— С превеликим удовольствием.
Бонд постарался вложить энтузиазм в свои слова. Он сомневался, что его понятие о скуке совпадает с губернаторским, но, на худой конец, это спасало его от необходимости участвовать в любой другой идиотской беседе. Теперь надо было вырваться из цепких объятий дивана.
Бонд пробормотал:
— Пожалуй, я выпью еще бренди.
Встав, он плеснул бренди на дно своего стакана и, вместо того чтобы вернуться на место, подвинул стул и сел напротив собеседника с другой стороны столика.
Губернатор внимательно исследовал кончик сигары, сделал короткую затяжку и поднял ее вертикально, чтобы столбик пепла не рассыпался. На протяжении всего рассказа он с опаской посматривал на кончик сигары и говорил так, будто обращался к тонкой голубой струйке дыма, быстро таявшей в жарком влажном воздухе.
Медленно подбирая слова, он начал:
— С этим человеком — я назову его Мастерсом, Филипом Мастерсом — мы начали службу в колониях почти одновременно. Я пришел на год раньше его. Он окончил "Феттес"[3] и получил стипендию в Оксфорде, в каком именно колледже он учился — не важно, а по окончании поступил на работу в Министерство колоний. Он не отличался талантом, но был очень работоспособным и целеустремленным, знаете, из породы тех, кто производит благоприятное впечатление на министерские комиссии. Они и зачислили его на службу. Первое назначение Мастерс получил в Нигерию. Он прекрасно зарекомендовал себя здесь. Симпатизируя местному населению, он хорошо ладил с ним. Мастерс был чело-током либеральных идей, и, хотя он не братался с неграми, что могло бы, — губернатор кисло улыбнулся, — плохо кончиться при тогдашнем его начальстве, обращался он с нигерийцами мягко и гуманно, что, впрочем, повергало их в совершенное изумление.
Губернатор замолчал и затянулся сигарой. Пепел на ней едва держался. Осторожно наклонившись к столику, он стряхнул его в свою чашку из-под кофе. Пепел зашипел. Откинувшись в кресле, губернатор впервые за вечер посмотрел Бонду в глаза.
— Осмелюсь предположить, что привязанность этого молодого человека к туземцам заменила ему чувства мужчины его возраста к противоположному полу. К несчастью, Филип Мастерс был стеснительным и довольно неотесанным юношей, который не имел ни малейшего успеха у женщин. Раньше, когда он не зубрил, готовясь к экзаменам, то играл в хоккей[4] или греб в университетской восьмерке. Каникулы он проводил у тетки в Уэльсе, где лазал по горам с местным горным клубом. Его родители, к слову сказать, разошлись, когда он еще учился в школе, и, хотя Филип Мастерс был единственным ребенком, не заботились о нем, считая, что он вполне обеспечен в Оксфорде стипендией и тем небольшим содержанием, которое было единственным знаком их внимания к сыну. Итак, с одной стороны, у него было мало времени на девушек, с другой — слишком мало того, что говорило бы в его пользу тем немногим из них, которые ему иногда встречались. Его внутренняя жизнь развивалась по ложным и порочным канонам, унаследованным от наших викторианских дедов. Зная Мастерса, я полагаю, что его сердечное отношение к цветным в Нигерии было лишь выражением души доброй и полнокровной, истосковавшейся по настоящей любви и нашедшей утешение в их простых и бесхитростных натурах.
Бонд прервал монолог собеседника:
— Единственная беда с этими прекрасными негритянками — они совсем не умеют предохраняться. Я полагаю, ваш друг сумел избежать неприятностей.
Губернатор протестующе поднял руку. В его голосе чувствовалась брезгливость:
— Нет, нет, вы не так меня поняли. Я не имел в виду секс. Этому молодому человеку даже не приходило в голову вступить в связь с цветной девушкой. Он ведь на самом деле был ужасно невежественным в сексуальном плане. Увы, это не редкость среди молодежи в Англии даже сегодня, а в те дни это было сплошь и рядом и послужило, надеюсь, вы не будете спорить, причиной многих, очень многих несчастливых браков и других житейских трагедий. (Бонд кивнул.) Я лишь хотел показать Филипа Мастерса на некотором отрезке его жизни, чтобы вы лучше поняли, что могло ждать этого целомудренного простофилю с добрым, но неразбуженным сердцем и телом, что только неспособность к общению в своем мире заставила его искать привязанностей среди цветных. Короче говоря, в личной жизни он был сентиментальным неудачником, внешне некрасивым, но во всех других отношениях абсолютно нормальным гражданином.
Бонд сделал глоток бренди и вытянул ноги. Он наслаждался. Старомодная повествовательная манера губернатора придавала его рассказу достоверность.
— Служба Мастерса в Нигерии совпала с приходом к власти первого лейбористского правительства. Если помните, одна из первых их реформ касалась колониальной службы. В Нигерию назначили нового губернатора с передовыми взглядами на местные проблемы. Он был приятно удивлен, обнаружив в своем подчинении клерка, который в рамках своих небольших полномочий уже претворял его взгляды в жизнь. Губернатор поощрил Мастерса, поручив ему обязанности, превышавшие его служебный статус. А вскоре, когда пришел черед Мастерса на повышение, он написал ему такую блестящую характеристику, что тот круто пошел в гору и был назначен помощником секретаря правительства на Бермудских островах.
Губернатор взглянул на Бонда сквозь сигарный дым и вежливо поинтересовался:
— Надеюсь, я вам не очень наскучил. Я постараюсь быть кратким.
— Что вы, мне очень интересно. Кажется, я представляю этого молодого человека. Вы, наверное, очень хорошо его знали.
Губернатор секунду поколебался, а затем сказал:
— Я довольно неплохо узнал его на Бермудах. Я был его начальником, он подчинялся непосредственно мне. Но пока, прошу прощения, мы не добрались до Бермудских островов. В те дни пассажирская авиация делала первые шаги в Африке, но так или иначе Филип Мастерс решил сэкономить отпускные дни и лететь в Лондон, а не плыть из Фритауна. Поездом он добрался до Найроби и пересел на еженедельный самолет "Империал эруэйз" — предшественницы БОАК. Раньше Мастерс никогда не летал, поэтому ему было интересно, хотя и слегка боязно, когда самолет оторвался от земли. Перед этим стюардесса, которую он нашел очень хорошенькой, дала ему леденец и показала, как застегнуть привязные ремни. Самолет набрал высоту, и Мастерс обнаружил, что летать не так уж страшно. В проходе опять появилась стюардесса и с улыбкой сказала, что ремни можно расстегнуть. Видя, как Мастерс неумело вертел застежку в руках, она наклонилась и помогла ему. С ее стороны это была просто небольшая любезность, но Мастерс никогда в жизни не находился так близко от молодой женщины. Он вспыхнул, сильно смутился и поблагодарил ее. В ответ на его замешательство она ободряюще улыбнулась и, присев напротив в проходе на поручень кресла, поинтересовалась, откуда и куда он направляется. Мастерс ответил и в свою очередь стал расспрашивать ее: о самолете, с какой скоростью они летят, где будут посадки и так далее. Очень скоро он обнаружил в ней массу достоинств. Девушка показалась ему ослепительно прекрасной. Его поразило, как легко и ненавязчиво она умеет поддерживать беседу, как быстро они нашли общий язык. Удивил его и явный интерес девушки к тому, что он рассказывал об Африке.
По-видимому, его жизнь показалась стюардессе гораздо более романтичной и шикарной, чем была на самом деле. В ее присутствии он почувствовал себя важной персоной. Когда она ушла помочь двум буфетчикам приготовить завтрак, Мастерс, откинувшись в кресле, подумал о ней, тут же испугавшись своих мыслей. Он попробовал читать, но не смог — буквы на странице сливались. Он блуждал взглядом по салону самолета, мечтая хоть мельком увидеть ее снова. Один раз она встретилась с его горящими глазами, и Мастерсу показалось, что она тайком улыбнулась ему. Она как бы говорила: мы единственные молодые люди в самолете, мы понимаем друг друга, у нас много общего.
Филип Мастерс смотрел в иллюминатор и видел ее на фоне белого моря облаков. Своим мысленным взором он скрупулезно изучал девушку, восхищаясь ее совершенством. Это была маленькая стройная блондинка, что называется кровь с молоком, с ярко-красными губами и голубыми глазам и, искрящимися озорным смехом. Ее волосы были собраны сзади в аккуратный пучок, который особенно умилял Мастерса (он счел этот пучочек признаком порядочной девушки). Зная Уэльс, Мастерс подумал, что в ней течет валлийская кровь. Об этом говорило и ее имя — Рода Ллуэллин, которое он прочитал в конце списка экипажа над журнальной полкой рядом с дверью туалета, когда пошел мыть руки перед завтраком. Мастерс лихорадочно размышлял. Почти два дня они будут рядом, но как встретиться с ней потом? У такой девушки, должно быть, сотни поклонников. А может, она и вовсе замужем? Постоянно ли она в полетах, сколько времени она свободна между ними? Не посмеется ли она над ним, если он пригласит ее в театр или пообедать вместе? А вдруг она пожалуется командиру корабля, что один из пассажиров пристает к ней? Внезапно Мастерс с ужасом представил, как его высаживают в Адене, — жалоба в колониальную администрацию — конец карьеры.
