сегодня вечером у себя дома.
– В котором часу вам удобно?
– После восьми…
– Отлично, я буду в восемь ноль одна.
– Тогда пишите адрес! Я живу за городом…
Олейников взглядом попросил Алену дать ему с тумбочки блокнот, но та лишь хмыкнула и отвернулась.
– Записываю… – сказал в трубку Олейников, понадеявшись на свою память.
Ласкина продиктовала.
– До встречи! – попрощался Олейников и повесил трубку.
– Очаровательный голос, не правда ли, Руслан? – сказала Алена, делая ударение на имени «Руслан». – Или Петр все-таки?
– Алена, это не то, что ты подумала… – попытался обнять ее Олейников.
– Мог бы хотя бы дождаться моего ухода! – отстранилась она.
– Солнышко, не дуйся. Давай я сейчас быстро добреюсь, мы с тобой пойдем погулять, и я тебе все объясню.
И, улыбнувшись, Олейников исчез в ванной.
Алена бросила взгляд на захлопнувшуюся за ним дверь, тихо ступая, подошла к висевшей на стуле одежде Олейникова и опустила руку в карман пиджака. В ее руке оказался паспорт…
«Салеев Руслан Викентиевич», – прочитала она, глядя на фото Олейникова в паспорте.
Алена положила паспорт на место, подбежала к телефону и решительно набрала номер. Почти тут же ответили:
– Комитет государственной безопасности при Совете Министров Латвийской ССР, дежурный капитан Круминьш.
– Можете соединить меня срочно с полковником Гудасовым из Москвы? – зашептала в трубку Алена.
– Представьтесь, пожалуйста.
Алена вдохнула, чтобы ответить…
Из ванной комнаты донесся веселый голос Олейникова:
– Ландыши, ландыши…
В глазах Алены блеснули слезы.
– Алло! Говорите! – звучал в трубке требовательный голос капитана.
Не ответив, Алена повесила трубку.
Она быстро оделась и, нежно проведя на прощание рукой по пиджаку Олейникова, неслышно вышла из номера.
Через мгновение из ванной появился улыбающийся Петр.
– Аленка! Солнышко! Я почти готов…
Олейников прошелся по комнате, вбежал в спальню, – Алены, как и ее одежды, нигде не было. Улыбка исчезла с его лица. Он сел на кровать и закурил…
* * *
Весь день Олейников бесцельно бродил по городу. Заглянул в Домский собор, постоял на берегу Даугавы, перекусил в маленьком кафе напротив дома Черноголовых, прошелся по Кировскому парку.
Ближе к семи Олейников вернулся в гостиницу, принял душ и переоделся.
Через полчаса он с шикарным букетом и бутылкой шампанского садился в такси.
Олейников назвал адрес, приоткрыл окно и стал отрешенно смотреть на вечерние огни города. Он думал об Алене…
Машина вырвалась на шоссе. Воздух стал более влажным, Олейников понял, что они едут к морю.
Еще через минут двадцать такси затормозило возле витиеватых кованых ворот, за которыми утопал в зелени небольшой двухэтажный коттедж. Олейников расплатился с водителем и, захватив букет и шампанское, вышел из машины. Огни отъезжающего такси мигнули в сумраке. Ворота были приоткрыты. Олейников прошелся по узкой дорожке, выложенной каменными плитками. Постучал в дверь – тишина. Олейников вошел в дом.
* * *
В полумраке прихожей мерцали, отражаясь в зеркалах, свечи. Откуда-то со второго этажа доносились звуки музыки – проигрыватель играл адажио из балета «Щелкунчик». «Романтично…» – подумал Олейников и, сделав пару шагов к полукруглой, покрытой мягким ковром лестнице, позвал:
– Людмила! Вы здесь?
– Руслан, это вы? – раздался голос Ласкиной со второго этажа. – Располагайтесь, я сейчас спускаюсь…
Олейников прошел в гостиную. В углу комнаты был накрыт небольшой низкий столик: закуски, возглавляемые черной икрой, шампанское в ледяном ведерке, серебряные приборы. Стульев не было, вокруг стола были разбросаны атласные подушки. Горели свечи, пахло чем-то приятным и волнующим.
– Чувствуйте себя как дома, я уже иду… – услышал он.
Олейников взял из шкафа хрустальную вазу, сходил в ванную, набрал воды, поставил вазу на середину столика и опустил в нее букет.
– Я могу закурить? – крикнул он наверх.
– Курите-курите. Пепельница на столе, – отозвалась Ласкина.
Олейников расположился в кресле, закурил и, сделав пару затяжек, закрыл глаза. Звучащая со второго этажа музыка расслабляла его.
Неожиданно его мечтания прервал какой-то неясный шум наверху. И через секунду до Олейникова долетел приглушенный вскрик.
– Людмила?.. – тихо позвал Олейников.
Никто не ответил. Олейников встал, взял в руку столовый нож.
– Алла! Алла Борисовна! – крикнул он, подходя к лестнице. – У вас все в порядке?
Ласкина не отозвалась.
Олейников поднялся на второй этаж.
Заглянул в одну комнату – никого.
В другую… – тоже никого. Лишь у раскрытого окна качнулась занавеска.
Сжимая в руке нож, Олейников подошел к занавеске и отдернул ее. Никого…
Он выглянул в окно. В дальнем углу сада колыхнулись ветки кустов.
Олейников прислушался – тихо.
«Чертовщина какая-то! – удивленно пожав плечами, подумал он. – Она что? В окно вылезла?.. Зачем приглашала?..»
Олейников опустил нож, сделал шаг от окна, и тут его взгляд выхватил торчавшие из-за кровати женские ноги.
– Алла Борисовна! Что с вами?! – бросился он к лежавшему за кроватью телу.
Олейников пощупал пульс – Ласкина была мертва. Из-под прозрачного газового пеньюара сочилась струйка алой крови. Он аккуратно перевернул тело. Из шеи Ласкиной торчал нож! Многофункциональный нож швейцарской фирмы «Викторинокс».
Воспоминания вихрем пронеслись в голове Олейникова…
* * *
Из динамика радиоприемника в квартире Либермана льется бравурная советская музыка. Олейников читает стихи.
– Пастернак?.. – удивленно спрашивает Либерман.
– Точно! – весело отвечает Олейников и, заметив на столе шикарный складной ножик с кучей всевозможных лезвий и приспособлений, берет его в руку: – Ух ты!
– Швейцарский, «Викторинокс», – немного стесняясь, хвалится Либерман. – Прикупил по случаю…
* * *
Спустя час человек в клетчатой кепке и сером плаще, пройдя регистрацию в аэропорту города Риги, уже садился в самолет.
Олейников успел только на следующий…
* * *
А еще через сутки Аллен Даллес, выслушав в своем кабинете в штаб-квартире ЦРУ доклад Тоффроя, радостно воскликнул:
– Что ж, браво, Томас! Он весьма плодотворно развил нашу идею.
– Теперь у русских сойдется весь пасьянс… – довольно улыбнулся Тоффрой. – Олейников – Томас, Плужников – наш человек в КГБ, а этот, Либерман, – завербованный объект на заводе.
– Кажется, мы неплохо справляемся с нашей миссией, – пыхнул трубкой Даллес. – Теперь дело за Брауном. Вы, кстати, давно с ним разговаривали?
* * *
– А о чем с вами разговаривать?! – кричал в Центре космических полетов «Маршалл» Вернер фон Браун на застывших перед капсулой «Меркури» представителей военного командования. – Это была ваша идиотская идея, чтобы космический корабль делал «МакДоналл», а саму ракету – «Боинг»!
– Но, господин профессор… – попытался вставить слово один из генералов.
– Да, я – профессор! – распалялся Браун. – А вы – продажные ослы! Из-за ваших мелочных финансовых интересов теперь минимум месяц на переделку! И это когда счет идет уже на недели, если не на дни и часы! Вы можете представить, чтоб Господь Бог поручил бы изготовление Адама и
