— Да я и не собиралась, — в тон ему ответила Гали.
— Если ты не возражаешь, встречаемся возле тридцатого дома, как прежде. С тобой хотят познакомиться мои родители.
— Зачем? — как бы небрежно спросила Гали, чувствуя, как падает сердце. Ведь тут могло быть два выхода. И оба равно ужасны для нее. Пришла в голову история Ромео и Джульетты, всегда поражавшая ее какой-то первозданной дикостью.
— Все от тебя в восторге, я имею в виду… мой круг… ну и просочилась информация до родительских ушей. Да все будет хорошо, — немного виновато закончил новоявленный жених.
— Тебе видней, Вовка, — согласилась Гали, — я уже одеваюсь. Я без тебя тут чуть с ума не сошла.
— Да проблемы всякие, черт бы их побрал, — насмешливо ответил Владимир. — Я-то без тебя точно свихнулся.
В городской квартире генерала Кулябова она не была ни разу.
Встретились в условленном месте, только на этот раз сверху не раздавались звуки фортепиано.
— Жаль, — улыбнулась Галя, еще издали показывая наверх, — нас больше не приветствуют.
Владимир, на ее взгляд, переменился, возмужал за эту неделю. Она поняла, что восхищается им. Но в той же мере восхищались ими.
Какой-то смешной старик, оглядев Галю, а потом Владимира, неожиданно весело сказал:
— Вот это да, вы откуда такие?
— Мы — арбатские, — улыбнулся Владимир.
— Живите сто лет, — широко улыбнулся старик.
— Ты это сам подстроил, Вовка? — спросила она. — Скажи только честно.
— Не будем об этом, — ответил тот, чем-то сильно озабоченный.
— Последний раз спрашиваю: зачем они хотят меня видеть? Я ведь не картина.
— Ты лучше картины, — отрезал Владимир. — Сейчас все узнаешь сама.
Генеральская квартира показалась ей верхом совершенства, даже дом в Барвихе на ее фоне выглядел довольно скромно. А может быть, весь интерьер управлялся одной только удивительной вещью — ширококрылым стальным орлом, привезенным из Берлина. Мебель была под стать этой сумрачной фигуре. На голове орла красовалась генеральская фуражка, размера шестидесятого, как определила Галя.
Отец Владимира оказался на редкость доброжелательным и совсем простым.
— Здравствуйте, девушка, — приветствовал он Галю. — Рады познакомиться…
Генеральша однозначно восторга при виде подруги сына не испытывала. Она даже прищурилась и обронила:
— Мое почтение, девушка, — последнее слово она произнесла как бы нараспев.
— Здравствуйте, — ответила Галя растерянно.
— Это Гали, — представил ее Владимир.
— Очень приятно, — сказал генерал.
— Галина? — переспросила генеральша. — А по отчеству? Меня зовут Надежда Ивановна.
— Наумовна, — спокойно произнесла Гали.
— Гм, — насупилась генеральша.
— Мама, — укоризненно произнес Владимир.
— Ну давайте же обедать, — мрачно произнесла генеральша, мол, чем бог послал.
Гале показалось, что генеральша специально зашла сбоку, чтобы разглядеть ее в профиль.
— Оставь девочку в покое, Надя, — погрозил пальцем генерал.
Гале было странно, что при ней же ее исследуют, рассматривают, как насекомое.
— Ну, за знакомство, — поднял граненый «аршин» генерал.
Галя уже поняла, что на ее глазах и при непосредственном участии происходит катастрофа. Но решила выдержать странную роль до конца. В общем-то, она готовилась к худшему.
Обед продолжался часа два, Галя ловко орудовала всеми предметами дорогого сервиза под хищным взором генеральши, ни на что не надеясь.
Владимир в присутствии родителей нес, на ее взгляд, полную ахинею. Рассказывал что-то о людях, которых она не знала вовсе, о каких-то московских делах и проблемах. Сейчас он был совсем чужим. Вероятно, что это его обычное состояние.
Надежда Ивановна решила не упустить представившейся ей возможности и довольно прямолинейно старалась выяснить в разговоре как можно больше о Гали, что было вполне естественно. Она интересовалась, где та живет, кто ее родители, каковы ее планы на будущее. Генерал в свою очередь спросил, в какое высшее учебное заведение она собирается поступать. Галя отвечала коротко, но исчерпывающе.
Владимир услышал впервые, что отец Гали Наум Иосифович Бережковский погиб на фронте под Сталинградом, что мать Гали — учительница французского языка, а сама она мечтает поступить в институт иностранных языков имени Мориса Тореза (ответ, придуманный на месте). То, что Галя живет в известном на всю Москву доме, на котором начертан рекламный стишок, написанный самим Маяковским — «Нигде кроме, как в Моссельпроме», Владимир, конечно, знал. Не знал он только то, что жила она не в отдельной квартире, а в перенаселенной коммуналке…
Обед прошел гладко и чинно. Родители Владимира тактично удалились в одну из многочисленных комнат, оставив молодых наедине. Владимир тут же убежденно заявил, что родители в восторге от Гали, да иначе, по его мнению, и быть не могло. Гали же, с ее острой природной интуицией, на протяжении всего обеда чувствовала скрытую фальшь в голосе матери Владимира, ее хорошо маскируемую неприязнь. Она также безошибочно прочитала в глазах отца Владимира обычное мужское восхищение ее внешностью, пытавшегося скрыть сожаление и разочарование. Галя четко сделала вывод, что знакомство с родителями прошло совсем не так, как это виделось Владимиру. Об истинных причинах она также догадывалась…
Подтверждение своим ощущениям она получила через три дня, когда они встретились с Владимиром. Он был сдержан и молчалив. В его глазах стояла грусть и какая-то безысходность. Галя спросила его, в чем дело. Он отмалчивался. Тогда она сама в лоб задала ему вопрос:
— Что, не показалась я твоим родителям? Что я сделала не так? Что же им могло не понравиться? — спросила она вызывающе. — Мое, увы, не дворянское происхождение, да? Говори! Лучше, если это ты скажешь сам, а не будешь лицемерить, как твои родители…
Владимир обреченно вздохнул и, не глядя Гале в глаза, начал говорить:
— Ты права, мать и отец категорически против наших серьезных отношений. Ты же знаешь, что я никогда не придавал никакого значения национальности. — Сделав паузу, он продолжил: — Мне даже в голову не приходило, что ты еврейка. По правде говоря, я никогда не слышал раньше твоего отчества. — Он помолчал, набрал в грудь воздух, как бы решаясь добавить что-то еще важное. — К тому же через свои связи он навел справки и узнал, что твой отец сидел в тюрьме… — Владимир осекся, увидев, как у Гали гневно сверкнули глаза. — Да мне-то все равно! — горячо стал заверять он ее. Гали продолжала молчать, глядя на Владимира, как будто видела его впервые. Как последний аргумент Владимир выпалил: — Отец сказал, что, если мы поженимся, мне не видать МГИМО как своих ушей и мне придется забыть о дипломатической карьере. — Владимир снова умолк. Галя не прерывала его, ожидая следующего удара. — Они не против того, чтобы мы пока встречались, они только против женитьбы. Но… Гали, ведь впереди еще пять лет… Многое может измениться, — умоляюще закончил Владимир.
— Ты все сказал? — холодно спросила Гали, полностью контролируя себя, хотя внутри ее бушевали безумные страсти: обида, разочарование, гордость, гнев, презрение… и ненависть. — Так вот, иди и налаживай отношения со своей соседкой по даче. Мне же больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, никогда не станешь мужиком. Прощай! — Она резко повернулась к нему и гордо зашагала к метро.
Позже осталась только дикая злость на себя за то, что не смогла осуществить свой план и вырваться из ненавистной нищеты. Галя Бережковская получила жесткий урок… Она впервые почувствовала свою незаслуженную «ущербность», о которой открыто говорить в обществе было не принято. Эта первая травма останется с ней на всю жизнь.
Но в то лето сексуальный опыт Гали значительно возрос. Точнее, не опыт, а количество партнеров. Гали понимала, что те быстрые и неуклюжие гимнастические упражнения, в которых ее вынуждали, правда по собственному желанию, принимать участие знакомые мужчины, вряд ли имеют что-либо общее с истинным сексуальным наслаждением, известным ей по романам французских классиков. Трудно назвать искания Гали бесполезными, так как для того, чтобы найти крупицу золота, даже опытному старателю приходится перекопать тонны песка.
Так она оказалась в постели известного художника-оформителя Виктора Храпова, славившегося на всю Москву своей широтой, галантным ухаживанием и выдающимися мужскими талантами. Сам он был маленького роста, лысоват, с белесыми близорукими глазками, да вот поди же… Как говорится, мал золотник, да дорог. Интересно то, что Храпов, каким-то непонятным образом, распространял вокруг себя синдром Казановы. Объяснить это было трудно. Синдром выражался в том, что многочисленные его поклонницы, побывавшие хоть раз с ним в кровати, передавали его своим подругам как эстафетную палочку. Они взахлеб рассказывали о том, какой он щедрый и интересный человек и, в первую очередь, какой он необыкновенный мужик. При этом каждая из них настоятельно рекомендовала подругам обязательно встретиться с ним, предлагая организовать свидание, что, прямо-таки скажем, не характерно для женского племени. Вскоре они превратили его в легенду при жизни, своего рода «переходящее красное знамя» или, как сегодня говорят, в секс-символ.
