— Не уверен, что я понимаю.
— Потому что вы, хилые интеллектуалы, никогда не понимали того, что для нас яснее ясного. В «Капитале» Маркса, мистер Борн, на пути к справедливому обществу выделены экономические и политические стадии, но ничего не сказано о том, какой должна быть в нем форма правления. Только этого в нем нет.
— Я не специалист в этой области.
— Не только вы... да это вам и ни к чему. Через сотню лет вы можете стать социалистами, а мы, если повезет, будем капиталистами, да?
— Скажите мне кое-что, — попросил Джейсон, услышав, как Кон-клин закрывает водопроводный кран. — Могли бы вы убить Алекса, Алексея?
— Точно так же, как и он меня, — с чувством глубокого сожаления, — если бы этого требовали обстоятельства. Мы ведь профессионалы...
— Я не понимаю ни его, ни вас.
— Не стоит и пытаться, мистер Борн, вы еще им не стали... Приближаетесь, но пока не стали.
— Будьте добры, объясните, что вы имеете в виду?
— Ты на переломе, Джейсон... Могу я называть тебя Джейсоном?
— Пожалуйста.
— Тебе сейчас пятьдесят или около того, так?
— Правильно. Через несколько месяцев мне стукнет пятьдесят один. И что из того?
— А нам с Алексеем уже за шестьдесят... Чувствуешь разницу?
— Как же я могу?
— Тогда позволь, я объясню тебе. Ты все еще видишь себя молодым человеком, способным на поступки, которые тебе представляются несложными, — ведь ты совершал их недавно, — и во многом ты прав. Ты управляешь своей волей и все еще хозяин собственного тела. И вдруг, несмотря на то, что тело твое крепко, а воля сильна, мозг начинает отказываться отдавать команды как голове, так и телу. Попросту говоря, мы начинаем чувствовать себя менее сильными. Что же, нас обвинять или поздравлять за то, что мы выжили?
— Мне показалось, что ты сейчас сказал, что не смог бы убить Алекса.
— И не рассчитывай на это, Джейсон Борн, или Дэвид, как там тебя.
В комнату, хромая сильнее, чем обычно, и морщась от боли, вошел Конклин.
— Я готов, — сказал он.
— Ты что, опять плохо пристегнул протез? — спросил Джейсон. — Хочешь, я помогу...
— Не надо, — раздраженно перебил его Алекс. — Надо быть акробатом, чтобы эта чертова штуковина все время сидела как надо.
Борн мысленно приказал себе забыть о любых попытках помощи Конклину в регулировке протеза. Крупкин посмотрел на Алекса со странной смесью печали и любопытства во взгляде и быстро сказал:
— Машина ждет нас на площади Свердлова — там она меньше бросается в глаза. Я попрошу швейцара подогнать ее.
— Спасибо, — поблагодарил Конклин.
Богато обставленные апартаменты на Садовом кольце находились в старинном каменном доме, который, так же как и «Метрополь», отражал архитектурные изыски бывшей Российской империи. Квартиры главным образом использовались — и заполнялись «жучками» — для размещения высокопоставленных персон: горничные, швейцары и консьержи регулярно опрашивались комитетчиками, если напрямую не были штатными сотрудниками. Стены были обиты красным бархатом, массивная мебель напоминала о старом режиме. Однако справа от гигантского камина выделялся предмет, словно появившийся из ночного кошмара декоратора: огромный черный телевизор в комплекте со специальной видеоприставкой, для которой годились все мыслимые типы кассет.
Еще одним диссонансом в интерьере квартиры, а также, без сомнения, оскорблением памяти утонченных Романовых был крепко сложенный мужчина в помятой форме, на которой виднелись многочисленные пятна — свидетельства недавнего пиршества. У него было круглое лицо с резкими чертами, коротко подстриженные седоватые волосы, а пожелтевшие зубы и отсутствие одного из них свидетельствовали об отвращении к дантистам. Короче, он походил на крестьянина, а острый взгляд его чуть прищуренных глаз выдавал крестьянский ум. Это был комиссар номер один, как его называл Крупкин.
— Я плохо говорю по-английски, — сообщил военный, приветствуя своих гостей, — но понять меня можно. Кроме того, я не представлюсь вам и не назову своего звания. Я буду для вас «полковником». Согласны? Это ниже моего настоящего звания, но все американцы считают, что в Комитете работают только полковники... Так ведь?
— Я говорю по-русски, — сказал Алекс. — Можете говорить по-русски, а я буду переводить.
— Ха! — усмехнулся «полковник». — Выходит, Крупкину вас не обмануть, а?
— Вряд ли.
— Хорошо. Он очень быстро говорит по-русски, да? Как пулемет...
— По-французски точно так же, товарищ полковник.
— Может, мы перейдем к текущим делам, товарищ полковник? — встрял Крупкин. — Наш сотрудник на площади Дзержинского сказал, что мы должны прибыть немедленно.
— Да! Немедленно. — «Полковник» подошел к телевизору, взял пульт дистанционного управления и обернулся. — Буду говорить по-английски, попрактикуюсь немного... Давайте посмотрим эту кассету. Материал отснят кадрами Крупкина, которые следили за людьми, говорящими по-французски.
— Людьми, которые могут быть связаны с Шакалом, — уточнил Крупкин.
— Давайте смотреть! — настаивал «полковник», нажимая на кнопку пульта.
Экран телевизора ожил, и на нем появились смутные и обрывочные кадры. Большей частью съемка проводилась видеокамерой из окна машины. Разные люди ходили по улицам, садились в служебные машины, которые возили их по городу и — в нескольких случаях — по проселочным дорогам. Их лица увеличивались при встречах с другими мужчинами и женщинами. Несколько раз съемка проводилась в помещениях: кадры были темными и неясными — камере не хватало света.
— Вот эта дама — дорогая проститутка! — засмеялся «полковник», когда на экране появился мужчина старше шестидесяти, эскортирующий к лифту женщину значительно моложе его. — Это — мотель «Солнечный» на Варшавском шоссе. Я лично проверю расписки генерала и получу себе преданного союзника, понятно?
Пленка продолжала крутиться: Крупкин и оба американца явно устали от казавшейся бесконечной и бессмысленной видеозаписи. Внезапно на экране появился кафедральный собор, на площади перед которым толпились люди; уровень освещенности свидетельствовал, что съемка проходила ранним вечером.
— Собор Василия Блаженного на Красной площади, — объяснил Крупкин. — Это музей, но иногда некоторым проповедникам — как правило зарубежным — позволяют проводить там службу. Никто им не мешает, хотя эти фанатики, разумеется, ждут не дождутся провокаций с нашей стороны.
Экран вновь потемнел, изображение дрожало. Оператор снимал в соборе, его со всех сторон сжала толпа, и камера в его руках ходила ходуном. Потом изображение стабилизировалось, вероятно, камеру поставили на колонну. Теперь в фокусе был пожилой мужчина: его седые волосы контрастировали с черным плащом. Он шел по боковому проходу, задумчиво разглядывая иконы и величественные витражи.
— Это Родченко, — сказал «полковник» глухим голосом. — Великий Родченко.
Человек на экране проследовал в просторный угол, на стене которого отбрасывали тени две большие напольные свечи. Видеокамера опять дернулась кверху: агент, вероятно, вскочил на переносной стул или какой-то ящик. Картинка внезапно приблизилась, фигуры укрупнились: седовласый мужчина приблизился к священнику в полном облачении — лысеющему худощавому смуглолицему человеку.
— Это он! — воскликнул Борн. — Карлос! В этот момент на экране появился третий мужчина: он присоединился к первым двум, и теперь настал черед Конклина.
— Боже! — заорал он. Все уставились на экран. — Остановите просмотр! — Комиссар КГБ мгновенно нажал на кнопку пульта, и картинка замерла. — Тот, другой! Ты узнаешь его, Дэвид?
— Я его и знаю, и не знаю, — тихо ответил Борн, и в этот момент давно забытые образы начали заполнять его внутренний экран. Взрывы, белые ослепительные огни и смутные силуэты людей, бегущих в джунглях... Какой-то азиат, которого решетили пули: он кричит, а автоматные очереди прибивают его к стволу огромного дерева. Потом видения стали раздуваться, как мыльные пузыри, и вдруг лопнули и исчезли... А он оказался в бараке и увидел там сидящих за длинным столом солдат и нервно поерзывающего на деревянном стуле мужчину. Джейсон внезапно узнал этого мужчину — это был он сам, но гораздо моложе, и звали его тогда Дельта-один... Перед ним расхаживал, как зверь в клетке, какой-то человек в форме и жестко отчитывал его... Борн сглотнул, посмотрел на экран телевизора и понял, что перед ним — постаревший вариант того сердитого человека... — Он был в здании суда в базовом лагере к северу от Сайгона, — прошептал он.
— Это Огилви, — потерянно сказал Конклин. — Брайс Огилви... Боже мой, между ними действительно существует связь. «Медуза» вышла на Шакала.
— Это был суд, верно, Алекс? — нерешительно спросил Борн. — Военный трибунал.
