– Миллионы, – хмыкнул светлоглазый упрямец. – Конечно, миллионы. Так бы сразу и говорили. Разрешите идти?
– В таких случаях спрашивают разрешения выполнять приказ! – рявкнул хозяин кабинета.
Подчиненный встал по стойке «смирно», которая выражала почему-то не дисциплинированность, а крайнюю строптивость. Послушно поправился:
– Разрешите выполнять?
– Ох, довыкобениваешься, майор, – сварливо проворчал начальник. – Между прочим, когда руки по швам держат, пальцы в кулаки не сжимают…
– Так точно! Разрешите выполнять?
– Действуй! Воспользуйся первой же возможностью. Время поджимает, понял?
– Так точно! Требуется срочное пополнение финансовых средств!
– Катись отсюда!
Окрик был сопровожден таким энергичным взмахом руки, что секретные циркуляры на столе вздрогнули и зашелестели. Чекистская икона на стене перекосилась от негодования. Вот к чему привел пресловутый плюй… плюв… плюрализм мнений. В старые добрые времена подобные демарши заканчивались в известных коридорчиках с глухими стенками. Бах!
Не выстрел грохнул. Дверь захлопнулась за ушедшим на задание, вот и все.
В последние дни Жека привык действовать автоматически – четко, неуклонно, без лишних эмоций. А главное – не терзая себя бесполезными размышлениями.
Лицо его по пластике самую малость превосходило гипсовую маску. По выражению этого лица невозможно было прочитать ничего или почти ничего. А уж то, что происходило за неподвижной маской в глубинах Жекиного сознания, одному господу известно. Нет, дьяволу. Богу, наверное, теперь было неприятно копаться в Жекиной душе.
Равнодушный автоматизм свидетельствовал о том, что недавний самолюбивый дилетант превратился в профессионала – по ломке чужих судеб, чаще всего со смертельным исходом. Хрустели под его ногами осколки да черепки, а он все шел и шел, не зная, куда, зачем, где и когда остановится.
Просчету поддавались лишь самые ближайшие действия.
Отвлекающая записка, как он и предполагал, убедила Хана в том, что он не прочь возвратить основную часть денег, выторговав себе жизнь и безбедное существование. Возле злополучного «Опеля» не оказалось засады. Машину он, разумеется, забрал. Вместе с долларовой стопочкой, завернутой в бумагу, на которой был размашисто выведен десятизначный номер сотового телефона Хана. Вереница цифр завершалась неожиданным восклицательным знаком: мол, не забудь позвонить!
Итак, теперь Хан ждал его звонка, а Жека ждал Милу, которая должна была вот-вот принести документы, дающие ему статус независимого иностранца. Отправляясь утром в банк, она осторожно спросила, не купить ли заодно два авиабилета в жаркие страны, на что Жека отрицательно покачал головой и сказал: «Позже». Это означало: «Никогда». В билетах не должна была фигурировать незапоминающаяся Милкина фамилия. Улетать в дальние края предстояло маленькой семье, состоящей из папы, мамы и дочурки Анечки. Это их ожидал маленький рай. Оазис в образовавшейся пустыне.
Решительно высосав остатки медового дымка из сигареты, Жека загасил ее и отправил щелчком в угол чужой квартиры. Его рука взяла телефонную трубку, зачем-то взвесила на ладони ее солидную тяжесть, а потом пальцы пробежались по музыкально отозвавшимся кнопкам-клавишам. Получилась коротенькая незатейливая прелюдия, завершившаяся длинными гудками вызова.
Плотно прижав трубку к уху, Жека услышал:
– Алло?.. Алло?.. Вы не молчите, вы говорите, пожалуйста.
– Аня? – встрепенулся Жека. – Привет? Это я, папа. Как ты там…
– Я сейчас позову маму, – откликнулась девочка и убежала от телефона, чтобы не тяготиться слишком сложной для нее ситуацией.
Жека сразу догадался, когда на другом конце провода взяли трубку, хотя там молчали, холодно и неприязненно выжидали, предлагая ему начать разговор первым. Собравшись с духом, он спросил:
– Ленка, ты?
– Нет, Венера Милосская.
Ему немного полегчало. Она всегда так шутила, когда находилась в хорошем настроении. Таис Афинская… Василиса Премудрая… Маргарет Тэтчер и так далее… Он улыбнулся:
– Здравствуй.
– Ну, здравствуй.
Жека ощущал, как улыбка на его лице расползается все шире и шире, до боли в скулах. Это была приятная боль. И это была его первая искренняя улыбка за долгое время. Переложив трубку в другую руку, он сказал:
– Знаешь, Ленка… Я… Я предлагаю все начать сначала. Ничего не было, ладно?
– Ничего не было? Сегодня Олежку хоронят, слышал? А никто из нас даже не может с ним попрощаться. По разным причинам.
– Лично я не пошел бы хоронить братика только по одной причине, – отчетливо произнес Жека.
Его улыбка угасла, не оставив и следа на помрачневшем лице.
– Злишься? – спокойно поинтересовалась Ленка. – Я знаю, что злишься. А ты говоришь: ничего не было… Все было, Женечка. И все осталось, никуда не делось… Было, есть и будет.
– Нет! – быстро сказал он. – Все будет по-другому! Хочешь?
Увильнув от ответа, Ленка спросила:
– Говорят, ты разбогател?
– Кто говорит?
– Неважно.
– Понятно, контора пишет…
– Ты не ответил, – напомнила она.
«Вот, – горько подумал Жека. – Вот что ее больше всего волнует. Деньги, а не то, какой ценой они мне достались. Ладно. Если женскую любовь покупают, то лучше купить Ленкину, чем чью-нибудь еще… Я беру. Заверните, пожалуйста».
Усмехнувшись, он заговорил, не трудясь глушить горделивые нотки, все отчетливее звучащие в его голосе:
– Отвечаю… Тут передо мной целая куча долларов, я их даже не считаю. Их тратишь, а они появляются снова. Оказывается, это очень легко… А вот ключики и генеральная доверенность на автомобиль марки «Опель». Еще – моя собственная печать. Как только я распишусь на нескольких бумажках и прихлопну их печатью, на нас свалится… так… девятьсот семь тысяч триста шестьдесят два доллара двадцать семь центов.
– А что еще на нас свалится? – спросила Ленка. – На меня, на Аню, на моих родителей? Мне уже кое-что перепало, и добавки как-то не хочется. Вовсе ты не богатый, Женечка. Ты заразный. Ты болен болезнью, смертельно опасной для тебя и окружающих. Если ты нас еще хоть немножечко любишь, то держись от нас подальше.
– Чушь! – заорал Жека, заглушая ее голос и голос собственной совести. – Полная чушь! Ничем я не болен! Когда все вокруг больны, то это означает, что все одинаково здоровы! Ты хотела, чтобы мы выкарабкались из нищеты, и я этого добился! Слышишь меня? Я достал эти проклятые деньги!
– Вот именно, что проклятые. За них счастье не купишь.
– Ленка! Ленка, мы прорвемся, – сказал он упавшим голосом, уже понимая, что все рухнуло. – Лена… Леночка… Прошу… Не оставляй меня одного…
– Поздно, – донеслась до него неутешительная правда. – Теперь поздно. И не уговаривай меня, это бесполезно. Единственное, в чем ты меня убедил, так это в том, что ты не лох. Тут я ошибалась, прости. Ты не лох, Женя. Ты гораздо хуже. Наверное, жестоко так говорить, но я скажу…
– Что? Что ты мне еще скажешь? – поинтересовался он механическим голосом автоответчика.
– Я хочу, чтобы тебя вообще не было, – тихо, почти беззвучно произнесла Ленка.
Он услышал. Старательно выговаривая каждое слово, каждый слог, сказал:
– Понято. Нет, так нет. А твое пожелание я постараюсь выполнить. Как и предыдущее.
Его голос пропал. Прислушиваясь к печальным гудкам отбоя, Ленка, не сдерживая больше слез, зарыдала, накрыв старенький телефонный аппарат разметавшимися светлыми волосами. Она оплакивала Жеку, но в то же время радовалась, что не знает, как ему перезвонить. Мосты были сожжены.
Если бы разговор затянулся еще хотя бы на минуту, даже на полминуты, в Ленке успела бы заговорить извечная бабья жалость, которая, увы, никогда не бывает надежным советчиком. Обошлось. Все было сказано и сделано правильно.
Почему же так отчаянно, так горько выла над телефоном рассудительная, красивая женщина, заставляя поскуливать в унисон с собой сбитую с толку четырехлетнюю девочку?
Кто его знает! Нет у женских слез рационального объяснения. Слезы есть, а объяснения им чаще всего не бывает.
– Женьчик! Женчонок! Э-эй!
Переступив через порог квартиры, Мила недоуменно покрутила носом, уловившим горьковатый запах гари. Пчхи! Что за гадость? Только что она шла по улице, вдыхая свежий весенний воздух, от которого слегка кружилась голова, а тело становилось легким-легким, почти невесомым. И вдруг – гарь! Словно на пепелище явилась. Стало нерадостно и тревожно.
– Женя! – окликнула она еще раз и снова не получила ответа.
Осторожно переставляя стилетообразные каблуки по скрипучему полу, Мила прокралась к комнате и замерла в полной растерянности.
Жека, окутанный сизым дымом, сидел за столом к ней спиной и что-то жег в большом эмалированном тазу, принесенном из ванной. Удушливо воняло горящей краской. По комнате порхали клочья черной сажи, напоминающие стаю ворон, собравшихся над поникшей Жекиной головой. А сам Жека, неизвестно зачем напяливший свой дурацкий плащ, смотрелся самым главным вороном – нахохлившимся, одиноким и угрюмым.
