- В таком случае, дочь моя, в чем твой грех? - спросил падре Родриго.
- Видите ли, падре... - запинаясь, произнесла девушка, задыхаясь от стыда, чувства вины и в страхе перед порицанием, - чтобы устранить препятствие, которое мешает нашей любви выйти за границы морали и условностей, я решила расстаться с девственностью...
- Не может быть! Что ты такое говоришь!
- Вы знаете меня с детства, падре, - продолжала Пакита тихо, но без дрожи в голосе, - с тех давних пор, как я начала хоть что-то понимать, вы были не только моим исповедником и наставником, вы были моим близким другом. Именно к вашим дружеским чувствам я и взываю, падре: забудьте на миг о Божьих заповедях, взгляните на мою боль, на мой стыд глазами земного человека, глазами друга и советчика. Я ничего от вас не скрою: всего несколько часов назад я отдалась мужчине. Я сознательно выбрала такого человека, к которому не питаю ни влечения, ни даже просто уважения, и которого смогу без труда и боли вычеркнуть потом из памяти. Я хладнокровно его обманула относительно своих мотивов и с притворным легкомыслием сказала ему...
Возмущенный рев священника оборвал ее рассказ.
- Пакита, тебе не исповедь нужна, а дом для умалишенных! Ты забыла не только о божьих заповедях, но и какую фамилию носишь! Ты не подумала ни о своей бессмертной душе, ни о семейной чести. Не говоря уже о том человеке, которого ты вовлекла во грех. Ты ввергла себя в бездну разврата, Пакита, и ни в твоих словах, ни в твоих действиях я не вижу ни тени раскаяния. И ты еще надеешься на отпущение грехов?
- Но, падре...
- Не смей так меня называть. Я тебе не отец, а ты мне - не дочь. Ты всегда была гордой и своевольной, а это - верные черты Люцифера. И теперь, когда я вижу тебя одержимой дьяволом, я нисколько не удивлен. Отойди от меня и держись подальше от этого дома. У тебя есть младшая сестра, чья невинность может быть запятнана одним лишь твоим присутствием. Ступай туда, где тебя никто не знает, покайся и моли Господа ниспослать тебе свою благодать и милость. А теперь мне пора идти: у меня есть более важные дела, нежели выслушивать твои бредни.
Священник заспешил прочь, и вдогонку донесся жалобный голос Пакиты:
- Падре, помните о тайне исповеди!
Англичанин пропустил предупреждение мимо ушей, он был скорее подавлен, чем взбешен эти унизительным откровением, хотя и меньше, чем Ихинио Самора и Хуста, перед которыми предстала Тоньина, держа на руках плод греха, а на плече - узелок с вещами.
- Тоньина! - воскликнула ее мать. - И почему это ты здесь?
- Да еще со всеми пожитками! - добавил Ихинио. - Давай-ка, входи и расскажи нам, что произошло, потому что если этот хлыщ решил, что тебя можно выкинуть на улицу, то он узнает, кто такой Ихинио Самора Саморано.
- Не кипятитесь, Ихинио, - спокойно отозвалась Тоньина, кладя узелок и ребенка на стол, - а вы, мама, не делайте такую кислую мину. Англичанин - не такой уж плохой человек, и если я вернулась, то по своей воле. Не хочу впутываться в эти игры.
Затем Тоньина поведала, что произошло в гостинице. Когда она закончила, Ихинио с облегчением махнул рукой.
- Но это ничего не значит, глупышка, - заявил он назидательным тоном, не теряя своей знаменитой невозмутимости. - Таковы уж англичане - холодные, как ящерицы. Это здесь я могу тебя заграбастать, убить, а потом и не вспомнить при встрече. А девицы - они все одинаковые, уж две трети точно: все расфуфыренные, но приличий ни на грош. А эта ничем не отличается. Фашист дал ей от ворот поворот, так теперь вся эта братия может ей попользоваться.
Хуста взяла ребенка на руки и стала его убаюкивать.
- И всё равно, - заявила она, - девочка вправе чувствовать себя обиженной. Мы хоть народ простой, но тоже сердце имеем, как поется в песне.
Тоньина скорчила гримасу.
- Всё не так, как вы думаете, - сказала она. - После маркизы на простыне остались пятна.
- Да неужто?
- Собственными глазами видела кровь.
Ихинио велел ей замолчать, он не хотел, чтобы кто-то мешал его размышлениям. Он расхаживал короткими шагами по комнате с опущенной головой, нахмуренными бровями и скрещенными за спиной руками. Периодически он останавливался, его лоб разглаживался, а плотно сжатые губы растягивались в слабой улыбке, он едва слышно бормотал: "Ладно, ладно", а потом "Может, это и есть решение". Затем он снова начинал ходить, преследуемый неотрывным взглядом двух женщин. Не обращая внимания на важность момента, дитя греха разрывало барабанные перепонки присутствующих истошными криками, а в это время в коридорах особняка предмет этого обсуждения, преданная анафеме своим духовным наставником и не подозревая, что исповедь услышала жертва обмана собственной персоной, вытерла слезы, прокляла небеса и отправилась своей дорогой с неспокойной, но нераскаявшейся душой.
Выждав некоторое время, Энтони высунул голову и, рассудив, что дорога свободна, возобновил свое бесцельное движение. Он едва успел пробежать несколько метров, как голоса и шаги снова заставили его спрятаться. Поскольку в этом месте не было в пределах досягаемости никаких портьер, он вжался в стену, в надежде, что тень от поворота коридора позволит ему остаться незамеченным.
Вскоре герцог де ла Игуалада и генерал Франко оказались на таком расстоянии, что можно было дотронуться до них рукой. Энтони затаил дыхание и услышал, как генерал с металлическими нотками в голосе заявил:
- Бесспорно одно, ваша светлость. Это целиком и полностью дело испанской армии. Исключительно! Если этот ваш протеже со своей камарильей с пистолетами хотят принять участие в каких-то действиях, они должны делать это, подчиняясь военным, и только когда получат приказ, без возражений. А если они будут вести себя по-другому, то пожнут последствия недисциплинированности. Положение серьезное, и мы не можем позволить произвол. Доведите это до сведения своего протеже, ваша светлость, именно так, как я вам сказал. Я симпатизирую патриотизму этих ребят, не отрицаю, и понимаю их нетерпение, он это дело испанской армии, и никого больше.
- Именно так я ему и передам, генерал, будьте уверены, - ответил герцог, - но генерал Мола дал мне понять.... свою точку зрения на этот вопрос...
- Мола - великолепный военный, выдающийся патриот и прекрасный человек, - сказал Франко, понизив голос, - но иногда его охватывают порывы сентиментальности. А Кейпо де Льяно - просто бестолочь. Положение серьезное, и все должны сохранять ясную голову и хладнокровие. Грядущую войну выиграют те, кто знает, как поддержать порядок в своих рядах.
Они удалились, и Энтони проскользнул в противоположном направлении, когда заметил двух других генералов и со всей скоростью прошмыгнул обратно в свой темный угол. Оттуда он различил акцент Кейпо де Льяно.
- Эмилио, если мы будем ждать решения Франко, то прождем до второго пришествия. От избытка здравого смысла мы отдадим победу в руки большевиков, а тогда пойди разберись, как справиться с таким бычком. Поверь, Эмилио, кто успел, тот и съел.
- Не так-то просто скоординировать действия такого числа людей. Есть много нерешительных и осторожных.
- Ну тогда и не нужно их координировать. Можно бросить на улицы наваррцев, Эмилио. Если случится бойня, то все колебания закончатся. И главное, все будут согласны. Разногласия и личные обиды - это просто балласт. Не говоря уже у том, что некоторые просто боятся. Или об амбициях: Санхурхо хочет возглавить мятеж, Годед ожидает того же, а Франко втихомолку заграбастает всё, если мы не будем внимательны. Если ты не примешь на себя командование, то мы ни к чему не придем, Эмилио, уверяю тебя.
- Я тебя понимаю, Гонсало, но не стоит спешить. Ты привык со всем управляться с помощью оружия, а в этом деле есть свои сложности.
Генерал Мола на секунду остановился, и его спутник, который держал его под руку, споткнулся. Боясь навлечь неодобрение того, кто с молчаливого согласия остальных обладал наибольшим авторитетом в триумвирате заговорщиков, Кейпо де Льяно устремил на Молу вопросительный взгляд. Тот приказал ему замолчать, приложив палец к губам, затем потянул за руку и показал на какой-то предмет на полу, едва заметный в сумерках коридора.
- Вот черт! Это еще что?
Мола поправил очки и наклонился.
- Похоже на окровавленную тряпку, - сказал он, не дотрагиваясь до предмета.
- Должно быть, уронил кто-то из прислуги.
- В таком помпезном доме? И не мечтай даже, Гонсало.
- Но тогда как ты это объяснишь?
- Дай подумать, - сказал опытный шахматист.
Энтони с испугом понял, что встревожившая генералов находка была его собственным платком, которым он перевязал руку после того, как поранил ее о стену, а потом, отвлеченный столькими происшествиями, забыл о его существовании и не помнил, где его обронил.
Генералы по-прежнему пребывали в недоумении.
- За нами шпионят? - предположил Кейпо де Льяно, протянув руку к карману кителя и вынимая пистолет.
