален и десять ванных комнат. Я начинаю со спальни Рей на втором этаже. Ее самой там нет, зато есть пиджак Ангуса, в котором он заявился под дверь моей квартиры. На кровати стоит набитая чем-то черная холщовая сумка, на которой мелкими белыми буквами написано «Лондон он санди».
Примерно полсекунды я борюсь с собственной совестью, затем расстегиваю на сумке молнию. О боже! Вы только взгляните! Тут и пижамы, и зубная щетка, и электробритва, и зубная нить, и по крайней мере четыре пары носков, трусы-боксеры… Я быстро застегиваю молнию. Любые слова бессильны передать, как же мне не хочется лицезреть трусы Ангуса Хайнса!
Великолепно. Мой тюремщик прибыл – тот самый, на которого я кричала за то, что ему хватило такта не разбивать мое окно. Хочешь не хочешь, но я увижу его снова и умру от стыда. Так, по всей видимости, чувствовали себя сторонники апартеида, когда правда начала всплывать наружу и они были вынуждены часами просиживать у Нельсона Манделы, рассказывая ему, какое все-таки они дерьмо, а не люди. По крайней мере, мне кажется, что так оно и было. Я задумаюсь о том, не бросить ли мне читать бульварный журнальчик, а вместо этого подписаться на что-то серьезное, что расширило бы мой кругозор, – например, на «Экономист» или «Нэшнл джиогрэфик».
Я расстегиваю молнию на боковом кармане чемодана Ангуса. Здесь уж точно не будет никакого нижнего белья. Вряд ли Ангус поровну поделил трусы между отделениями чемодана. К моему великому удивлению, в кармане оказываются два DVD-диска. На обоих – сделанные мною для «Бинари Стар» программы «Ненависть после смерти» и «Резать себя до крови». То есть он продолжает расследовать мою творческую деятельность. Вообще-то «Ненависть после смерти» – моя лучшая работа. Надеюсь, он ее посмотрел. Это передача из шести серий про семьи, в которых вражда между одной ветвью и другой продолжалась в течение нескольких поколений. В некоторых случаях родители на смертном одре вытягивали из детей клятву, что те не дадут вражде угаснуть, что, когда они сами уже будут в могиле, их дети продолжат ненавидеть их врагов, затем – детей врагов, а потом и детей вражеских детей.
Боже, как же это мерзко! Мерзко хотеть, чтобы ваша ненависть передалась другим, мерзко цепляться за нее самим.
Я больше не держу зла на Лори. Я не питаю к нему ненависти, не желаю ему зла. Мне хочется одного… Нет, об этом лучше не думать. Какой смысл?
Я кладу диски в сумку Ангуса и в следующую секунду слышу шаги. Они доносятся с лестничной площадки третьего этажа, у меня над головой, но когда я иду туда, там уже никого нет.
– Эй, кто там? – кричу я.
Я заглядываю в ванные комнаты третьего и четвертого этажей, но там нет никаких признаков жизни. Наверное, мне послышалось. Не лучше ли пойти в свою комнату и лечь в постель, где дать выход слезам и сорвать злость на подушке? Ведь я мечтаю об этом с той самой минуты, как ушла из Риджентс-парка.
Я открываю дверь в спальню и вскрикиваю, увидев рядом со своей кроватью мужчину. А вот он, похоже, ничуть не удивлен. Он улыбается, как будто я должна была знать, что обнаружу его здесь.
– Кто вы? Что вы делаете в моей комнате?
Я знаю, кто он такой. Это брат Рей. Тот самый темноволосый юноша с фотографии на кухне, где оба ее брата изображены с веслами в руках. На нем белый джемпер для игры в крикет и брюки, в которых молний больше, чем ткани. Никогда не понимала, зачем человеку в течение дня может понадобиться сделать брюки короче или длиннее? Что это за целевая аудитория? Кто они, те, чьи икры работают неполный рабочий день?
– Все с точностью до наоборот, – говорит брат Рей, по-прежнему улыбаясь. – Это моя комната.
– Рей сказала, что это гостевая комната.
– Все верно. Это моя гостевая комната. А это мой дом.
– То есть Марчингтон-хаус ваш? – Кажется, Лори сказал, что родители Рей живут в Винчестере. – Но…
– Вы располагаете какими-то иным сведениями?
– Извините, просто я… вы так молоды. На вид мы с вами примерно одного возраста.
– Это сколько же?
– Тридцать один.
– В таком случае я младше вас. Мне всего двадцать девять.
С моего языка вот-вот сорвется бестактность.
– И когда же вы успели заработать столько денег, чтобы купить этот дом? В школе, в перерывах между зубрежкой латыни и крокетом? Или же конструктивно воспользовались иной возможностью?
Я понимаю, что несу полную чушь, напуганная тем, что застала в своей комнате незнакомца. Почему он поджидал меня здесь? Как вообще он смеет владеть этим огромным особняком? Неужели он открывал мой чемодан? Рылся в моем белье, пока я рассматривала трусы Ангуса Хайнса?
– Между крокетом и зубрежкой латыни? – смеется он. – Вы это изучали в школе?
– Нет, я изучала уличные войны и апатию, – огрызаюсь я. – После чего перешла к более фундаментальным наукам, какие может дать школа в отстойной части города.
– Я тоже.
– Неужели?
– Представьте себе. Не считая этого дома, я вовсе не богат. Дом я унаследовал в прошлом году от деда. У меня своя фирма по уборке комнат и мытью окон. Здесь я не живу – до сих пор обитаю в съемной квартирке в Стритэме. Этот дом для меня слишком велик, а его убранство – слишком… женское. Моя бабушка занималась дизайном интерьеров.
– Только вы один? – уточняю я. – Вы унаследовали целый дом?
– Каждый из шести внуков получил в наследство ту или иную собственность, – отвечает он, слегка смутившись. – Мой дед был очень богат. Занимался бриллиантами.
– Понятно, – говорю я. – На мое счастье, оба моих деда живы. Один копается в земле, другой сидит в кресле, ожидая, когда отдаст концы. Послушайте, Рей сказала, что я могу пожить здесь и…
– Вы хотите, чтобы я вышел из вашей комнаты? Или все же моей комнаты? Или нашей? – Все понятно.
Он рылся в моих трусах. Это был неприкрытый намек. – Вообще-то я должен вышвырнуть вас отсюда, – говорит он.
– Вышвырнуть меня?
– Именно. Но не переживайте, я не стану этого делать. С какой стати я должен выполнять распоряжение его светлости?
Его светлости… Ангус Хайнс наверняка знал. Именно поэтому ни его, ни Рей сейчас здесь нет? Не желают сами браться за грязную работу? Наверное, посмотрев «Ненависть после смерти», они сочли меня полной бестолочью и потеряли всякую веру в меня?
– А вы сами из богатой семьи – если, конечно, не возражаете ответить на такой вопрос?
Еще как возражаю, хотя и не имею на это права после того, что спросила сама.
– Нет. Из бедной. Вернее, из самой обыкновенной, что, в принципе, то же самое, что и бедная.
– Это как же?
– Какой смысл иметь лишь чуточку денег? – сердито спрашиваю я.
– Вы странная женщина, Флисс Бенсон. Вам это кто-нибудь говорил?
– Нет.
– Вообще-то, я ненавидел школу, – говорит он, как будто это нечто само собой разумеющееся. – Родители вполне могли позволить себе послать нас всех в Итон. Мы могли бы жить в сказочной мечте из крокета и зубрежки латыни, но вместо этого нас отправили в Коттэм-Чейз, где мы буквально каждый день были вынуждены сражаться за сомнительный титул «Железного кулака школы».
– И с каким же успехом? – Итон – школа для мальчиков; Рей никак не могла пойти учиться в Итон.
– Ни с каким, к моему огромному счастью. Обязанности железного кулака были нелегки: предполагалось, что вы будете вышибать дерьмо из любого, кто только встанет у вас на пути. У меня просто не оставалось бы свободного времени.
– Но почему ваши родители не отправили вас в школу поприличнее, ведь у них имелись на это деньги?
– Они считали, что, отправив нас в этот местный отстойник, они тем самым приблизят глобальное равноправие. – Он снова улыбается мне, как будто мы с ним лучшие друзья. – Ну, вы представляете себе этот типаж.
