Лейтенант принял решение точно придерживаться плана, утвержденного в Лондоне, и не посвящать немца в его детали.
Утро двадцать седьмого мая встречает меня (или я встречаю это утро — неважно) во Дворце Петшека. В действительности железобетонный дом, стилизованный под старину, строился не как дворцовое здание, а центральный офис банка того самого Петшека. Поэтому здесь уютно обосновалось Пражское Гестапо, охватывающее протекторат Богемии и Моравии.
Тянет на зевоту. Вчера рейхспротектор проводил дорогих коллег-разведчиков, между которыми пытался наладить сотрудничество вместо обычных ведомственных склок. После открыл фестиваль камерной музыки малоизвестного композитора. Недавно умерший, Бруно Гейдрих создал не только скучные пьесы, но и зачал руководителя РСХА, отчего удостоился отдельного концерта.
Пока сын непризнанного гения вещал высоким голосом о величии культуры, мы с ног сбились. На массовом мероприятии подобраться к объекту ликвидации проще, вычислить всех потенциальных убийц сложнее. Мне же пришлось хуже других. Нужно было изобразить служебное рвение и одновременно повысить шансы группы Уорингтона. Наутро офицеры Гестапо смотрят на меня волком, без слов заклеймив паникером. Никакого покушения не произошло. Паннвиц, местный шеф, предлагает арестовать известного мне лейтенанта и наплевать на шпионские игрища СД. Я жму плечами — как вам угодно.
Радио транслирует победные марши. В перерывах между ними диктор сообщает очередные новости о триумфальном наступлении танковой армии фон Клейста южнее Харькова и разгроме советского Юго-Западного фронта.
Конечно, успехи преувеличены. После провала под Москвой огорченному населению Рейха как воздух нужны оптимистические известия. Но стопроцентно ясно — Вермахт вернул себе инициативу в Восточной кампании, захватывает новые территории. За его передовыми частями неотступно следуют зондеркоманды. Просто праздник какой-то на немецкой улице.
Ситуация меняется около десяти. Телефоны буквально взрываются звонками. «Мерседес» Гейдриха и машина с охраной расстреляны группой партизан. Благодаря моему предупреждению рейхспротектор отправился на другом авто.
— С охраной? В закрытом бронированном «мерседесе»?
— Насколько я знаю, вдвоем с водителем, — отвечает мне Паннвиц. Мол, я не могу приказывать обергруппенфюреру.
О нескольких возможных группах я тоже говорил. Остается ждать.
К полудню раненого Гейдриха доставляют в госпиталь Буловка и оперируют.
Богемия отныне — огромный концлагерь. Всюду патрули. Деревни, где могут находиться злоумышленники или их родственники, уничтожаются подчистую. Аресты идут повальные. Кошмар утраивается, когда газеты сообщают о смерти Гейдриха от заражения крови.
Вдобавок ко всем прелестям, Прагу накрывает жара, чрезмерная для начала лета. Я стою в карауле у парадного дворцового входа в Градчанах. Сорок в тени, темная стальная каска на полуденном солнце накалилась как сковородка. Струйки пота стекают по физиономии, привлекая мух, но даже щекой дернуть нельзя, не говоря уж о том, чтоб отогнать рукой. Мимо плотной толпой шествуют горожане, несут цветы дорогому усопшему. Гейдрих настроил лагерей для евреев, но к чешскому населению относился либерально, люди начали надеяться на лучшую жизнь. Сейчас сравнивают короткий период его правления с предыдущим и с нынешними репрессиями. А ведь фюрер даже не утвердил его рейхспротектором, покойник только исполнял обязанности.
Моя следующая смена — под утро, у самого гроба. Стены завешены флагами со свастикой и черным крепом. Ночью во дворце прохладно, можно шевелиться. Мы тихонько перебрасываемся фразами с напарником по караулу, и наш разговор слышит только Гейдрих, но он никому не расскажет.
— Говорите, наш шеф мог поправиться? — во второй раз спрашивает Шелленберг.
— Ранение было тяжелым, но не смертельным. Потом из Берлина приехал врач, представился личным эскулапом кого-то из верхушки, и Гейдрих нас покинул.
— Врачом Гиммлера. Что и следовало ожидать.
— В чем связь, герр оберштурмбаннфюрер? — мне, конечно, давно уже ясно, что в убийстве генерала замешаны многие, не только британская самодеятельность и я в качестве нештатного консультанта.
Шелленберг задумчиво трет щеку.
— Гиммлер считал Гейдриха сторожевым псом, РСХА — личной псарней. Гейдриху показалась тесной собачья будка, он нахватал должностей. И Канарису стал поперек горла, и Риббентропу, урвав для шестого управления львиную долю разведывательных функций. Увидите в Берлине — на похоронах громче всех будут рыдать те, кто сильней других желал его смерти. В пражской охране вам ничто не показалось странным?
— Все было странным. С Гейдрихом ехал не личный водитель, опытный телохранитель, а новичок-ефрейтор, что остановил машину при звуке выстрелов. Легкораненый, он умер на первом же интенсивном допросе. «Мерседес» был с бронированными стенками, но водитель опустил верх. Не удивлюсь, что британцы сговорились с кем-то из окружения Гейдриха, а не только со мной.
— Вам, конечно же, известно, Валленштайн, что с тридцать девятого мы посылаем им сигналы: давайте прекратим воевать, объединимся против большевиков.
— Да.
— Есть мнение, что они не прочь договориться, если бы не четыре «аш».
— Простите?
— Четверо деятелей Рейха с фамилиями на «аш»: Hitler, Himmler, Heß, Heydrich. Англичане считают их главными военными преступниками. Гесс и Гейдрих выведены из игры. Гиммлер не будет препятствием, если отойдет на второй план, отдав власть армейским генералам. А какой генерал не желает жезла главнокомандующего?
— То есть от мира Германию отделяет всего лишь…
— Я не призываю вас открыть охоту на Гитлера, Валленштайн! Не удивлюсь, если она уже идет.
— Ясно. Какие будут приказы?
— Уйти в глухую оборону. Вас не в чем упрекнуть. Но Мюллер, получивший от фюрера нагоняй, рвет и мечет. Похороны окончатся — попытается перевалить вину на СД.
Формально я сделал все правильно, предупредил Гестапо о грядущей атаке. Точно отхватил бы какую-то побрякушку, если бы Гейдрих не вернулся в Берлин в гробу.
Свидетелем мюллеровского неудовольствия становлюсь в берлинском морге Института судебной медицины, куда привезли трупы убитых в Праге английских агентов.
Лейтенант занял крайний стол. Лицо такое же чистое и безмятежное, как в нашу последнюю встречу, когда он повторял, что не остановится перед жертвами ради казни палача. Сдержал слово, его остановила граната.
— Узнаете? Я спрашиваю — знаете его?
Бригадефюрер похож на вулкан в миниатюре. Хорошо хоть — плюется слюнями, а не магмой. Торопливо выбрасываю руку в «хайле».
— Мне он представился лейтенантом Уорингтоном.
— Как всегда — пальцем в небо. Кто это?
Вопрос обращен к помощнику, тот роется в списке.
— Опознан как Ян Кубиш, британский парашютист. Чех по происхождению.
— Валленштайн! — рычит Мюллер. — Думаете, останетесь чистеньким? Будете блеять, что СД добыло сведения, а Гестапо не воспользовалось? Нет уж! Вы не дали вовремя арестовать эту банду! Вы снабжали их информацией, изображая лояльность перед противником! Гейдрих стоит тысяч таких как вы. Его никем не заменить.
Он разворачивается на каблуках и уносится прочь, разрывая криками печальную тишину морга. Я, как обычно в подобных ситуациях, кидаюсь к «дядюшке» Вальтеру. Граф уклоняется от рандеву и переносит его на поздний вечер, в сквер у ипподрома.
Конец июня, темнеет поздно. Свежо, как в лесу. В войну стало гораздо меньше машин, липы у ипподрома отражают газовую атаку большого города. Ветерок
