Так всё и происходит: сперва в нас, но затем уже и для нас. Для всех.
Гибнет ли мир, или расцветает… Прогресс или регресс. Сжимается — разлетается. Какое нам до этого должно быть дело? Главное — в нас. Вначале умирает в нас, потом и для нас. Сперва вспыхивает в нас, после светит и вокруг.
Смеётся душа — и погода ясней. Чем не доказательство могущества человека?
Но почему-то кровь… Всюду кровь.
И где-то рядом страшная тайна смерти.
Иногда мне кажется, что смерти не существует.
Это мы её растим и множим. Смерть наших близких и случайных знакомых…
Смерть людей, попавшихся на нашем пути. Это мы выносим внутренний приговор. Иногда в шутку. Иногда робко и застенчиво. И подкрадываются мыслишки о том, как славно было бы, если бы того или иного человечка не существовало вовсе. Нет, не убить, упаси боже! Ну, как-нибудь прибрать…
И вот из множества мелких пожеланий вызревает окончательный диагноз.
И тут бы помнить всегда — сперва в нас, потом и для нас! Помнить, и быть осторожным в мыслях и поступках. Не исключено, что твой косой взгляд станет началом чей-то гибели…
* * *
Весна не пришла — и наступила вторая зима. Ты плачешь у мокрого окна, молясь о несбыточном. Природа редко выполняет свои обещания. И ещё реже заглядывает в твой настенный календарь.
Большой чёрный зверь в заснеженной пустыне снова воет от одиночества. И ты сворачиваешься как эмбрион, мечтая вновь заполнить чрево матери. И стынет мозг в мокрых красках. И холодный пот заполняет простыню. Он проливается на серый пол, смешиваясь с твоей слюной, и застывает там мутным пятном.
А ты застыл в ужасе перед своими видениями, где нет ни прошлого, ни будущего. И всё время видна тебе эта пустыня, и зреешь ты догадкой, кто этот огромный и косматый зверь без будущего и прошлого.
Где же ты, мой аленький цветочек? Кто сорвал тебя, моя отрада, моё спасение?
Не сам ли растоптал тебя своими огромными лапами, чтобы устремиться прочь от твоей спасающей притягательной власти? Кто вырвал меня из времени, чтобы я навсегда забыл твой сладостный запах?
И проклятия, смешиваясь с грозным рёвом, теперь терзают мои уши.
"Это не я!" — твержу заклинания, и призываю солнце поскорее растопить этот ледяной сон. "Это не я!" — кричу в холодную тьму, всё крепче укутываясь в липкое одеяло.
А весна медлит с приходом, и боже, как страшно видеть это одинокое чудовище!
И ты снова сворачиваешься клубком, вспоминая тёплое тело матери, укрывавшее тебя от страшной яви. И спишь подолгу. Или лежишь, не раскрывая глаз. И чувствуешь свои мысли, как чувствуют прикосновения. Они не в силах закрыть тебя от этой заснеженной круговерти, где тёмная тень, вставая на задние лапы, смотрит вдаль жёлтыми безумными глазами…
* * *
"Ах, что мне теперь до ваших проблем, ваших бед и страданий! Теперь я и сам больной, и в печи нет дров и на дворе слякоть…" — вот первый шаг к смерти.
* * *
Кто презирает себя — тот глупец. Но кто хоть на мгновенье начнёт уважать другого больше, чем себя, тот просто сумасшедший.
* * *
Посмотрите, что он натворил! Он оскорбил нашу нравственность, и наплевал на наши славные традиции.
Зато, какой славный яд сварился в нашей душе, чтобы угостить им его близких!
* * *
Я встал сегодня до рассвета, и, посмотрев на себя в зеркало, сказал себе: "Ты хищник… Но ты не из тех хищников, что питаются бумажками с портретами поэтов и президентов, — золотая пыль не блестит на твоих усах.
И ты не сидишь годами в засаде, чтобы укрепляя тело и дух, поймать-таки сладкую овцу удачи.
Ты не бросаешься на тела самок, чтобы в жарком танце совершить предназначенное…"
Я долгие годы пожираю себя. Я обгладываю, урча, свои вожделения и страсти, чтобы насытившись отрыгнуть их прочь.
И в поисках свежей пищи мечусь в закоулках души и разума, и усталость всё чаще заполняет мои дни и ночи. Я ещё быстр, и мой удар проворен. Но стало слабнуть зрение, и теперь всё чаще случается так, что я попадаю в чужие души, и устраиваю там кровавую бойню.
Но это не моя вина. Я жалею свои жертвы жалостью убийцы. Я плачу о них голодными ночами.
Я готов вернуть всё назад, проклиная свои ошибки, но как? Но не раскаяние гложет меня — стыд за новый промах и злость за свою слабость — вот мои судьи.
Но когда я встал сегодня, я понял — чтобы избежать всего этого, нужно затаиться. Замереть на месте, чтобы напряглись зрение и нюх. Чтобы слиться с буграми и корягами. Чтобы стать невидимкой.
И прыгнуть на рассвете, когда силуэты проясняться, и моя дичь станет менее пугливой. И вцепиться последней хваткой в своё рано постаревшее сердце, чтобы мои крепкие клыки прикончили это древнее вместилище страстей и иллюзий. И тогда на его могиле я отрёкусь от самого ненавистного порождения человеческого сердца — страха.
Как легко было разогнать этот чёртов поезд! Но как трудно теперь выпрыгнуть на ходу!
* * *
"Песня цикады не скажет, сколько ей жить осталось…"
Лёгкие слова как лёгкая печаль. Так же незаметно проникают внутрь, и там танцуют свой воздушный танец. Невероятно трудное искусство овладеть прозрачными словами, чтобы передать весомые мысли.
Наши жизни неуклюже прошиты колючей проволокой грубых фраз. И как часто пропадает сама способность выражения сокровенного! Над огромными свалками ежедневных изречений витает призрак поражения Духа.
Мы втаптываем редкие ночные прозрения днём в грязный асфальт, и хохочем. Мы готовы смеяться над всем только потому, что гогочущий человек предполагает своим видом некое благополучие. Благополучие чего? Это давно никого не интересует. Плачет — плохо. Смеётся — значит радуется. Радуется — значит счастлив.
Вот атмосфера конца царства человеческого Духа.
"Давайте смеяться почаще", — формула счастья последнего человека.
За этой простой формулой кроется огромная чёрная пропасть, где погибают тихие слова разума.
Как величественны былые обеты молчания! И немногословность, почитаемая как высшая мудрость. Изысканность и строгая разборчивость выражения своих мыслей. И не только на бумаге, просто в жизни.
Всё, что рождено в тишине, пронизано какой-то ночной тайной. Словно частица лунного света проникла в мысли, чувства, слова…
Я радуюсь, когда сплю наяву в этой странной тягучей оболочке ночной тишины. И готов поклоняться всем идолам этой тёмной страны, имена которым придумываю сам.
И в этой тишине как никогда чувствуется страшная беда дневного кошмара, когда слова превратятся в мусор, который мы безрассудно швыряем в свои души. И сколько же нужно распятий, чтобы искупить этот повальный грех словоблудия!
Суметь спрятать свой небольшой клад на этой свалке — подвиг, достойный ночного воришки. Копить лёгкие слова и мысли, запоминать истории и стихи; искать и сохранять — только тогда возможно продвигаться под яркими лучами людского дня в верном направлении.
"Нет никого на дороге в этот осенний вечер".
* * *
Вам когда-нибудь приходилось слушать чужие речи, и замыкаться в отвращении? А случалось ли так, что прослушав кого-нибудь, вы с негодованием сетовали на потерянное время?
И в самом деле, что приключилось бы с нами, если бы, не дай бог, все мысли превратились в слова? Серьёзные недоработанные темы сбивали нас с ног посреди бела дня, а сплетни и злопыхания не давали бы прекрасным замыслам сбыться. Видимо, есть невидимый "фильтр", выработанный самой природой, чтобы не нарушать мировую гармонию глупостью почти всех наших мыслей и желаний.
Можно попробовать поместить этот "фильтр" в нашей душе. Но гораздо любопытней поместить его извне. И ещё один философский призрак готов. И его чёткое определение — это нечто, не позволяющее всем нашим мыслям превращаться в слова, и вступать в мир в виде речей и фраз.
Но о чём мы думаем, о чём мечтаем?
Ответ кроется в каждом из нас — в, основном, ни о чём. Ни о чём, что стоило бы потраченного на мечты времени. Ни о ком, достойном внимания.
О пустоте.
О снах.
О странных благах, якобы несущих избавление нашему неудовлетворительному материальному существованию. О женщинах, виденных когда-то мельком из машины, или из вагона метро. О своих неосуществлённых возможностях. Или, о непонятых всеми, наших способностях. И постепенно превращаются наши мысли в бред, недоступный другому человеку.
И устремляются наши мечты в несбыточное…
И всё ближе ворота потустороннего.
"Что такое страна смерти? Такая же страна, как и все другие, но с несколько повышенной таможенной пошлиной — с живого при переходе граничной черты взымается сто процентов жизни.
Только и всего".
А что же страна наших мыслей?
Это огромные мусорные кучи, среди которых произрастают редкая, как цветущий папоротник, трава здравого смысла. А над всей этой унылой картиной постоянно проносятся суховеи страстей и гнева. И всё.
