— Вы убедили меня, Владимир Георгиевич, — сказал генерал. — Лучшей кандидатуры для Тихого нам не найти. Как с документами? Ее следует обеспечить хорошими документами.
— Есть такие, как раз для нее. Помните, партизаны захватили по нашему заданию переводчицу, некую Анну Шеккер? Стожар появится в Полянске с документами Анны Шеккер. Я все продумал, учел каждую мелочь. Документы железные, биография настоящая. В этом смысле Оксана Стожар будет совершенно спокойна.
Генерал снял очки и захлопнул папку. Он уже хотел было передать ее Горяеву, но, вспомнив что–то, вдруг спохватился.
— Погодите, Владимир Георгиевич, есть одна неувязка.
Он снова раскрыл папку и озабоченно стал листать бумаги.
— Вот! Стожар просит сообщить после войны о своей судьбе… Ольге Петровне Стожар. Так это ее мать? Ясно! А кто такой Андрей Васильевич Савченко?
— Бывший ее соученик, ее любимый, жених.
— Вот этот жених, кажется, испортит нам все дело, — огорченно произнес генерал. — Ведь, судя по адресу, Савченко родом из Полянска. Вдруг они там встретятся, и тогда вся конспирация может полететь к черту. Нет, мы должны быть застрахованы от всяких случайностей.
Лицо Горяева стало грустным. Он подошел к генералу и молча показал ему на один из документов, подшитых в папке. Это был рапорт, подписанный командиром взвода и двумя бойцами. В нем сообщалось, что сержант Савченко Андрей Васильевич погиб в бою с гитлеровцами под Киевом. «Немцы подползли к нашим окопам и начали забрасывать нас гранатами. На наших глазах раненный сержант Савченко выбрасывал из окопа третью немецкую гранату, но она разорвалась в его руке. Савченко упал замертво. Ночью мы отошли на вторую линию укреплений».
Тяжело вздохнув, генерал поднялся со стула.
— Решено. Посылаем Стожар в Полянск. Она имеет награды?
— Медаль «За отвагу».
— Представьте ее к ордену Красного Знамени. Ей известно о гибели Савченко?
— Нет.
Генерал подумал и сказал:
— Что ж, пожалуй, так лучше. Радость надежды… Не нужно лишать ее хотя бы этого.
Генерал задумался, скорбно глядя в одну точку. Горяев не прерывал молчания. Он знал, что Павел Нестерович тяжело переживает смерть единственного сына, погибшего две недели назад на Ленинградском фронте. Радость надежды… У отца уже не было надежды.
— Ну, как будто у нас с вами все, Владимир Георгиевич? — очнулся генерал.
— Нет, я думаю, что нужно заменить старую кличку Оксаны Стожар. Эту кличку не раз передавали открытым текстом, и гитлеровцы уже засекли ее в эфире. Пусть считают, что Ласточка погибла. Что вы предлагаете?
— Вам подсказывать не надо, вы сами специалист по этой части. Мне нравятся те клички, какие вы даете нашим разведчикам. В них чувствуется любовь и нежность.
— Хорошо, — ответил Горяев.
Нахмурив лоб, он задумался на несколько мгновений И, решительно перечеркнув синим карандашом на обложке папки слово «Ласточка», написал сверху: «Ромашка».
Поезд, составленный из нескольких разнотипных стареньких вагонов, приближался к Полянску. Гитлеровские власти хвастались, что они открыли нормальное пассажирское движение, но желающих пользоваться услугами железной дороги было не так уж много.
В скрипучих вагонах жались по углам испуганные бабы, везшие корзинки, тщательно укрытые сверху тряпьем, мешки, узлы. На нижних полках «резались» в дурачка полицаи, повесившие на крючки свое оружие. Были здесь какие–то странные личности, мужчины и женщины, одевшиеся в дорогу тепло и добротно, бросавшие неуверенные, трусливо–жадные и заискивающие взгляды по сторонам. Это ехала новоиспеченная буржуазия: коммерсанты, лавочники, владельцы мелких мастерских. С надменными, замороженными лицами, восседали на лучших местах немцы в штатском — представители различных немецких фирм, начавших «осваивать» территорию на востоке, и цивильной администрации.
Среди этой разношерстной публики не особенно бросалась в глаза сидевшая у окна девушка в потертом сером пальто и голубоватом шерстяном платке. Весь ее багаж составлял крашеный фанерный баульчик, да и тот до половины был набит помятыми газетами и журналами. Девушка вынимала их по очереди из баульчика и жадно перечитывала от корки до корки.
У нее было худое, бледное, болезненное лицо, светло–карие глаза смотрели утомленно и печально, и вся она, тощая, худосочная, казалась слабенькой, хрупкой, точно недавно, после долгой борьбы с тяжелым недугом, вышла из больницы.
Вряд ли кто–либо из знавших раньше Оксану Стожар сразу бы признал ее в этой вызывающей невольное сострадание и жалость девушке. Но сейчас Оксану мало занимали мысли о своей внешности, и уже меньше всего она хотела бы быть узнанной. На прощанье тетя Паша раздобыла ей где–то на станции целый ворох старых немецких газет и журналов, и теперь Оксана старательно знакомилась с тем, как освещает события гитлеровская печать.
Тон статей и корреспонденции с фронта был бодрым и многозначительным. Зима, принесшая столько огорчений гитлеровцам, закончилась. В одной на газет не без иронии сообщалось: «Генерал Мороз, так активно помогавший русским в зимние месяцы, подал в отставку… Вместе со снегом тает под лучами весеннего солнца советская стратегия холода. Через несколько недель просторы русских нолей снова будут открыты для наших танков».
Поезд загрохотал по мосту. Оксана увидела в окне домики пригорода и возвышавшийся над ними, словно серое каменное привидение, железобетонный остов сожженного элеватора. Девушка сложила газету и сунула ее в баульчик. Когда поезд остановился возле разрушенного вокзала, она одной из последних сошла на перрон.
Был теплый весенний день, солнце приятно грело плечи, но в тени, у обвалившихся стен, еще лежал темный, ноздреватый снег.
У широкой калитки, выходившей на привокзальную площадь, три полицейских и один гитлеровский солдат проверяли документы приехавших.
— Бабы — в сторону! — кричал, размахивая руками, один из полицейских, наводивших порядок. — Дайте проход! Проход, проход!
Женщины с корзинками, мешками, узлами покорно отходили к дощатому забору и, тесно столпившись там, ожидали, пока пройдет «чистая» публика.
Оксана приближалась к калитке неторопливым, ровным шагом. Один из полицейских окинул ее с ног до головы наметанным взглядом и загородил проход рукой.
— Документы!
Девушка вынула из внутреннего кармана пальто маленькую книжечку и, точно не замечая полицейского, подала свой документ солдату.
— Проходи! — сказал солдат, едва скользнув взглядом по раскрытому удостоверению.
На привокзальной площади было шумно. Здесь стояло несколько извозчичьих фаэтонов и пролеток, запряженных понурыми клячами. Призывные возгласы извозчиков тонули в шуме и гаме чистильщиков сапог, выстроившихся со своими ящиками в длинный ряд у каменной с железными решетками изгороди сквера.
— Поедем? Куда угодно, господа?
— Чистим! Заграничный крем для обуви!
— Исключительный гуталин–алегант!
— Поедем! Поедем! Возьму дешево, мигом домчим!
— Только у меня! Только у меня!
— Водонепроницаемая вакса высшего качества!
— Сюда, господин, ставьте вашу ножку.
— Куда прешь, зараза?! Это мой пассажир! В морду дам! Дайте ваш чемоданчик, милсти сударь!
— Барышня, подновим сапожки!
То, что творилось на площади, выглядело как–то нелепо, искусственно, точно массовая сцена, разыгрываемая перед объективом киноаппарата старательными, но бесталанными артистами. Оксане даже захотелось оглянуться, чтобы увидеть киноаппарат, установленный на треноге, режиссера, его помощников, а за ними — советских людей, пришедших посмотреть, как будет проходить съемка фильма, время действия которого относится к первым годам нэпа. Но Оксана знала, что истинные режиссеры, с таким старанием вызывавшие к жизни хваленую частную инициативу на оккупированной территории, были далеко отсюда.
Кто же ее тут встретит? Ей сказали, что встретят обязательно, встретят и узнают.
Осматриваясь по сторонам, она слегка замедлила шаги.
В ряду чистильщиков сапог особенно суетился, стараясь привлечь внимание, хлопец в ватнике и сдвинутой на затылок шапке–ушанке. Он лихо постукивал щетками по ящику и улыбался щербатым ртом. Оксана узнала: ее давний знакомый Тарас Шумко. Она обрадовалась: значит, Курту Мюллеру удалось спасти этого подростка. Но ведь они должны были уйти в отряд? Почему же Тарас очутился в Полянске? Может быть, именно ему поручили встретить ее?
— Барышня хорошая! Сестрица! Сюда, сюда, пожалуйста, красавица! Наведем блеск, крем с гарантией, последний крик европейской моды!
Оксана подошла и поставила ногу на ящик.
— Айн момент! Работаем экстренно, вне конкуренции, имеем благодарности от дойч офицеров. Айн момент, я оботру грязь, виноват, пыль тряпочкой стряхну. Порядок! Аккуратность. Битте, дайте Другую вашу ножку.
