неудобство. Мы скользнули под простыни и только тогда избавились от одежды. Поначалу собственная нагота смущала меня. Когда я в последний раз заказывал картошку фри к шашлыку, я не рассчитывал, что вскоре буду раздеваться рядом с незнакомой женщиной. Мы немного покатались по кровати, крепко обнимая друг друга, и тут мой взгляд упал на вторую полку прикроватной тумбочки. Там лежал серебристый вибратор, а рядом – флакон детского масла «Джонсон и Джонсон». Она проследила за моим взглядом и смущенно вскрикнула.
– Ой! – Она зарылась лицом мне в плечо. – Забыла убрать.
В каком-то смысле это избавило нас от смущения. После краткой борьбы я завладел вибратором и стал ей шутливо им угрожать, а потом осуществил угрозу, по крайней мере, попытался. Не считая этого, ни один из нас не искал экзотики. Это был простой и честный секс, в котором было много телесного контакта и мало слов. Она первая оседлала меня и уперлась руками в мои плечи. Ее грудь с темными сосками двигалась у меня перед глазами, а волосы щекотали и ласкали мне лицо до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание. Потом мы поменялись местами, и я исполнил мужскую партию на ту же тему. Когда все закончилось, мы лежали, запыхавшиеся, я на спине, она – на животе, положив руку мне на грудь.
– Ты все еще хочешь чаю? – внезапно спросила она.
Почему-то этот вопрос рассмешил нас обоих. Возможно, потому, что смеяться лучше, чем смущаться.
Через десять минут мы, уже одетые, снова сидели в гостиной. Она залпом выпила свой чай и налила себе еще стакан.
– Странное ощущение, – сказала она.
Я промолчал. Не только она испытывала странное чувство. Все случилось так быстро, что я остался без привычных механизмов защиты. Я даже не мог решить, то ли это начало чего-то, то ли конец. Она посмотрела на меня взглядом, в котором сквозило что-то вроде любопытства, но тут же поняла, что не услышит от меня ничего существенного.
– Я ничего у тебя не прошу, – сказала она. – Нечего так пугаться.
– Я не испуган.
– Нет?
– Я в панике, а это совсем другое.
– Я хочу кое-что сказать тебе, – серьезно сказала она, глядя мне в глаза. – Через несколько минут ты отправишься по своим делам, а я поеду за новым креслом для веранды. Если ты захочешь мне позвонить, думаю, я буду этому рада, но я не стану сидеть у телефона и безотрывно на него смотреть. Мне сорок два года, и я привыкла со всем справляться сама. То, что у нас был секс, не означает, что отныне я запру себя в четырех стенах и буду днем и ночью ждать тебя. Понятно?
Я кивнул. Ком внутри меня потихоньку таял, и я вдруг понял, что мне хорошо. Или наоборот: я вдруг понял, насколько плохо мне было последние полтора года.
– Так о чем ты хотел спросить?
– Ты уверена, что хочешь об этом говорить?
– Вполне. Если мне будет трудно, я тебе скажу.
– Когда я сказал тебе, что действую по поручению матери пропавшей девочки, ты спросила: «Которой из них?»
– Да.
– Почему?
– Потому что их было несколько.
– Несколько?
– Да. Они исчезли точно так же, как моя дочь. Девочки, очень похожие на нее.
Она на мгновение прикрыла глаза.
– Я читала о девочке по фамилии Гусман. Хотела позвонить ее матери, но не смогла.
– Почему?
Она осторожно подбирала слова.
– Я должна себя щадить. Мне достаточно малого, чтобы вернуться к очень плохим временам. Когда Дафна исчезла, я обезумела. По ночам садилась в машину и ездила ее искать. Несколько раз бывало, что я бежала по улице за какими-то девочками, потому что мне казалось, что одна из них – она.
– Мать Яары сказала, что видела ее по телевизору. Во время пожара в торговом центре в Лоде снимали эвакуировавшихся, и она узнала ее со спины.
– У нас у всех есть такие истории.
– У нас?
– У каждого, кто потерял ребенка. Я одно время ходила к психологу, который работает с осиротевшими родителями. Он рассказывал, что даже тем, кто опознал труп, порой кажется, что они видели своего ребенка.
– Горка во дворе – это Дафны?
– Да. И что?
– Ее недавно покрасили.
– Реувен красил трактор, осталась краска. Я взяла банку.
– А табличка на двери? Ты же могла просто написать: «Семья Айзнер».
– Ты считаешь меня сумасшедшей, потому что я до сих пор не потеряла надежду?
Она держала стакан очень осторожно, кончиками пальцев, а спину так прямо, что вся была похожа на натянутую струну. Когда она снова заговорила, голос звучал настолько тихо, что мне пришлось нагнуться к ней, чтобы ее слышать.
– Я ничего не придумываю, – сказала она. – Кто-то похитил Дафну, так же как и остальных девочек. Я собрала все газетные сообщения, про все случаи. Может быть, некоторые еще живы. Маленькую Гусман тоже ведь не нашли.
– Можно посмотреть эти вырезки?
Она встала, давая мне еще одну возможность полюбоваться ее стройными ногами, и исчезла в другой комнате. Минуту спустя она вернулась с большим альбомом, который положила мне на колени. Я начал медленно его листать. Все статьи и заметки располагались в хронологической последовательности, в их числе были как собранные мной вчера, так и те, что ускользнули от моего внимания. В отличие от меня она, как и Кравиц, заметила сходство между пропавшими девочками.
– Можно взять это на пару дней?
– Зачем?
– Хочу сделать копии.
– Ладно, только верни.
– Как ты думаешь, их всех похитил один и тот же человек?
– Да. Он коллекционер. Собирает маленьких девочек.
– Для чего?
Ее осанка не изменилась, но изменился голос:
– Коллекционеры ничего не выбрасывают. Они все собирают, а потом рассматривают. Этот тип смотрит на девочек, а спустя какое-то время начинает с ними играть. Ты читал что-нибудь о таких, как он?
– Очень мало.
– Иногда они дают им кукол. Они наблюдают, как дети играют, а потом сами начинают играть, как будто дети – это куклы. Одевают их и раздевают, засовывают в них разные предметы. Если дети плачут или у них идет кровь, они не смеются и не сердятся. Они продолжают смотреть. Оказывается, кукла умеет делать интересные штуки. Их это завораживает, и они не спешат выбрасывать куклу. Возможно, он решил сохранить Дафну.
Я мог бы сказать ей, что ее дочь исчезла в восемьдесят шестом году и, если вернется, вряд ли захочет кататься с горки, но промолчал.
– А где отец Дафны?
– У нее нет отца.
– Он умер?
– Он в Йоханнесбурге и не знает, что у него есть дочь. Тебя это
