Грохнул выстрел. В пол — пуля срикошетила и…
В палату ворвались вооруженные люди в бронежилетах. Дикие возгласы, ругань, удары, удары, удары…
Катя стояла, привалившись к стене. Пистолет с самодельным глушителем валялся у ее ног. Незыблемой, непоколебимой в этой палате была только кровать — все остальное в драке было перевернуто и раскидано. На кровати лежал Хвощев — невредимый, не раненый, не убитый и наполовину мертвый.
Колосов и оперативники из группы захвата, тяжело дыша после жестокой схватки, сгрудились над поверженным, но упрямо пытавшимся подняться человеком. Его руки были уже заломлены назад и скованы наручниками. Губы в драке разбиты в кровь.
Колосов до сих пор не мог прийти в себя. Он не верил тому, что видел: на полу в палате Хвощева в наручниках сидел Константин Туманов.
Николая Христофоровича Трубникова Катя встретила в главке — славянолужский участковый стоял посреди главковского коридора, растерянно, как в лесу, озираясь по сторонам.
Был уже октябрь. Лили дожди. В руках Трубникова была промокшая форменная кожаная куртка и тощая папка с бумагами. Сельский участковый представлял собой довольно, комичное зрелище в этом чинном, вылизанном, застеленном дорожками строгом коридоре чрезвычайно строгого учреждения. Весь вид Трубникова — его прокопченное полевым загаром лицо, красная шея, костистые крестьянские руки — совершенно не вязался с главковской атмосферой. Он и сам это чувствовал: за все двадцать лет службы в органах он побывал в главке раз семь на унылых командно-штабных учениях и дважды на торжественном вручении наград. Кате он обрадовался как родной.
— Николай Христофорович, вы куда? К нам? — она тоже обрадовалась. Ведь они не виделись с тех пор.
— Да в ХОЗУ я, да заплутал что-то… Коридоры… перестроив тут, что ли, все? Эх, Екатерина Сергеевна, дорога моя… Ну здравствуйте, как сами-то?
— Ничего. Хорошо. Давайте я вас в ХОЗУ провожу?
— Да это потом. Насчет обмундирования я, это терпит… Вообще-то я к Колосову приехал, — Трубников сдвинул фуражку на затылок. — Дело-то наше, кажется, к концу подвигается?
— Никита в прокуратуре области, — сообщила Катя. — Они дело к своему производству приняли. Сегодня две очные ставки и окончательное предъявление обвинения Туманову. Николай Христофорович, да что мы стоим? Пойдемте ко мне, я вас чаем напою. А Никиту мы подождем. Вы из Славянолужья-то как? Неужели на мотоцикле?
— На электричке, — Трубников вздохнул, — такая маета.
Пока он сидел в кабинете пресс-центра и с наслаждением пил уже третью чашку чая с шоколадной плиткой, которую сам же и неожиданно извлек из бездонных карманов своего кителя: «Это вот вам», Катя позвонила Колосову на мобильный.
— Никита скоро будет, — сказала она. — Ну а вы-то как сами?
— Да помаленьку. Работаем.
— Как Вера Тихоновна? Тогда мне с ней толком и проститься не пришлось.
— Ничего. Уголь я ей тут привез на зиму. Запасается. Павловский централизованно в этот год решил для рабочих агрофирмы уголь закупать. Ну, а пенсионерам, ветеранам скидка большая, — он взглянул на Катю, ожидая, что она немедленно спросит про Павловского, но она спросила:
— А как Галина Юрьевна?
— Ничего. В Москву собирается зимовать.
— Женились бы, Николай Христофорович. Женились, и дело с концом.
Он снова взглянул на нее. Взгляд был прежний — мол, ишь ты, молода еще советы давать. А потом грустно усмехнулся:
— Да это ж не от меня зависит.
— От вас, — заверила Катя. — Вы женщин плохо знаете. Ах, как они этого ждут!
— В смысле предложения? — уточнил Трубников. — Руки?
— В смысле предложения. Сердца. И чтоб было как в кино, понимаете?
— Павловский с Полиной расписался, — помолчав, сказал Трубников. — У нас уж слух идет — она ребенка от него ждет. Папаша… С ним сегодня первую-то очную Туманову проводят?
— Да, — сказала Катя. — Это их первая встреча с той субботы.
* * *
Ту субботу она помнила в мельчайших подробностях. Когда скованного наручниками Туманова под проливным дождем вывели из больничного корпуса, она (прежде такого с ней не бывало) села вместе с ним, Колосовым и конвоем в кузов пригнанного автозака.
Туманов сидел рядом с ней. Она чувствовала жар его тела сквозь черную ткань костюма. Чувствовала и его взгляд — сначала исполненный только бешенства и ненависти, а потом…
— Ну что теперь легче тебе стало? — спросил он. — Лучше, да? Теперь ты довольна? Всем довольна?
Вопросы были те же, что и там, на дороге у Татарского хутора. А вот голос другой.
Перед тем как ехать к следователю, Катя сказала Колосову: ей необходимо говорить с Тумановым, желательно с глазу на глаз. Колосов буркнул: «Зачем еще?» Он был жестоко разочарован. Убит! И даже не пытался этого скрыть, То, о чем он столько думал и к чему так тщательно готовился, внезапно оказалось словно… словно вывернутым наизнанку. И его мозг никак не мог с этим смириться и искал, искал подвоха…
Тогда, сразу после задержания Туманова, он яростно доказывал Кате, что ничего еще не кончено, что надо немедленно, сию же минуту возвращаться в Славянолужье за Павловским, арестовать его, потому что они с Тумановым; — сообщники и Туманов просто не мог действовать сам по себе, а был фактическим исполнителем заказа на устранение всех, кто имел какое-либо отношение к праву собственности на…
— Но Бодун не имел отношения к праву собственности на «Славянку»! — воскликнула Катя. — И ты сам же это и выяснил. Он имел отношение к другому. Ладно, хорошо, меня ты не слушаешь… Тогда я поговорю с Тумановым в твоем присутствии.
— Ты что, не видишь, какой он? Он вас там в палате едва не замочил!
И все же на этот раз она настояла на своем.
В кабинете розыска Туманов сидел по-прежнему в наручниках — руки заломлены назад, за спинку стула. Увидев Катю (они были одни), отвернулся.
— Мне не легче, — сказала она. — И не лучше мне стало. Слышишь, ты? И не довольна я ничем. В первую очередь собой… И твоим варварством, этим первобытным самосудом. А тебе, Костя, я вот что скажу: решай все сейчас сам. Не знаю — понимаешь ты или нет, но ситуация такая: все думают, что ты просто наемник, понял? Платный киллер, расчистивший поле для другого. Если ты не скажешь правды, они через час поедут за Павловским, арестуют его.
Туманов вскинул голову.
— Решай сам.. Потому что месть — это тоже отягчающий вину признак, как к корысть, по статье умышленное убийство. Все равно отягчающий, даже если кто-то, как Монте-Кристо, мстит невольным убийцам за погубленную жизнь. Месть — вкусная штука, правда, Туманов?
Он закрыл глаза, словно чтобы не видеть ее перед собой, не видеть ничего вокруг. Потом сказал:
— Ворот душит. У меня руки… Расстегни… и галстук сними к черту…
Катя наклонилась, ослабила узел его модного галстука. Расстегнула пуговицы на рубашке. Его глаза были близко…
Он резко повернул голову, прижался щекой к ее руке.
— Гадина ты, — шепнул он. — Что ты со мной сделала… Все равно сбегу, не удержите. Еще встретимся…
Колосов приехал из областной прокуратуры, когда Николай Христофорович Трубников решил лее свои наболевшие вопросы с обмундированием в ХОЗУ. Рабочий день кончился, а они втроем все сидели у Кати в кабинете. Колосов хмуро рассказывал самые последние новости: на очной ставке с Павловским Туманов снова, как и раньше, категорически отрицал какую-либо причастность Павловского к убийствам Бодуна, Артема Хвощева, Чибисова и покушению на убийство Хвощева-старшего.
— Все взял на себя? Мстил за бывшую невесту свою — эту Копейкину? — Трубников недоверчиво качал головой. — Ну, ребята, так не бывает… Добро бы хоть девка была стоящая, порядочная, а то — тьфу, наркоманка, стриптизерка, путанка…
Колосов — такой Оборот ему был как нож Острый, но с правдой не поспоришь — сказал:
— Мы два месяца все проверяли, землю рыли. По Обнинску, откуда сама Зоя Копейкина, мало что выяснили. А вот по Тарусе, откуда он родом… Брат у него там, сестра. Все в один голос твердят — любил он ее, эту самую Копейкину Зою, еще со школы. Познакомились в десятом классе — она с танцевальной студией своей на конкурс самодеятельности приезжала в Тарусу. Ну, и потом встретились на дискотеке. Он к ней ездил на автобусе каждые выходные. Писали они друг другу, звонили. Детская любовь. Потом он в армию подался. И там каждую увольнительную, каждый отпуск к ней ездил. Жениться хотел. А она в Москву все рвалась. Тогда он по контракту пошел служить — денег заработать, чтобы они в Москву переехали. Потом опять же из-за этого из армии ушел, завербовался по контракту наемником — где только не был, попал на Балканы. Писая ей в каждом письме: мол, заработает им на московскую квартиру. А когда после ранения вернулся, узнал, что Зоя бросила его, уехала в Москву — Бодун как раз в ее жизни возник, сманил с собой в клуб. Туманов и после к Копейкиной приезжал каждый раз, как в Москве был. Видел, что с ней творится. Сам никак отстать не мог, все ждал — может, она вернется к нему. Любил, черт возьми. А потом она погибла — как, мы знаем.
