– Что ты затеяла?
– Жду тебя.
– Ну?
Она выставила бедро, опершись на одну ногу:
– Хочу знать, где ты был.
– Позвони в справочную.
Она выпятила нижнюю губу и сказала:
– Ну–ка, слушай, ублюдок…
– Кругом люди, – напомнил он.
– Пошли они в задницу.
– Ну ладно, – согласился он. – Тогда скажем так: еще слишком рано.
– Не для меня, – объявила Милдред. – Для меня никогда не рано.
Она покрутила головой, оглядываясь вокруг, как он понял, в поисках молочной или какой–то другой бутылки, какого–нибудь тяжелого орудия.
– С этим покончено, – предупредил он. Она захлопала глазами:
– С чем покончено?
– С драками. С адскими побоищами. Со всем.
Милдред уставилась на него. На лице его было определенно написано, что все кончено, но она не поверила и, скривив губы, проговорила:
– Посмотрите–ка на него, сплошное спокойствие и порядочность. Кто водил тебя в церковь?
– Дело не в церкви.
– А в чем?
Он ничего не ответил.
Милдред шагнула к нему:
– Считаешь себя умником, да? Думаешь, будто чего–то добился? Так позволь мне сказать тебе пару вещей. Меня не так легко одурачить. У меня хорошее зрение, и я знаю, что происходит.
Она ткнула пальцем ему в грудь, потом толкнула обеими ладонями, принялась толкать снова, но он схватил ее за запястья и сказал:
– Перестань. Предупреждаю тебя, перестань.
– Пусти руки.
– Чтобы ты на меня бросилась?
– Я сказала – пусти. – Она попыталась освободиться. – Я тебе глаза выцарапаю. Физиономию разорву…
– Нет, не выйдет. – Непоколебимое смертельное спокойствие Кэссиди заставило Милдред прекратить борьбу, и, когда он выпустил ее руки, она не пошевелилась. – Я один раз сказал, – продолжал он, – ты услышала, вот и все. Разбегаемся.
– Слушай, Кэссиди…
– Нет. Говорить буду я. Слышишь? Я сказал: разбегаемся.
– Ты что, переезжаешь?
– В общем, да. Сегодня отработаю, приду на квартиру и соберу вещи.
– Вот так просто? – прищелкнула она пальцами.
– Вот так, – кивнул он.
Милдред долго не произносила ни слова. Только смотрела на него. Потом спокойно сказала:
– Ты вернешься.
– Думаешь? Сиди жди.
Она пропустила это мимо ушей:
– Чего ты хочешь, Кэссиди? Хочешь увидеть спектакль? Я должна разразиться слезами? Умолять тебя остаться? Упасть на колени? Чего тебе… – Она занесла кулак, секунду подержала его перед ним и уронила руку.
Он отвернулся, пошел было прочь, она метнулась за ним, схватила, повернула к себе.
– Прекрати, – сказал он. – Я сказал: это конец. Уже не починишь.
– Будь ты проклят, – прошипела она. – Разве я говорю, что хочу починить? Я хочу только…
– Чего? Чего?
– Я хочу, чтобы ты все выложил. Кто она?
– Дело не в этом.
– Врешь. – Милдред взмахнула рукой и в полную силу хлестнула его по лицу. – Врешь, погань. – Ударила еще раз, другой рукой вцепилась в рубашку, придержала, ударила в третий раз и провизжала: – Ублюдок поганый!
Он потер щеку и пробормотал:
– Люди смотрят.
– Пускай смотрят! – завопила она. – Пускай хорошенько посмотрят. – Бросила горящий взгляд на стоявших вокруг зевак и крикнула им: – Черт с вами!
Дородная женщина средних лет проговорила:
– Какой стыд! И позор.
– На себя посмотри, – ответила Милдред женщине, потом повернулась к Кэссиди. – Дело, конечно, во мне. Я бездельничаю. У меня дурные манеры, у меня дурное происхождение. Я просто хамка, юбка. Но у меня все равно есть права. Я знаю, что у меня есть свои права. – Она налетела на Кэссиди, вцепилась обеими руками в волосы, оттянула назад голову и прокричала: – Я имею право знать! И ты мне скажешь. Кто эта женщина?
Кэссиди схватил ее за руки, высвободился, отступил назад и сказал:
– Хорошо. Ее зовут Дорис.
– Дорис? – Она посмотрела по сторонам, потом перевела взгляд на Кэссиди. – Это ничтожество? Костлявая пьянчужка? – Глаза ее затуманились. – Господи Иисусе, так вот это кто. Это моя соперница?
Кэссиди умолял себя не ударить ее. Он знал: если ударить ее сейчас, можно все испортить. Крепко закусил губу и сказал:
– Я понял, что хочу жениться на Дорис. Дашь развод?
Милдред по–прежнему смотрела на него во все глаза.
– Дашь развод? – повторил он. – Отвечай.
И она ответила. Рванулась к нему и плюнула в лицо. Пока слюна стекала по щеке, он увидел, как Милдред поворачивается и уходит. Услышал, как люди переговариваются, кое–кто смеется, а один мужчина сказал:
– Ну и ну!
В трамвае, катившем по раскаленной колее вниз к автобусной станции, он сидел, глядя в пол, чувствовал себя озадаченным и гадал, почему озадачен. Дело с Милдред улажено, причем все вышло так, как и следовало ожидать. Безусловно, не стоило рассчитывать, что она примет это с любезной улыбкой, дружески хлопнет его по плечу, пожелает удачи и скажет, как было приятно с ним познакомиться. Реакция была типичной для Милдред, в тот момент Кэссиди не удивился и не понимал, почему удивлен сейчас.
Может быть, это не удивление? Если нет, тогда что? Может, просто хандра, спросил он себя. Не может у него быть хандры, тут нет смысла. Он должен быть счастлив. У него есть все причины для счастья. Положение сильно поправилось. Он открыл в себе что–то здоровое и достойное, решил сохранить и развивать это в себе и создать таким образом лучшую жизнь для себя и для Дорис.
Для себя и для Дорис. Не совсем правильно. Надо перевернуть. Для Дорис и для себя. Так лучше. Правильнее. Хорошее слово: правильно. Ему понравился вкус слова, и он повторил его про себя. Большими буквами «правильно» и подчеркнуть. Правильно, что он встретил Дорис. Правильно, что увидел в ней не просто алкоголичку, разглядел хорошую основу, почувствовал к ней влечение, не похоть и не соблазн, а медленное и неуклонное влечение благочестивого к святыне. И это правильно. Все его мысли, все планы, касающиеся Дорис и его самого, целиком и полностью правильные. Трамвайчик приближался к остановке, и он выбросил из головы инцидент с Милдред на углу улицы. Думал о Дорис и о себе, о правильности всего этого и чувствовал себя просто прекрасно.
Хорошее настроение усилилось, когда он вошел в депо и увидел автобус. Пошел в маленькую раздевалку, надел джемпер и провел почти час, осматривая покрышки, налаживая карбюратор, проверяя контакты. Поднял автобус домкратом, смазал трансмиссию, подтянул сцепление. Ползая на спине под автобусом, увидел, что нужны новые рессоры. Поговорил об этом с инспектором, инспектор похвалил его за усердие. Кэссиди отыскал в заднем чулане новые рессоры, поставил и вылез из–под автобуса с перепачканной маслом физиономией, со спокойным счастливым взглядом.
Умылся, надел чистую униформу. В зале ожидания клерк объявил пассажирам об отправлении утреннего рейса в Истон. Они торопливо пошли к автобусу, а Кэссиди стоял у двери и помогал им войти. Он им улыбался, они улыбались в ответ. Перед дамами старшего возраста он дотрагивался до фуражки и услышал, как одна из них сказала: «Какой вежливый. До чего же приятно, когда они любезны».
Он устроил своим пассажирам идеальную поездку в Истон. Не слишком быстро, не слишком медленно, просто идеально рассчитав скорость. Выигрывал время на широком хайвее, когда движение было не слишком оживленным, осторожно вел автобус по узкой извилистой дороге, граничившей с верхним течением Делавэра. Там были участки, где требовался опытный водитель: дорога резко шла вверх и внезапно ныряла вниз. И он продемонстрировал своим пассажирам что значит быть по–настоящему опытным водителем. По прибытии в Истон мужчина средних лет улыбнулся ему и сказал:
– Вы безусловно знаете, как надо водить автобус. Я в первый раз чувствовал себя в безопасности всю дорогу.
Этот человек как будто пришпилил ему на грудь яркую наградную ленту, и Кэссиди просиял от удовольствия. Он чувствовал, что держится прямее, грудь у него расширилась, плечи распрямились. Стоя и глядя, как его пассажиры выходят, он переживал нечто подобное давно прошедшим минутам, когда стоял рядом с большим четырехмоторным самолетом, уверенно и спокойно перелетев на нем океан и совершив образцовую посадку, стоял и смотрел, как выходят его пассажиры. Хорошее, надежное ощущение сделанной – и хорошо сделанной – работы.
Входя в здание истонского автовокзала, он обернулся и посмотрел на свой автобус. Он управляет прекрасным автобусом, компактным механизмом из передач, втулок, колес, который обеспечивает его работой, предоставляет возможность ежедневно трудиться и по–настоящему жить в этом мире. Он улыбнулся автобусу, окинув его благодарным любовным взглядом.
Днем было страшно жарко, слишком жарко для апреля и почти невыносимо душно. Но он не обращал на это внимания, уверяя себя, что день просто прекрасный. Из Истона в Филадельфию, круговой рейс, потом снова в Истон, часы текли быстро и гладко. Он солидно сидел за рулем, мысленно нежно беседовал со своим автобусом.
