тебя уже прошел. Сдай, пожалуйста, табельное оружие.
Зорин с Олейниковым встали рядом с Гудасовым. Тот потянулся к телефону.
– Мне надо… я должен позвонить… – сказал Гудасов, беря в руку телефонную трубку.
– Не надо, – твердо ответил Плужников. – Егор Петрович не сможет тебе ответить. У него инсульт…
* * *
Несколькими часами ранее Сидоров по вызову Хрущева приехал в Кремль.
– Ты считаешь, это козни Романского?! – орал на него Хрущев, потрясая папкой. – Вот, читай! Это документы, которые нашли дома у некоего генерала Гудасова. Знаешь такого?! Вот! Это документы, а не козни!
– Гудасов – большой мерзавец… – попытался вставить Сидоров.
– Мерзавец?! – сжал кулаки Хрущев. – Да ты еще больший мерзавец! Вот! Это про то, что ты в Ленинграде натворил, про Кубина, вот… Помнишь Кубина? Вот его блокнот! Читай! Он тоже мерзавец? А это что? А это – про сынка твоего, про валютные махинации… Ты у меня все вспомнишь! Я многое прощал, у нас в Кремле ангелов нет, но…
Хрущев не выдержал, схватил со стола тяжелую мраморную пепельницу и со всей силы швырнул ее в Сидорова. Пепельница ударилась об стенку в полуметре от его головы и рассыпалась на мелкие осколки. Сидоров даже не шевельнулся, он в оцепенении смотрел на Хрущева.
– Уходи… – обессилев, опустился в кресло Хрущев. – Вон. Глаза б мои тебя не видели.
Сидоров встал и на ватных ногах вышел из кабинета Хрущева.
* * *
Через полчаса лимузин доставил Сидорова на дачу.
Еле ступая, он с трудом поднялся по парадной лестнице и вошел внутрь особняка.
– Добрый день, Егор Петрович! – бросилась к нему горничная.
Сидоров не ответил.
Медленно поднялся на второй этаж, вошел в кабинет.
Из-за неприкрытой двери за ним наблюдала горничная.
Сидоров сел в кресло.
Машинально налил из графина воды в стакан… дрожащей рукой поднес его к губам… пальцы разжались… стакан упал на пол… брызнули осколки… Сидоров дернулся и замер.
– Врача! Срочно врача! – раздался истеричный крик горничной.
* * *
– Правда, перед тем как его разбил инсульт, – продолжил Плужников, глядя на Гудасова, – говорят, он успел сказать, что «ты – большой мерзавец». И это единственное, в чем наши мнения совпадают.
Зорин сделал шаг к Гудасову и вынул из его кобуры пистолет.
Гудасов сник, положил телефонную трубку.
– Он сам, сам – большой мерзавец! – скороговоркой залепетал он. – Я все расскажу. И про «Ленинградское дело», и про то, по чьему указанию был расстрелян генерал Кубин. Это же он меня попросил выкрасть донесения из дела Олейникова… Он! Это он хотел вас подставить, Павел Михайлович… Сволочь!
– Неужели ты думаешь, мы сами этого не знаем? – остановил его Плужников.
Гудасов разрыдался. К нему подошла Зина и, бросив презрительный взгляд, влепила ему пощечину.
– Какая же ты мразь! – воскликнула она. – Как ты мог?! Предать Павла Михайловича?! Как ты мог продаться американцам?! Подонок!
– Зина, – неожиданно прервал ее Плужников, – а с чего вы взяли, что он продался американцам?
– Ну как с чего? А что, нет? – Зина с недоумением и некоторым испугом посмотрела на Плужникова. – Я не понимаю…
– Список преступлений гражданина Гудасова, – хитро прищурившись, сказал генерал, – достаточно широк: подлог, кража секретных документов…
– Это Сидоров приказал! – перебивая, жалобно крикнул Гудасов.
– …использование служебного положения, – не обращая внимания на возглас Гудасова, продолжил Плужников, – покушение на убийство и даже убийство – валютчика Яшки Грома… Но в этом списке нет предательства Родины… и на ЦРУ гражданин Гудасов не работает.
– Как нет? – попятилась в сторону двери Зина. – Почему не работает?
Олейников преградил ей дорогу.
– Потому что, Зиночка, – сказал он, – на ЦРУ работаете вы! Тринадцать ведь несчастливое число?
– Тринадцать? – побледнела Зина.
– Тринадцать! – кивнул Олейников. – Тринадцать тысяч долларов, помните? Которые якобы получил от американцев Павел Михайлович. Сначала было десять, а потом выяснилось, что тринадцать. Господин Сайрус как бы оговорился.
– Я не понимаю, о чем вы говорите… – еле слышно произнесла Зина.
– Да все вы понимаете, – продолжил Олейников. – Всем подозреваемым в работе на американскую разведку мы назвали разные суммы. Гражданину Гудасову, например, была названа сумма в двенадцать тысяч. А вам, Зина, именно тринадцать! И именно эта цифра попала к господину Сайрусу. Вы ведь неплохо с ним знакомы, не правда ли? Кроме того, ставлю вас в известность, что ваш брат – администратор спецкасс Большого театра – уже арестован и дает признательные показания.
Рука Зины потянулась к воротнику платья.
– Гражданка Воротникова, – подал голос Зорин, – не суетитесь. Ампулу с ядом в воротнике вашего платья мы заменили.
– Детский сад… – покачал головой Олейников.
Зина бросила на него злобный взгляд.
– Павел Михайлович, – улыбнулся Олейников Плужникову, – я, пожалуй, пойду. Не люблю выяснять отношения с женщинами…
– Подожди! – окликнул его Плужников. – Давай на секундочку выйдем в приемную.
* * *
– Я так понимаю, – тихо сказал Плужников, плотно закрыв дверь из кабинета в приемную, – что гибель Томаса не позволяет нам установить, кого он завербовал на заводе?
Олейников взглянул в глаза генералу и улыбнулся.
– Ты уверен? – спросил Плужников.
Олейников кивнул.
– Ты в нем уверен? – делая ударение на словах «в нем», уточнил генерал.
– Уверен, Пал Михалыч, – вновь кивнул Петр. – Помните, вы как-то сказали, тогда, в зоопарке: милосердие паче справедливости. Я, кстати, понял, чьи эти слова – Христа ведь?
Плужников пристально посмотрел на Олейникова, покачал головой, улыбнулся, крепко обнял его и молча ушел в кабинет.
* * *
Жаркое июньское солнце медленно пряталось за горизонт, бросая последние тонкие лучики на две аккуратные могилки на высоком берегу Волги:
ОЛЕЙНИКОВА Елизавета Андреевна
1897–1959
ЦИБУЛЯ Николай Васильевич
1896–1961
Катя поправила цветы на могиле, и они с Олейниковым пошли по дорожке к реке. Вышли на берег. Постояли немного, любуясь закатом.
– Спасибо тебе за все… – улыбнулась Катя, беря Олейникова за руку.
Олейников не ответил.
– А мы уезжаем, – тихо сказала она, – в Новосибирск. Там в кардиоцентре врач есть – Мешалкин. Уникальные операции начал делать. Им недавно какой-то американец все необходимое оборудование пожертвовал…
– Американец?.. – скользнула по лицу Олейникова легкая улыбка.
– Русского происхождения… Представляешь, закупил на свои деньги массу оборудования, а имя свое назвать отказался! Говорят, авиаконструктор, когда-то с Сикорским работал… Есть же добрые люди на свете!
– Это правда… – с легкой грустью в голосе сказал Олейников.
– Мы с Сережей так верим, что он Петруше поможет! – воскликнула Катя.
– Конечно поможет. Даже не сомневайся! В жизни вообще главное – верить…
Катя прижала руку к щеке Олейникова, заглянула в его глаза.
– Ты прости меня, Петр… – прошептала она. – Это моя жизнь. И я должна быть
