В тот вечер она попала в район города, в котором еще не была. Она приехала на трамвае и, сойдя на небольшой площади, оглянулась, соображая, в какую сторону ей сначала направиться. Ее внимание привлек мужчина, запиравший дверь фотопавильона. Анна Александровна вздрогнула: что-то знакомое было в облике человека. Когда он повернулся в профиль, она убедилась, что это Питерский.
Анна Александровна помнила наказ Орлова, как вести себя в случае встречи с Питерским. Она проворно проскользнула в павильон для ожидающих трамвай, села в углу на скамейку и сквозь запыленное стекло окна стала наблюдать за мужчиной.
Он все еще стоял у павильона и курил трубку. Кончив курить, выколотил золу и, сунув трубку в карман бриджей, пошел к трамвайной остановке.
Анна Александровна испугалась, думая, что мужчина заглянет в павильон, но Питерский легко вскочил в подошедший трамвайный вагон. Она быстро вошла на переднюю площадку прицепного вагона.
Беспокоилась на остановках, но мужчина не собирался покидать вагона. Так продолжалось до центра. У театра оперетты мужчина направился к выходу. Сошла и Анна Александровна. Он остановился у пивного ларька выпил кружку пива, потом зашел в будку телефона-автомата и минуты три с кем-то разговаривал. На улице стемнело, серые тучи низко, как осенью, ползли над крышами домов, становилось прохладно.
Между тем Питерский миновал малолюдную Петровскую улицу, а затем, круто повернув, вошел в бывший Павловский монастырь.
Может быть, и потому что устала, и что впервые в жизни вступила под низкие своды ворот монастыря Анне Александровне стало не по себе. Она даже оглянулась, желая позвать кого-то на помощь, но поблизости никого не было.
Медлить было нельзя, Анна Александровна пошла дальше. Она видела, как мужчина прошел монастырским двором, поднялся на крыльцо у башни и вскоре дверь закрылась за ним. Все это она заметила, спрятавшись за выступом стены. Ей было видно белеющую на двери табличку. Анну Александровну охватило радостное оживление: она все расскажет Орлову. Но для этого необходимо узнать, кто здесь живет. Постояв еще немного, она вышла из-за укрытия и решительно направилась к крыльцу.
Когда поднялась на ступеньки, устремив взор на табличку, дверь распахнулась, и Анна Александровна увидела перед собой перекошенное злобой усатое лицо услышала слова: «Что ты привязалась, мерзавка!» — и от сильного удара упала, потеряв сознание.
Об исчезновении Анны Александровны Орлов узнал ночью. Справлялись в милиции, больницах, морге. Ее нигде не было. Сотрудники уголовного розыска занялись поисками. Наступило утро, но и оно не принесло ничего нового.
Максим, прикорнувший к рассвету на диване в кабинете Орлова, за эти несколько часов побледнел, осунулся.
Орлов сидел за столом, курил, размышляя о случившемся. Со слов Максима он знал, что и вчера утром, как уже несколько дней подряд, Анна Александровна отправилась на поиски Питерского. Максим и не пытался отговаривать ее от этого. Он сам не переставал думать о событиях, связанных с кражей пакета, убийством Моршанского, о старом учителе Чуеве.
Орлов прекрасно понимал, что все это были факты, мимо которых не мог пройти равнодушно человек такой деятельной и энергичной натуры, как Максим. И все же когда на днях Максим попросил использовать его для раскрытия этих происшествий, он строго напомнил ему о предстоящих экзаменах и заявил, что всем остальным будут заниматься те, кому это положено. Но теперь появилось новое обстоятельство…
Орлов поднялся, подошел к окну и осторожно открыл его. В лицо ему пахнуло утренней прохладой. Улицы были облиты нежным светом поднимающегося солнца. Орлов приблизился к Максиму. Тот спал. Глядя на Максима он впервые подумал, почему бы для него не мог быть сыном сын брата. Эта мысль завладела им, он не мог удержаться, нагнулся над спящим и приложился губами к горячему лбу юноши.
Максим открыл глаза и торопливо приподнялся.
— Я, кажется, уснул, — пробормотал он. Дядя Володя, ниоткуда не звонили?
— Нет. А ты иди домой, отдохни… И вообще тебе не надо отлучаться из дому.
— Почему? — удивился Максим.
— Очень просто! Если считать, что Анна Александровна встретила Питерского, который под этим именем раньше приходил к ней, чтобы посмотреть бумаги Саши, и он где-то ее задержал, то, возможно, этот тип попытается проникнуть в дом.
Максим слабо улыбнулся.
— Я просил побыть у нас своего друга… Но все же я пойду.
Бочкин пришел к Чупырину вечером. Тот жил в небольшой комнатке, одна из стен которой почти до самого потолка увешана портретами Чупырина, сфотографированного в разнообразных костюмах и позах. У другой стены стояла железная кровать с погнутыми ножками, покрытая стареньким байковым одеялом. Стол завален фотоснимками, кусками пленки, кассетами и прочей мелочью. Рядом со столом стоял старый облупленный посудный шкаф со стеклянными дверками, на полках которого были расставлены сильно подержанные фотоаппараты и объективы.
Увидев старика, Чупырин от неожиданности растерялся, недоумевая, откуда он узнал его адрес. Сразу заподозрил Лену и, ревнуя ее, надул губы, сердито посматривая на Бочкина. Но тот не обратил на это внимания. Окинув взглядом жилище Чупырина, Бочкин положил на край стола связку старых потрепанных книг и умильно сказал:
— Это ваша святая святых? Так приятно мне все это созерцать! Я по-юношески влюблен в искусство фотографии…
Чупырин рассеянно улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. Равнодушно взглянув на книги, он сел в кресло.
— Это я принес для пополнения вашей библиотеки по фотонауке, — продолжал Бочкин, придвигая книги поближе к Чупырину.
— Спасибо.
— Что вы невеселы, мой друг? — спросил Бочкин, присаживаясь на стул.
— Так просто. Апатия нашла, — ответил Чупырин и переложил связку книг на другое место, а сам взял испещренный цифрами листок бумаги и, посвистывая, стал внимательно рассматривать его.
— Может быть, я помешал… Зайти в другой раз? — вкрадчиво спросил Бочкин.
— Нет, сидите, — последовал ответ, и листок с цифрами, скатанный в шарик, полетел в мусорную корзинку, до краев наполненную разным хламом. — Ресурсы свои подсчитывал и расстроился… Ничего не получается.
— С чем не получается? — еще вкрадчивее спросил Бочкин.
— С деньгами не получается!
— И много не хватает?
Чупырин не сразу ответил. Даже обозлился, что старик сует нос не в свое дело, но присущая ему болтливость сделала свое дело, и он сказал:
— Моя мечта — купить киносъемочную камеру. Сплю и вижу ее… И вот представьте себе, сегодня утром узнаю, что продается рапидкамера «Гранд Виттес», снабженная, помимо обычной, длиннофокусной оптикой… Просят шесть тысяч… Если мне продать часть своей фотоаппаратуры, то недостающие четыре тысячи рублей я буду иметь. Но, откровенно говоря, рука не поднимается продавать то, что приобретено.
— А позвольте узнать, Серафим, к чему вам киносъемочная камера?
— Эх, Евлампий Гаврилович! — вздохнув, воскликнул Чупырин. — Я как-то вам уже говорил, что хочу стать работником кино… Только бы это осуществилось, черт возьми!
— Да вы, Серафим, воистину творческий человек! — льстиво сказал Бочкин и, внутренне смеясь над ним, продолжал: — Таким людям, как вы, надо оказывать помощь! Во время моей молодости и работы в фотографической отрасли мне один покровитель, меценат, так их тогда называли, помог… Разрешите мне, Серафим, быть вашим меценатом. Я дам вам деньги!
Чупырин вскочил с кресла и удивленно смотрел на старика.
— Дам, — продолжал Бочкин. — Не в долг, а просто так, в знак начала нашего знакомства и вашей преданности фотографической науке… Как коллега. Деньги у меня с собой. Не откажитесь принять…
Бочкин уже вынул из кармана сверток в толстой синей бумаге и разворачивал его, пристроившись на краю стола. Затем он спокойно отсчитал деньги. Чупырин следил за крючковатыми пальцами старика. Бочкин положил четыре тысячи на стол, а сверток с остатком денег убрал в карман брюк.
Чупырин зажмурился. У него закружилась голова, и он прислонился к стене, но тут же мотнулся в сторону, сорвав плечом со стены один из своих портретов, и хрипло выкрикнул:
— Что вы, Евлампий Гаврилович! Спрячьте свои деньги!
— Перестаньте, мой молодой друг. Никогда не отказывайтесь от денег, — равнодушно проговорил Бочкин.
Чупырин, взволнованный, шагнул к Бочкину, обнял его и поцеловал в щеку.
— Не знаю, как и благодарить вас, — прошептал он.
— Серафим, у меня к вам небольшая просьба, — проговорил Бочкин. — Я слышал, что у вас замечательный почерк…
— Да, почерк неплохой.
— Так вот, я написал книгу «Записки старого фотографа», — продолжал Бочкин. — Не возьметесь ли переписать?
