И только? — удивился Джек.
— В основном, да. Операция разработана во всех деталях. Риск минимальный. Мы сами позаботимся, чтобы с комфортом доставить вас в один из крупных центров России. Но вас там не будут ждать...
— Но вы сказали...
— Руководитель тройки, работавшей на нас, в конце прошлого месяца погиб.
— Погиб? — недоверчиво переспросил Джек.
— Не сомневайтесь, мы проверили, — поспешил успокоить его шеф. — Напился пьяный и свалился под колёса трамвая... Других людей, — продолжал он, — у нас там нет. Поэтому вам придётся лично связаться с оставшимися членами группы и решить, кому из них передать ампулу. Если окажется, что народ этот не способен выполнить задание, или перестал работать на нас, тогда вы сами доведёте дело до конца. Ну, а как поступать с теми, кто перебросился «к ним», не мне вас учить. Вот поэтому мой выбор и пал на вас, Джек, — льстиво закончил патрон.
— Что вы называете «концом»? — сухо спросил Джек.
— Ампулу нужно разбить на территории крупного животноводческого хозяйства, которое поставляет племенной скот во все концы страны. «Они» называют эти хозяйства совхозами. Местонахождение его мы вам укажем.
— Почему животноводческого?
— Я не специалист по этому вопросу, но думаю — таинственные бактерии доктора Синьорелли в первую очередь действуют на животных...
— А затем поражают и людей, — добавил Джек.
— Возможно. Точно я ничего не знаю. После смерти Франческо Синьорелли никто из бактериологов его ампулами не занимался. Это наследство имеет прямой адресат.
— Словом, мне поручается повторить опыт, проделанный этим сумасшедшим доктором на острове, но только в значительно большем масштабе. Ведь скот, вы говорите, направляется во все концы страны. Значит это дело будет посерьёзнее того, которое мы недавно начали и так бесславно провалили.
— Ну зачем, Джек, об этом вспоминать в такое время?..
Шеф остановился, укоризненно посмотрел и развёл руками, точно хотел сказать, что разговор идёт о безобидных вещах.
— С тех пор как Советский Союз вместе со своими союзниками поднял борьбу за мир, работать стало очень трудно. Симпатии на их стороне...
Он вдруг сделал порывистое движение вперёд, увлекая за собой Джека, и начал скороговоркой, словно боялся, что ему не дадут высказаться:
— Но главное состоит в том, что открытое нападение сейчас на Советскую Россию чревато серьёзными последствиями. На удар последует ответный удар, и кто знает, какой из них будет решающим. Диверсия на каком-либо заводе, шахте, электростанции для современной промышленности коммунистического государства — булавочный укол...
— И потому нашим боссам пришлось вспомнить наследство доктора Синьорелли, чтобы повторить его опыты, а затем вести работу дальше? Так?
— Нет, нет. В этом деле наши боссы ни при чём. Это частное предпринимательство. Личная инициатива того, кто платит.
— Ах вот как! Значит, кроме вас и меня, об этом знает ещё только один человек. Я правильно понял?
— Да.
— Следовательно, если бы я отказался от предложения, вы бы меня здесь пристрелили, шеф?
— Ну зачем, Джек, такие мрачные мысли?
— Я так и думал. — Джек усмехнулся и протянул шефу тускло блеснувший в темноте пистолет. — Возьмите обратно вашу игрушку. Мы договорились.
Шеф схватился за пустой карман своего плаща и засмеялся.
— Люблю вас, Джек, за ум. Вы неповторимы! Но оставьте эту, как вы сказали, игрушку себе на память о нашем разговоре. Высоко ценя ваши способности, я, на всякий случай, второй пистолет спрятал в рукаве.
Антонина Ивановна пекла блины на двух сковородках, когда кто-то осторожно постучал во входную дверь.
«Ах, как не вовремя», — с досадой подумала она, боясь оторваться от своего занятия.
Невестка, обычно помогавшая ей во всех домашних делах, ещё не вернулась с работы, внук ушёл во Дворец пионеров, где в свободное от учёбы время мастерил авиамодели, а сын хотя и был дома, но находился в комнате, отделённой от кухни коридором. Там был включён радиоприёмник, и звуки весёлой песни заглушали стук в дверь.
А стук немного погодя повторился.
Антонина Ивановна поддела ножом блин, перевернула его на другую сторону и, сделав шаг к коридору, крикнула:
— Костя, стучат!
Сын вышел из комнаты в расстёгнутой нижней рубахе, с намыленной щекой и с бритвой в руке.
— Ты что, мама?
— Стучит кто-то, открой.
— Не слыхал, — улыбнулся он, щёлкнул английским замком и открыл дверь.
На лестничной площадке, ярко освещённой косыми лучами клонящегося к западу июньского солнца, стоял высокий блондин средних лет.
— Простите, пожалуйста, мне бы хотелось видеть Константина Павловича Рогулина, — немного картавя, произнёс он.
— Я — Рогулин.
— Очень приятно. Андреев — доцент пединститута, — приподняв над головой шляпу, представился блондин. — Я к вам по личному делу. Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
Рогулин побледнел, лицо его вытянулось. Он испуганно скользнул взглядом по лестнице — на ней никого не было видно, но сверху доносились чьи-то приближающиеся шаги, оглянулся в сторону кухни, где мать пекла блины, и кивнул головой:
— Входите.
Андреев шагнул в коридор, и Рогулин торопливо закрыл за ним дверь.
— Налево, — отрывисто произнёс он.
Доцент послушно направился в комнату и, переступив порог, скромно остановился. Следом вошёл Рогулин, плотно прикрыл дверь и, привалившись к ней спиной, резко спросил:
— Зачем вы пришли?
Андреев застенчиво улыбнулся и непонимающе развёл руками:
— Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
— Я уплатил десять тысяч рублей, которые с меня требовали, и не хочу больше иметь с вами никаких дел, — с ненавистью глядя на доцента, сквозь зубы процедил Рогулин.
— Не понимаю вас, Константин Павлович, — пожал плечами Андреев и ещё раз подчёркнуто повторил: — Мне сказали, что у вас имеется томик уникального издания стихотворений Николая Алексеевича Некрасова, 1853 года.
— К сожалению, вы не ошиблись. Это, действительно, я.
Константин Павлович отошёл от двери, швырнул на стол бритву и, схватив висящее на спинке стула полотенце, вытер им с лица мыльную пену.
Андреев терпеливо молчал, подслеповато щурил глаза и выжидающе смотрел на хозяина квартиры.
А тот, видимо, с трудом сдерживая раздражение, тяжело перевёл дыхание.
— У меня был четвёртый том издания 1856 года, но я
