— Понимаю. Я сделаю все, чтобы помочь бедным цветным.
— Верю, — буркнул Гробовщик.
Не говоря ни слова, она удалилась в «приемную» и закрыла за собой дверь. Вскоре она вернулась с Лобоем.
Детективы отвезли его на 137-ю улицу и велели рассказать все, что он делал и видел, прежде чем убрался из района.
Поначалу Лобой упрямился:
— Ничего не знаю, ничего не видел, и у вас на меня нет никаких улик. Я весь день проболел и лежал дома в постели. — Он был такой пьяный, что говорил заплетающимся языком и чуть не засыпал на полуслове.
Гробовщик стал лупить его по щекам, пока на глазах Лобоя не показались слезы.
— Не имеешь права драться. Я скажу Саре. Я ни в чем не виноват.
— Я просто пытаюсь привлечь твое внимание, вот и все, — сказал Эд.
Внимание он привлек, но этим все и закончилось. Лобой признал, что мельком видел водителя машины, сбившей Летуна, но не мог описать, как тот выглядел.
— Он был белый, а для меня все белые на одно лицо.
Он не видел, как налетчики вылезали из разбитого грузовичка. Бронемашину он вообще не увидел. Когда она подъехала, Лобой уже перепрыгнул через железную ограду церкви и несся по 136-й улице в сторону Леннокс-авеню.
— А куда побежала женщина? — спросил Могильщик.
— Я не смотрел, — признался Лобой.
— Какая она из себя?
— Не обратил внимания. Большая, сильная…
Они отпустили его. Был уже пятый час утра. Детективы приехали в участок усталые, злые и ничего так и не выяснившие. Лейтенант Андерсон сказал, что у него никаких новостей нет. Телефон Дика прослушивался, но никто не звонил.
— Лучше бы мы поговорили с таксистом, который вез троих белых в Бруклин, чем тратить время на Лобоя, — буркнул Могильщик.
— Не корите себя понапрасну, — сказал лейтенант. — Идите лучше домой и отоспитесь.
Он и сам имел бледный вид. Ночь выдалась жаркая — как-никак День, точнее, ночь, независимости, когда в преступлениях больших и малых недостатка не было и быть не могло.
Ему осточертела преступность, ему обрыдли и полицейские, и воры, ему надоел Гарлем и его цветные обитатели. Лейтенант хорошо относился к цветным — они, в конце концов, не виноваты, что родились цветными. Он был привязан к своим асам-детективам: без Гробовщика и Могильщика он был как без рук. От них зависела его карьера. Лейтенант был в участке вторым после капитана и главным, когда капитан не дежурил. Без Гробовщика и Могильщика лейтенанту было бы не справиться с ночной сменой. Гарлем был крутым местом, и, чтобы хоть как-то справляться с уголовным элементом, нужно было вести себя круче, чем преступники. Андерсон понимал, почему гарлемцы так круты, грубы и озлоблены. Наверное, и он сам вел бы себя также, окажись он на их месте. Он понимал все беды сегрегации. Он сочувствовал цветным в его участке, во-первых, и вообще всем цветным, во-вторых. Но сейчас они все ему обрыдли. Андерсон хотел только одного: поскорее попасть в свой тихий уютный дом в Квинсе, поцеловать свою белую супругу, поглядеть на своих белых детей, а потом лечь в постель на белые простыни и заснуть.
Поэтому, когда зазвонил телефон и развеселый голос пропел: «Там, где растут кукуруза и хло-опок!» — Андерсон полиловел от злости, рявкнул:
— Ступай в цирк, клоун, — и бросил трубку.
Детективы понимающе улыбнулись. Они не слышали голоса, но догадались, что позвонил какой-то псих.
— Со временем привыкнете, — пообещал лейтенанту Могильщик.
— Сильно сомневаюсь, — проскрежетал тот.
Гробовщик и Могильщик отправились по домам. Они жили на одной улице в Астории, Лонг-Айленд, и ездили на работу и обратно в одной из своих личных машин.
Служебную машину, потрепанный черный седан с форсированным двигателем, они держали в гараже участка. Но сегодня, когда они хотели поставить ее в гараж, оказалось, что машину украли.
— Приятная неожиданность, — сказал Гробовщик.
— Я скажу тебе одно, — отозвался Могильщик. — Я и не подумаю заявлять об этом.
— Совершенно незачем, — согласился Гробовщик.
На следующее утро в восемь часов грузовик с открытой платформой остановился на Седьмой авеню.
Там раньше был универмаг, но теперь у дома появился новый арендатор и затеял переоборудование, оградив место высоким дощатым забором.
Это вызвало в округе немалые пересуды. Одни говорили, что на месте магазина будет бар, другие — ночной клуб. Но «Маленький рай» был совсем рядом, и потому знающие Люди исключили такой вариант. Кто-то сказал, что здесь самое место для парикмахерской или даже кегельбана. Нашлись болваны, предположившие, что это очередное похоронное бюро, как будто их и так в Гарлеме не было на каждом шагу. Люди информированные заявляли, что видели, как ночью в здание ввозили офисную мебель, и что здесь будет штаб-квартира гарлемского филиала республиканской партии. Но самые главные авторитеты сообщили, что великий баскетболист Уилт Чемберлен, купивший кабаре Смолла, откроет здесь банк, чтобы было где хранить деньги, хлынувшие к нему рекой.
Когда рабочие стали убирать ограждение, собралась небольшая толпа. Когда же они закончили, толпа запрудила улицу. Гарлемцы, большие и маленькие, молодые и старые, сильные и слабые, калеки и слепцы, мужчины и женщины, глазели разинув рты.
— Ну и ну! — воскликнул толстяк парикмахер из салона на этой же улице, выражая вслух то, что думали все вокруг. — Надо же такое придумать!
Удивляться и впрямь было чему. Взорам собравшихся открылся ослепительно сверкающий фасад из стекла и стали. Над огромной витриной протянулся белый транспарант, на котором черными буквами было выведено:
ШТАБ-КВАРТИРА ДВИЖЕНИЯ «НАЗАД НА ЮГ» Торопитесь! Записывайтесь! 1000 долларов первой записавшейся семье
Огромная витрина была украшена яркими плакатами-картинками. На одних чернокожие в комбинезонах, напоминавших костюмы из итальянского магазина, грациозно склонялись над кустами, на которых росли большие вафельные конусы с мороженым. Чернокожие молодцы сияли белозубыми улыбками. На других чернокожие, одетые в том же итальянском стиле, окучивали кукурузу — казалось, впрочем, что они танцуют кекуок. Их головы были подняты к небу, рты открыты: они явно пели спиричуэл. Была там картинка, изображавшая развеселый отдых после тяжелого трудового дня. Чернокожие лихо отплясывали твист перед аккуратным рядом коттеджей. Чресла изгибались, отбрасывая причудливые тени, зубы сверкали в лучах закатного солнца. Чернокожий в полосатом пиджаке играл на банджо. Старики одобрительно взирали на пляску, хлопая в ладоши и качая опрятными белыми головами. На другом плакате высокий белый, с гривой белых волос, белыми усами, белой эспаньолкой, в черном костюме и с черным галстуком-шнурком, излучая розовым лицом братскую любовь, раздавал стоявшим шеренгой и радостно ухмылявшимся чернокожим банкноты из толстенной пачки. Надпись внизу гласила: «Зарплата — раз в неделю». Были там плакатики поменьше, изображавшие продукты питания и гигантов животных с соответствующими надписями: «Цыплята-великаны», «Молочные поросятки», «Ямс — вам-с!», «Папашино жаркое на вертеле, мамашино рагу», «Кукурузное виски», «Пахта», «Всем патокам патока», «Овсянка-кормилица».
Этот праздник обильной пищи, веселья и высоких заработков перебивался фотомонтажом «Несчастная Африка». Голод в Конго, племенные войны, грех, пороки, болезни выглядели еще кошмарнее на фоне подборки «Счастливый Юг», где упитанные улыбающиеся чернокожие сидели за столами, которые ломились от еды, или разъезжали в автомобилях размером с добрый пульмановский вагон. Черные дети учились в ультрасовременных школах со стадионами и бассейнами, пожилые чернокожие в костюмах от братьев Брукс и платьях от Сакса с Пятой авеню шли в церковь, как две капли воды похожую на собор Св. Петра в Риме.
Внизу был белый транспарант с черными буквами:
БЕСПЛАТНЫЙ ПРОЕЗД, ВЫСОКИЕ ЗАРАБОТКИ! ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ЖИЛЬЕ! 1000 ДОЛЛАРОВ КАЖДОЙ СЕМЬЕ ИЗ ПЯТИ ЧЕЛОВЕК, СПОСОБНЫХ СОБИРАТЬ ХЛОПОК
И никто не обращал внимания на маленький плакатик, скромно притулившийся в углу: «Разыскивается кипа хлопка».
Внутри стены были увешаны похожими плакатами и лозунгами. Хлопковые кусты из папье-маше и стебли кукурузы из бамбука украшали интерьер. В центре экспозиции гордо высилась искусственная кипа хлопка с медной табличкой, на которой было выгравировано: «Наш последний рубеж».
У стены стоял огромный письменный стол с табличкой, где значилось: «Полковник Роберт Л. Калхун». Сам полковник восседал за столом, курил длинную тонкую сигару и добродушно поглядывал в окно на собравшуюся толпу гарлемцев. Он точь-в-точь походил на человека с плаката, что так щедро расплачивался со сборщиками хлопка: то же худое ястребиное лицо, та же львиная седая грива, те же пушистые ниспадающие усы, та же седая эспаньолка. На этом сходство заканчивалось. Его голубые глаза были холодны как лед, и он был прям как палка. Но одет он был в такой же черный костюм, с галстуком-шнурком, а на безымянном пальце его левой руки был массивный золотой перстень с инициалами.
