— Что это было? — спросила она Володю, который бережно держал ее в объятиях, несмотря на то что с трудом переводил дыхание.
— Это то, что выше меня, — ответил Владимир.
— Как-то ловко у тебя все получилось, — насмешливо ответила Галя, не зная, что еще сейчас говорить.
Любовник, а она мысленно уже называла его именно так, говорил — о себе, а должен был как-нибудь высокопарно объяснить, что тут было с ними.
Она огляделась. По трусикам, которые несколько минут назад стянул с нее Владимир, полз мохнатый шмель.
— Вот, — загадочно сказала она, — я же знала.
— Очевидец, — улыбнулся Владимир.
— Очевидец чего?
— Таинства. А теперь — гроза. Как я и обещал. Пойдем скорее в дом.
В дом они вбегали уже при блеске молний. Вскоре могучий удар грома сотряс стены, а потом начался поистине библейский дождь.
— Это для нас, — сказал он.
— Спасибо тебе, — ответила она и поцеловала его в лоб. — Ты ведь знал?
— Конечно.
— И часто ты это устраиваешь?
— Грозу-то? — рассмеялся он.
— А что еще? Да ладно, ладно, я ничего такого не имела в виду.
То ли от боли, то ли от сопутствующего ей острого и всепоглощающего удовольствия, Галя внезапно почувствовала себя жалкой и даже опустошенной.
Красивый дом, в котором они теперь оказались, показался ей как бы знакомым.
«Не так все просто», — подумала она, а вслух произнесла:
— Я боюсь, Володя. Здесь кто-то есть?
— Да никого. Я же тебе говорил.
— Когда говорил?
— Родители в Ливадии. А мне этот Крым не нужен. Я тебя люблю, ты лучше всех.
— Правда? — спросила она, точно не веря сказанному.
— А то, — ответил он рассеянно, точно о чем-то вдруг задумался.
— Что с тобой, милый? — все еще беспомощно спросила она, тут же подумав, что впервые говорит так, и в этом была какая-то особенная грусть, возвращающая силы и уверенность в себе.
— Да ничего, — смущенно произнес он, — ты что-то сделала со мной.
С этими словами он обнял ее, но движением, как Гале показалось, привычным, словно бы отрепетированным.
— Тебе противно? — спросила она не без лукавства.
— Думаю, что это тебе противно, — ответил он. — Привез тебя в этот заповедник и…
— Это было на воле, — возразила Галя, но ей почему-то сделалось тошно.
— Гали, хватит этого диспута, — сказал Владимир. — Я тебе точно говорю. Если хочешь немедленно принять душ, ванная комната — вон она.
На следующее утро в дом заявилась пестрая и шумная компания сверстников. Это были в основном одноклассники Владимира и прочие юные представители советского истеблишмента. Казалось, они приехали потому, что были заранее предупреждены молодым хозяином. Галю поразило, что эти недомерки, как она их сразу окрестила, чувствуют себя в полной мере господами. Но, заглянув в себя, она поняла, что к хорошему привыкаешь быстро, и уютно расположилась в центре этой странной стихии — беззаботности и довольства.
Количество прямых и скрытых комплиментов, выпавших на ее долю, было сказочным. Галя понимала, что это отчасти рикошет, но все же лестно было сознавать себя чем-то значительно большим, чем ты есть на самом деле.
Только после выпускного вечера Володя Кулябов решил познакомить ее со своими родителями. Галя была благодарна этой его медлительности, сулящей размеренность и порядок в будущем.
Она уже видела себя его женой, правда, как в зеркале, поделенном надвое: в одной половине любимый отражался в полный рост, а в другой она возлежала на диване в позе рембрандтовской Данаи…
Он между тем умудрился показать ей свою Москву, которую любил и превосходно знал. Оказалось, что Галя до сей поры жила в незнакомом городе.
Донской монастырь и кладбище, на котором покоились разные знаменитости и прочие знатные мертвецы, необыкновенно взволновали ее.
— Смотри, — показала она на провал около одной из тяжелых могильных плит, — здесь такая темнота, которая уводит куда-то глубже самой земли.
— Пропасть, — кивнул Володя и внимательно посмотрел на Галю.
— «Покойся, милый прах, в земных недрах, а душа пари в лазурных небесах, но я остаюсь здесь по тебе в слезах…» — прочитала она эпитафию.
— Все, на кладбища я тебя больше не вожу, — подытожил Владимир, — да и мне тут не очень… Навевает что-то не то…
Напоследок Галя запомнила могилу знаменитой Салтычихи, угробившей когда-то множество крепостных, и диковинный каменный крест, отдаленно напоминающий саксаул, с надписью «поручик Баскаков», тут же красовалась дата 1794 и некий причудливый знак.
— Кто такой? Что это за символ? — недоуменно спросила Галя.
— Это масонский знак, — весело ответил Владимир. — Символ подлинной, хотя и тайной славы, как я думаю.
— Ты в своем стиле, — усмехнулась Гали, но запомнила эту экзотическую могилу навсегда.
— Да никакой это не мой стиль, — возразил он, — в мире все обстоит совсем не так, как нас учат. Ты думаешь, что сейчас происходит битва между двумя идеологиями? Да плевать на них с большой колокольни.
— Тише, — попросила Гали, — услышит кто-нибудь.
Он что-то говорил еще, но голос сливался с шумом широких крон, а сам возлюбленный превратился в порыв ветра, в игру теней и света.
— Ты не слушаешь? — спросил он. — Что-то не так?
— Все так, Володенька, — ответила она, — но ты прав, мне страшно на этом кладбище. — Поедем куда-нибудь!
Ей почудилось, что этот мальчишка, сам того не зная, посягает на ее личность. А хозяйкой положения должна оставаться она. Какую цену придется заплатить за это, не имеет значения.
Домой она вернулась поздно, из трусов сыпался песок, они валялись на берегу Яузы, всякий раз насмешливо наблюдая после очередного сплетения, как в отдалении кувыркалась такая же парочка.
— Где тебя носило? — спросила мать, снимая очки. — Ты провалишь все экзамены, если так будет продолжаться.
Галя обняла Софью Григорьевну, чувствуя прилив какой-то нездешней жалости.
— Мама, я была на кладбище… Готовилась к экзамену по истории. Там так интересно. А мой любимый… извини, что я так его называю… он собирается стать знаешь кем? Разведчиком.
— И ты с ним за компанию, — улыбнулась мать. — Это у него пройдет… А кто его отец?
— Генерал, — ответила Галя и почему-то смутилась.
Но Софья Григорьевна к этому сообщению отнеслась спокойно.
— Тогда тем более пройдет.
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас я имею в виду свою растрепанную дочь, которая очень сильно проголодалась.
— Мама, на ночь есть вредно, кошмары будут сниться. Ты сама говорила.
Софья Григорьевна внимательно разглядывала дочь.
— Да мы на Донском были, — виновато пожала плечами Галя. — Что такого…
— Ты идешь по моим стопам, — ответила мать, — твой отец выгуливал меня на Немецком…
Выпускные экзамены она сдала легко и свободно, механически думая о том, в какой вуз податься, на самом же деле учеба волновала ее мало. Она все схватывала на лету и довольствовалась стремительно поглощаемыми книгами, беседами с умным и талантливым другом.
С Володей они встречались регулярно, число постельных сцен росло не по дням, а по часам. Он уже не мог жить без нее, Галя прекрасно сознавала, что навсегда покорила этого юного мужчину. Она и мыслила именно такими словесными конструкциями, точно уже была важной дамой.
Такое положение вещей вполне устраивало ее, как бы она порой ни корила себя за легкомыслие и нежелание реально подумать о том, что будет потом.
«Как-нибудь все устроится, — решила она. — Ничего дурного не случится».
Как-то раз, в одно из посещений Барвихи, она даже умудрилась ответить на звонок матери Володи из Крыма и, судя по всему, заочно в высшей степени понравилась той. По крайней мере, молодой Кулябов с хитрой улыбкой доложил ей об этом.
Однажды вдруг Галя с необъяснимой тревогой вспомнила, что Владимир ни разу не поинтересовался, где и как она живет, его устраивала эта игра в одностороннюю тайну, она-то знала о нем довольно много. Или ей так казалось. Может быть, так принято в этих кругах? Все примерно равны, и что ж тут расспросы, как не рутинные подозрения? Вполне сносное объяснение.
Они неделю не виделись, у Владимира были какие-то неотложные дела. И вдруг он впервые позвонил ей, видно выяснив номерок у Варвары.
Это было не слишком приятно, ведь он мог догадаться, что она живет отнюдь не во дворце. Или же он знал об этом?
— Привет, любимая, — браво произнес он, — хватит скрываться от своей судьбы.
— Да я и не собиралась, — в тон ему ответила Гали.
— Если ты не возражаешь, встречаемся возле тридцатого дома, как прежде. С тобой хотят познакомиться мои родители.
— Зачем? — как бы небрежно спросила Гали, чувствуя, как падает сердце. Ведь тут могло быть два выхода. И оба равно ужасны для нее. Пришла в голову история Ромео и Джульетты, всегда поражавшая ее какой-то первозданной дикостью.
