— Если скину — покажешь, что у тебя? — тихо произнес Петя.
— Покажу.
— Ладно. Пас. — Парень облегченно вздохнул. — У меня — тройка на семерках.
— Сорвался ты, хлопчик. — Толик раскрыл карты. — "Фул Хаус" на тузах и тройках.
— Ну конечно! — восхищенно хмыкнул тот. — С такими картами — чего не играть!
— Пойду себе кофе, что ли, сделаю… — задумчиво пробормотала Яна, — но с кресла не встала.
— Я тебе говорил, кстати? Тут краинская фирма одна звонила, — сказал Толик, тасуя колоду карт. — Они вроде как кондитерский цех открывать собираются где-то в Анапской. Закидывают удочку насчет наших услуг. Расценки в Интернете видели, но скидок хотят. Причем неслабых…
— Вот народ! — весело хмыкнул Андрей. — Только-только знакомятся, контакт налаживают. Еще не знаем друг друга совершенно. Никогда не работали. А уже скидки хотят…
— Да ладно тебе, — беззаботно махнул рукой Толик. — Ты ихнего брата не знаешь что ли? Они всегда такими были…
20.02.2009. Краина, г. Кировогорск. ул. Пролетарская. 23:12
— Московиты, они всегда такими были…
— Ну ты, это, не надо уж так… Мы в Донинске этого не любим.
— Да ты извини… Я обычно это слово не употребляю. Так, вырвалось… О чем я говорил-то?
— О работе.
— А, да! Так вот, представляешь, говорят они мне: сроку тебе — три дня!
— Вот кретины!
— А я о чем! Их, конечно, винить трудно. Психология такая. Они думают, что текст написать — то же самое, что к станку стать и деталь выточить какую-нибудь…
— Ага. Тут ведь как бывает: сядешь — и за день страниц десять выдашь. На одном дыхании, как говорится… А бывает — ходишь неделю, и строчки написать не можешь.
— Вот-вот. А им: дай работу — и все. Хоть кол на голове теши.
— Да к ты давно на них работаешь?
— Нет. Меньше года. Да и не то, чтобы я на них работаю. Нельзя так сказать. Время от времени они мне кое-что заказывают. Я делаю. Получаю деньги. И потом мы несколько месяцев можем не сотрудничать. Вот так и перебиваюсь временными заработками.
— Чего там говорить. Тяжело нам, гуманитариям. Сейчас мы — в загоне. Ничего не попишешь. Ты, вон, хоть писатель профессиональный. А я, историк — кому нужен. Ну кому, спрашивается, нужно это мое профсоюзное движение. Хорошо хоть, родители помогают. А так — пошел бы учителем в школу. И никакой тебе науки.
— Ты не переживай особо. Благодари Бога, что хоть родители помогают. Нынче с нашим уклоном хорошие деньги заработать трудно.
— Да я нормальных денег и не зарабатывал никогда.
— Нет. У меня были хорошие времена.
— Когда?
— Да лет пятнадцать назад… Я ж у Тимощук в штабе работал.
— Серьезно?
— Ага.
— Натурально с самой Тимощук?
— Ну да. А что тебя так удивляет, не пойму? Она ж свою политическую карьеру с Кировогорска и начинала.
— Вот как? А я думал, она, вроде Днепровская….
— Днепровская-то днепровская. Но в политику отсюда пошла. На моих глазах, посчитай, и начинала. Я тогда молодой еще был.
— И у нее прям в штабе работал?
— Да.
— А чего ушел-то?
— Да так… Имела там место одна история.
— Расскажи!
— Да тебе-то это зачем?
— Ну интересно же, все-таки!
— Да пожалуйста. Я особо не распространялся по этому поводу. Наша с ней личная история, можно сказать…
— В смысле — "личная"….
— Не в этом смысле личная!
— А че ты ершишься! Баба она симпатичная. Ей "полтинник" почти, а хоть куда! Гы-гы-гы!
— Да я не ершусь. Не совсем приятная история просто…
— Извини.
— Да нет. Ничего…
— Так чего случилось-то?
— Да, понимаешь. Такая приключилась беда. Сеструха у меня заболела. Сильно.
— Вообще сильно?
— Вообще. Врачи сказали: "Неси десять штукарей зелени. Или — готовься к худшему". А откуда у меня десять "кусков"? Ясное дело — неоткуда. И пошел я тогда к Ольге.
— А у нее чего, деньги водились?
— Издеваешься?
— Да я откуда знаю?
— Она уже тогда одним из крупнейших бизнесменов Краины была.
— Понятно.
— Так вот. Вхожу я к ней в кабинет и говорю: так, мол, и так, Ольга Викторовна, такая у меня вот вышла в жизни ситуация. Сестра серьезно заболела. Не могли бы Вы мне одолжить с десяток "штукарей" "зелени"?
— А она?
— А она и говорит: конечно, мол, какие проблемы. Бери. Раз такое дело. Пусть сестра выздоравливает.
— Надо же! Так просто и дала?
— Так вот просто и дала. Ну, я, само собой разумеется, поблагодарил, деньги взял и пошел в больницу. Прихожу я туда, а мне и говорят: извините мол, господин хороший — ошибочка вышла. Анализ неверный. Перепроверили — все нормально оказалось. Конечно, больна Ваша сестра, но не этим. Пару неделек полежит, подлечим, будет как новенькая.
— Ну ни фига себе "ошибочка"!
— Бывает. Я особо и не возмущался. Случается такое. И у нас, и на Западе. Что тут скажешь?
— И чего?
— Ну вот… Взял я эти десять тысяч, прихожу к ней в кабинет, кладу их на стол и говорю: вот, Ольга Владимировна, Ваши деньги. Благодарствую за помощь. Не забуду… Не понадобились… Ошибочный диагноз…
— Так…
— А она, представляешь, смотрит на меня круглыми глазами в упор, и говорит так удивленно-удивленно: а тебе, мол, что, деньги не нужны?
— В каком смысле?
— Вот и я говорю, "в каком, мол, смысле"? Короче, вскоре после этого написал я заявление на увольнение, и только меня и видели.
— Погоди-погоди… Мне это переварить надо.
— А чего тут переваривать? Я тогда — идейный был. Сейчас, быть может, так бы уже не поступил. А тогда мне такое мышление диким просто показалось. Ты представляешь?! "Тебе что, деньги не нужны"? Вот тебе и мышление. Мышление бизнесмена. Она просто понять не могла, как же это так: человеку деньги дали, без расписки, без обязательств фактически когда-нибудь их вернуть. А он их сам лично берет и возвращает! Ну в голове это у нее не умещалось, и все тут! И тогда я понял: нет на самом деле у нее никаких идей. Нет, потому что быть не может. Потому что передо мной — чистой воды бизнесмен, делец, предприниматель, но не слуга государства. И потом я неоднократно убеждался в своей правоте. У нее на уме — только бизнес. А идеологии эти она менять как перчатки будет. Лишь бы выгодно было. Для дела. Она ведь и "желтой стала" только потому, что "русская ниша" уже Енаковичем занята была. Отвечаю тебе: не было б "территориалов" с этим донецким блатарем, которые восток оседлали, сплела бы наша Оленька русскую косу, перекинула бы ее через плечо и стала бы на защиту русскоязычного населения и идей славянского братства. Точно тебе говорю… Да… А с такими людьми во власти сильную Краину не построишь. Не по пути мне с ними.
— Ну надо же… Идейный ты, однако.
— Да ладно. Мелочи жизни это все. Давай я лучше еще по пивку нам возьму…
03.03.2009. Краина, г. Кировогорск. ул. Карусельная. 21:39
"Скоро начнет по-настоящему светлеть".
Командир глубоко вдохнул свежий вечерний воздух и поежился на лавке, стоящей под сенью двух разлапистых орехов напротив бордовой кирпичной "хрущевки". Этот район был просто забит этими однообразными строениями. Раньше Денис искренне недоумевал, какой извращенец мог додуматься строить такое убогое жилье для своих граждан. Но потом, послушав людей старшего возраста, резко изменил свое мнение.
Это ведь любой историк знает. Нельзя анализировать событие в отрыве от исторической реальности того времени, в котором оно имело место. Так и здесь. Эти вот самые треклятые нынешней молодежью "хрущевки" в свое время стали просто спасением для рабочего люда. Они позволили миллионам и миллионам семей из подвалов и чердаков переселиться в отдельные квартиры со всеми удобствами. По тем временам это было небывалое счастье. Понять можно, если как следует напрячь воображение и перенестись в ту голодную и нищую эпоху. А то, что маленькие — так, опять же, надо в положение войти. Нуждающихся в жилье было много, а материала мало. Вот и результат.
— Да где он, блин, лазит! — раздраженно выпалил Денис самому себе.
Он встал и начал медленно бродить возле лавки и деревьев, периодически поглядывая в сторону дальнего левого угла дома. Надо было убить время и согреться. Вечер выдался весьма прохладным. А ведь еще неделю назад казалось, что весна уже взяла свои права. Не тут-то было, как говорится…
Но ничего. Холод — это ничего. Это ерунда совсем даже. А вот темноту Денис очень не любил. Просто очень. За это, кстати, и зима ему с детства не нравилась. Не потому, что холодно. А потому, что темно. Поэтому, еще будучи совсем маленьким, он всегда искренне радовался, когда вечера становились все светлее и светлее. И вот уже можно было до девяти вечера в футбол гонять. И вот уже нет за окном той пугающей черноты, когда отсиживаешь последний урок во второй смене. И на душе — какое-то успокоение и равновесие. Может, из-за этого именно равновесия предки наши и праздновали Новый год не в январе, а с двадцать первое на двадцать второе марта. Когда день становился длиннее ночи. Свет побеждал тьму. И так — каждый год. Как необходимость. Как истинный и нерушимый порядок вещей, который только и имеет значение.
