— Думаю, что за мной следили, хотя полной уверенности у меня нет. Слишком много машин.
— Это неважно, — успокоил ее Падильо. — Они знают, что мы здесь.
Он опять лежал на кровати, изучая потолок. И не поднялся, когда пришла Ванда. Она же осторожно опустилась в кресло, в котором только что сидел я, огляделась и скорчила гримаску. Наш выбор она, судя по всему, не одобрила.
Освоившись, она обратила свой взор на Падильо. Похоже, и он не удостоился у нее высокой оценки. Ванда сунула в рот сигарету, но на этот раз я и не попытался предложить ей огонек.
— Так когда, — она выпустила струю дыма, — по-вашему, они нападут?
— До десяти утра, — ответил Падильо потолку.
— Это не ответ.
— Лучшего предложить не могу.
— Ты же знаешь, как работает Крагштейн. Чему он отдает предпочтение?
— Особых пристрастий у него нет. Потому-то он до сих пор и жив. Утро, полдень, ночь. Ему без разницы. Тебе было лишь два года, когда он проявил себя в этой сфере человеческой деятельности. Так что не пытайся разгадать его планы.
— Уолтер полагал, что он уже не такой мэтр, каким ты его расписываешь.
— И Уолтер мертв, не так ли?
Я подумал, что говорить этого Падильо не следовало. О подобных фразах обычно сожалеешь. Ванда Готар вжалась в кресло, как после удара, но голос ее зазвучал ровно.
— И твоя нью-йоркская подружка погибла, потому что ты недооценил Крагштейна?
Падильо сел и уставился в пол, а уж потом посмотрел на Ванду.
— Наверное, я это заслужил.
Звучало это как извинение, но Ванда продолжала напирать.
— И все-таки ты его недооценил?
— Не совсем так. Меня ослепил блеск богатства. Теряешь бдительность, расслабляешься. Создается впечатление, что в такой дом и муха не залетит. Я успокоился, а Крагштейну хватило ума догадаться об этом, — он отвел взгляд от Ванды, достал сигарету, закурил. А когда продолжил, чувствовалось, что обращается он больше к себе, чем к нам. — Чтобы остаться в этом бизнесе, надо быть бедным. Богатых я не знаю. Во всяком случае, таких, кому удалось потратить полученные денежки, если они продолжали работать. Крагштейн варится в этом котле уже тридцать лет и ищет деньги, чтобы в следующем месяце заплатить за квартиру. Но он живой.
— Как и ты, — заметила Ванда.
— Но в Нью-Йорке убили женщину, потому что восемьдесят миллионов долларов заставили меня забыть про осторожность. Да и я сам мог погибнуть. Тут ты права. Мне пришлось действовать инстинктивно, а я этого не люблю. Я выбрал жизнь и позволил пулям Гитнера убить кого-то еще.
— То был не выбор, — возразил я. — Автоматическая реакция, рефлекс.
Падильо обернулся ко мне.
— Ты уверен?
— Я же все видел своими глазами.
— Ты видел, что я доверился высокооплачиваемой службе безопасности, сотрудники которой давно уже потеряли форму, потому что им не приходится иметь дело с такими, как Гитнер. Эта служба хороша только против квартирных воров, которые никогда не полезут в драку, боясь испортить костюм. Я ошибся, предположив, что они смогут остановить такого, как Гитнер, пожелай он войти. Он наверняка нашел их методы старомодными. И я могу себе представить, что он подумал обо мне.
— Только о тебе? — Ванда покачала головой. — Нет, Падильо, о нас всех. Мы напоминаем персонажи из какой-то послевоенной пьесы. Мрачноватые, потому что думаем о мести, но в то же время совестливые и даже стыдящиеся того, что так быстро отстали от жизни. Ты точно охарактеризовал нас. Мы все устарели.
Падильо встал, подошел к Ванде, долго смотрел на нее сверху вниз, затем коротко, но добродушно улыбнулся.
— Тебе не столь много лет, чтобы отнести себя к старикам, и ты достаточно молода, чтобы выйти из игры.
Улыбнулась и она, на моей памяти второй раз.
— Ты кое-что забыл, Падильо.
— Что же?
— Традиции Готаров, которым мы следуем уже сто семьдесят лет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Не совсем.
— С рождения я слишком стара, чтобы выйти из игры.
«Бей вью лодж» — трехэтажное подковообразное здание, построенное из стекла, дерева и камня. Наш номер и тот, где мы поселили короля и Скейлза, находились на втором этаже, посередине подковы. Падильо снял еще два номера. Один на третьем этаже, по правую руку от наших номеров, второй — на первом, по левую руку.
Падильо протянул ключ Ванде Готар, и та небрежно бросила его в сумочку. Он звякнул о что-то металлическое.
— Какое у тебя оружие? — спросил Падильо.
— "Смит-вессон" тридцать восьмого калибра.
— Это все?
— Нет. Еще «вальтер РРК».
— Какой именно?
— Пауля.
— Я вспоминаю, что он действительно отдавал предпочтение «вальтеру», — Падильо повернулся ко мне. — Ты знаешь, что означает «РРК»?
— Polizei... а дальше не помню.
— Polizei Pistole Kriminal. Не крупноват он для тебя, Ванда?
— Я умею им пользоваться. Или ты об этом забыл?
— Нет, конечно. Ты пойдешь на третий этаж. Она кивнула.
— Маккоркл будет внизу слева. Я наверху справа, так что они попадут под перекрестный огонь. А где будешь ты, с королем?
— Если я буду с ним, то уже ничем не смогу помочь, если что-то случится. Я буду здесь. Хочешь поговорить с ними, прежде чем поднимешься наверх?
Ванда встала, покачала головой.
— Это необходимо?
— Нет.
— Тогда не вижу смысла в общении. Или их нужно подбодрить?
— Не обязательно.
Она уже двинулась к двери, но через пару шагов остановилась и посмотрела на Падильо.
— Ответь мне на один вопрос.
— Слушаю тебя.
— Ты отправляешь меня наверх не потому, что это самое безопасное место, так?
— Нет.
— Но причина на то есть?
— Несомненно.
— Какая же?
— Ты стреляешь лучше, чем Маккоркл.
— Понятно. Я так и думала.
Уже стемнело и начал сгущаться вечерний апрельский туман, когда я проводил Ванду к лестнице, ведущей на третий этаж.
— Вам следовало захватить пальто, — заметил я.
— Я не замерзну, — она с любопытством посмотрела на меня. — Почему вы здесь, Маккоркл? Это же не по вашей части.
— Моя жена в отъезде, — лучшего ответа у меня не нашлось.
— Она красивая? — И, прежде чем я успел открыть рот, продолжила: — Да, конечно, красивая. Вам такая нужна, — она пристально вгляделась в мое лицо, словно надеялась распознать какую-то, еще неизвестную ей черту моего характера. — Дети есть?
— Нет.
— Собираетесь заводить?
— Вроде бы уже поздновато.
— И вы храните верность жене, — она даже не спрашивала.
— Изменять — тяжелая работа, а я не люблю перенапрягаться.
— Падильо ее любил?
— Кого? — я сразу понял вопрос, но попытался потянуть время, чтобы найтись с ответом.
— Женщину из Нью-Йорка.
— Полагаю, она ему очень нравилась.
— И она была богата.
— Еще как.
— Вот это могло удержать его.
— От чего?
— От женитьбы. Вы заметили, что в некоторых вопросах он на удивление консервативен?
— Нет.
— Если б он не придавал значения такому давно вышедшему из употребления понятию, как месть, нас бы тут не было. Это же не убежище, — имелся в виду мотель. — Ловушка. В Сан-Франциско полно укромных местечек. Он бы без труда нашел одно или два.
— Почему вы прямо не сказали об этом?
— Потому что я еще более консервативна, чем он.
Она повернулась и начала подниматься по лестнице. А я, обогнув бассейн, в котором никто не плавал, направился в номер на первом этаже, чтобы разрядить свой револьвер в Гитнера и Крагштейна, как только они появятся. При условии, что мне удастся разглядеть их в тумане. И не заснуть.
Месть, думал я, войдя в номер и бросив ключ на письменный стол, возможно, вышла из моды, но по-прежнему движет людьми. Тихая, покорная жена может со злобным смехом плеснуть уксуса в лицо Другой Женщины. Пятидесятилетний бухгалтер — улететь с деньгами ночным самолетом в Рио, представляя себе физиономию хозяина, который утром откроет сейф, чтобы выдать сотрудникам месячное жалованье. А добропорядочный гражданин вполне может прогуляться к своему «шевроле», достать из багажника дробовик и, вернувшись в ресторан, разнести голову официанту, вывернувшему блюдо с подливой на новое платье его жены.
Эта разновидность мести основывалась на ярости, которая, разогретая до нужной температуры, могла заставить человека совершить любой, сколь угодно глупый поступок, но для него самого кажущийся абсолютно логичным и справедливым. Даже размозжить голову шестимесячного младенца о стену, потому что он не переставал кричать.
Но в действиях Ванды Готар и Падильо спонтанность, не говоря уже о ярости, начисто отсутствовала. К мести они подходили бесстрастно, хладнокровно расставляя ловушку, в которой сами являлись приманкой. И я порадовался, что мстить они собираются не мне.
Я поставил кресло у окна, плеснул в бокал виски из бутылки, купленной в Лос-Анджелесе, погасил свет и опустился в кресло. Вход в мотель лежал передо мной, как на ладони. Я даже достал из кармана револьвер и положил на столик рядом с креслом, чтобы при необходимости быстро схватить его и разрядить во врага.
