— Свое алиби я приберегу на тот случай, если в нем и вправду возникнет нужда. Ни одно из них совсем железным не назовешь, но с настоящими алиби так чаще всего и бывает. А как Нунхайм?
Гилд, похоже, удивился:
— А он-то при чем?
— Слышал я, что он сох по этой девчонке.
— Где ж вы это слышали?
— Слышал.
Он нахмурился.
— Источник надежный?
— Вполне.
— Ну что ж, — задумчиво произнес он, — его-то мы проверить можем. Но, послушайте, что вам за дело до них? Вы не верите, что убийца — Винант?
Я решил предоставить ему те же условия пари, что и Стадси.
— Пятьдесят против двадцати пяти, что это не он.
Тут он долго и сердито смотрел на меня, а потом сказал:
— В общем-то, это мысль. И кто ваш кандидат?
— До этого я еще не дошел. Поймите же, я ничего не знаю. Я не утверждаю, что Винант не убивал. Я утверждаю, что не все свидетельствует против него.
— И утверждаете это два к одному. А что же не против него?
— Если хотите, называйте это предчувствием, — сказал я. — Только…
— Ничем я не буду это называть, — сказал он. — Я знаю, что вы толковый сыщик, и хотелось бы послушать ваши соображения.
— Мои соображения — это, в основном, вопросы. Во-первых, сколько времени прошло с той минуты, когда лифтер высадил миссис Йоргенсен на этаже, где жила Вулф, до той, когда она вызвала его и сказала, что слышала стоны?
Гилд сложил губы колечком, приоткрыл рот и спросил:
— Вы полагаете, что она могла… — Конец вопроса так и повис в воздухе.
— Полагаете, что она могла. Я хотел бы знать, где был Нунхайм. Я хотел бы знать ответы на вопросы, поставленные в письме Винанта. Я хотел бы знать, куда девалась разница в четыре тысячи долларов между суммой, которую Маколей передал девице, и той, которую она, возможно, передала Винанту. Я хотел бы знать, откуда взялось ее кольцо невесты.
— Мы делаем все, что можем, — сказал Гилд. — А я сейчас хотел бы знать, почему бы Винанту, если он невиновен, не прийти и не ответить на наши вопросы.
— Может быть, одна из причин в том, что у миссис Йоргенсен для него уже готова беличья клетка с колесиком. — Кое-что пришло мне на ум. — Герберт Маколей работает на Винанта. Вы просто поверили ему на слово, что этот человек в Аллентауне — не Винант?
— Нет. Он моложе Винанта, никакой седины в волосах, причем краской не пользуется, совсем не похож на те фотографии, которые у нас имеются. — Он говорил вполне убежденно. — У вас есть дела на ближайший час?
— Нет.
— Замечательно. — Он встал. — Я пошлю кого-нибудь из ребят заняться тем, что мы только что обсуждали, а потом, может быть, нанесем парочку визитов?
— Годится, — сказал я и вышел из кабинета.
В корзинке для бумаг лежал номер «Таймс», я вытащил его и раскрыл на странице объявлений. Там было объявление Маколея:
«Эбнер. Да. Банни».
Когда вернулся Гилд, я спросил:
— А помощники Винанта, с кем он там работал в мастерской? Их проверяли?
— Да. Но они ничего не знают. В конце той недели, когда он уехал, они оба получили расчет, и с тех пор они его не видели.
— А над чем они работали, когда мастерская закрылась?
— Краска какая-то или вроде того. Что-то такое «перманентно зеленое». Не знаю. Выясню, если хотите.
— Полагаю, что это не имеет значения. Мастерская солидная?
— Вроде продумано все основательно. Думаете, все это как-то связано с мастерской?
— Все может быть.
— Г-м-м. Ну, побежали.
— Прежде всего, — сказал Гилд, когда мы вышли из управления, — навестим мистера Нунхайма. Он должен быть дома: я велел ему не отлучаться, ждать моего звонка.
Гнездышко мистера Нунхайма находилось на пятом этаже мрачного, сырого и не слишком благоуханного дома, где не стихал шум от надземки, проходившей по Шестой Авеню.
Сначала послышался звук каких-то суетливых передвижений, а потом некий голос спросил:
— Кто там? — Голос был мужской, гнусавый, несколько сердитый.
Гилд сказал:
— Джон.
Дверь поспешно отворил маленький человечек с нездоровым цветом лица, лет тридцати пяти-тридцати шести. Из одежды взору открывались голубые кальсоны, нижняя рубашка и черные шелковые гольфы.
— Я вас не ждал, лейтенант, — заныл он. — Вы сказали, что позвоните. — Вид у него был испуганный. Его темные глаза были маленькие, близко посаженные, рот широкий, узкогубый, обвислый, а нос на удивление подвижный — длинный, висячий, как будто без костей.
Гилд тронул меня за локоть. Мы вошли и оказались в убогой и грязной гостиной. Повсюду были разбросаны газеты, одежда, грязная посуда. Через открытую дверь налево можно было видеть неубранную постель. В алькове справа помещались раковина и плита. Между ними стояла женщина с шипящей сковородкой в руках. Она была рыжая, пышнотелая, широкая в кости. Лет ей было около двадцати восьми, она обладала какой-то грубой, неряшливой красотой. Одета она была в мятое розовое кимоно и поношенные розовые же тапочки с перекошенными бантиками. Она тупо уставилась на нас. Гилд не представил меня Нунхайму и не обратил на женщину никакого внимания.
— Садитесь, — сказал он и смахнул какую-то одежонку, расчищая себе место на диване.
Я вытащил из кресла-качалки обрывок газеты и сел. Поскольку Гилд не снял шляпу, я последовал его примеру.
Нунхайм подошел к столу, где стояли две стопочки и пальца на три виски в пинтовой бутылке, и предложил:
— По рюмочке?
Гилд скривился.
— Только не этой блевотины. Чего это ради ты заявил мне, что знаешь эту Вулф только в лицо?
— Так оно и есть, лейтенант, это сущая правда. — Он дважды стрельнул глазами в мою сторону. — Может быть, я когда и сказал ей «Здравствуйте» или там «Как поживаете», или что-то вроде того, но ближе я ее не знал. Истинная правда.
Женщина в алькове издала иронический смешок, но веселья на ее лице не было. Нунхайм живо повернулся к ней и сказал визгливым от ярости голосом:
— Ладно же! Только раскрой рот — я тебе зуб вырву.
Она размахнулась и швырнула сковородку ему в голову. Сковорода пролетела мимо и ударилась в стенку. Стена, пол и мебель украсились новыми, свежими пятнами от жира и яичных желтков.
Он рванулся к ней. Мне и вставать не понадобилось — достаточно было только выставить ногу, и он растянулся на полу. Женщина схватилась за разделочный нож.
— Кончайте! — прорычал Гилд. Он тоже не встал. — Мы пришли сюда побеседовать, а не любоваться этой низкопробной комедией.
Нунхайм медленно поднялся на ноги.
— Она меня с ума сводит, когда пьет, — сказал он. — Целый день меня изводит. — Он поводил правой рукой. — Кажется, запястье вывихнул.
Женщина прошла мимо, не взглянув в нашу сторону, зашла в спальню и хлопнула дверью.
Гилд сказал:
— Может, если перестанешь волочиться за другими бабами, то и с этой будет меньше проблем.
— Что вы имеете в виду, лейтенант? — Нунхайм изобразил удивление, невинность и даже обиду.
— Джулию Вулф.
Теперь бледный человечек был возмущен.
— Лейтенант, это ложь! Да всякий, кто скажет, что я когда-нибудь…
Гилд прервал его, обратившись ко мне:
— Если желаете ему врезать, мешать не буду, хоть у него и ручка болит. Да он и при здоровой руке вломить как надо не может.
Нунхайм протянул ко мне руки.
— Я не хотел сказать, что вы лжете. Я хотел сказать, что, может быть, кто-то ошибся…
Гилд снова прервал его:
— То есть, ты бы от нее отказался, даже если бы она сама к тебе пришла?
Нунхайм облизнул нижнюю губу и с опаской посмотрел на двери спальни.
— Ну-у, — сказал он негромко и осторожно. — Конечно, она была высший класс. Вряд ли отказался бы.
— Но заарканить ее никогда не пробовал?
Нунхайм дернулся, потом повел плечами.
— Вы же понимаете. Когда мужчина гуляет, охота всего попробовать.
Гилд кисло посмотрел на него.
— Сразу бы так и говорил. Где ты был в тот день, когда ее пришили?
Коротышка подскочил, словно его булавкой укололи.
— Ради Христа, что вы, лейтенант? Думаете, я в этом замешан? Да с какой стати мне против нее замышлять?
— Так где же ты был?
Вислые губы Нунхайма нервно задергались.
— Какого числа ее…
Вышла крупная женщина с чемоданом в руке. Одета она была по-уличному.
— Мириам, — сказал Нунхайм.
Она окинула его ничего не выражающим взглядом и сказала:
— Не люблю ворья, а если бы и любила, то уж не тех, которые при этом стучат. А если бы и любила воров, которые стукачи, то уж не тебя. — Она направилась к входной двери.
Гилд, схватив Нунхайма за рукав, чтобы тот не побежал вслед за женщиной, повторил:
— Так где ты был?
Нунхайм завопил:
— Мириам. Не уходи. Я буду хорошо вести себя, и буду все делать. Не уходи, Мириам!
