Мы неосторожно вышли – было тихо, но шумел дождь. Любовно сложенная под окошком поленница обрушилась, разбежалась по камням.
– Плохо сложил, – самокритично посетовал Анчар. – Как получилось? – развел руки.
Вернулись в дом, оба огорченные, недовольные. Анчар – из-за того, что не удалась поленница, Серый – потому что по охраняемой им территории нахально шляется какой-то жлоб и пытается подглядывать в окна, взобравшись на поленницу.
Что-то здесь не так.
С душевного расстройства нам опять пришлось «осушить рога», раза по два. Анчар показал мне стрелы: получилось хорошо, оленя такой наконечник насквозь пройдет. От броника, правда, отскочит, но с ног собьет. Да нам – и то хорошо, при нашем-то арсенале. К тому же – бесшумное оружие, кто знает, как пригодится.
Вино пьем, стрелы оглаживаем, а сами все ждем чего-то.
Дождались!
Разорвал дождливую тишину испуганный вскрик. Второй за одни сутки. Это уж слишком.
Анчар сорвал со стены карабин, я выхватил из-за пояса пистолет, и мы одновременно, но через разные двери, ворвались в дом.
В гостиной стоял Мещерский, одной рукой обнимая побледневшую Биту за плечи, в другой сжимая пистолет. Хорошо еще, нас выстрелами не встретил.
Вита, испуганная, кивнула на стеклянную стену:
– Я хотела взглянуть на море, отдернула штору… И прямо передо мной – страшное лицо. Ужасное – черное, бесформенное, с большими выпученными глазами. С шишкой на носу…
Анчар подошел к двери, откинул небольшую панельку, щелкнул чем-то – и все вокруг озарилось ярким светом, вся территория.
– Сирену включить? – спросил он, обернувшись к Мещерскому. – И собак?
Что же ты раньше мне не сказал об этом, абрек? Да мы бы сейчас и поленницу при свете уложили. И того, кто ее развалил, за шиворот взяли бы.
А вообще мне это очень даже нравится. Очень пригодится.
Мещерский взглянул на меня, покачал головой. Усадил Биту в кресло. Я постарался расспросить ее.
По ее словам, голова человека была обтянута каким-то странным черным капюшоном. Странные глаза – неживые, блестящие. Странный нос с уродливым утолщением на кончике. Красные губы. «…И он… он мне подмигнул…» Это уж фантазия!
Я вышел на веранду. Рассмотрел у окна мокрые следы босых ног, небольшие.
Еще один черный монах объявился. Или… или рыжая монашка?..
Одолели, стало быть.
Что-то не то происходит. И я, похоже, ситуацию уже не контролирую. Кто-то иной к штурвалу стал, пьяный, что ли?
Как бы там ни было, а Монаху завтра утром морду набью. Сейчас, по темному времени, мне к нему без потерь не пробраться.
Я принес Монаху сигарет, хлеба, холодных шашлыков, яблок и слив, салат, чачи. Деньги, которые мне выплатил Мещерский за неделю. Патроны к пистолету не вернул. Но все равно он был тронут. Вскочил с топчана, на котором валялся, и принялся благодарно разогревать мясо.
И ни малейшего удивления, что видит меня живым и веселым.
– Что нового, святой отец? Почему не сигналишь?
– А чего сигналить? Данных на это нет.
Ладно, пряничком я его угостил, теперь пусть кнута попробует.
– Подожди обедать. Встань.
Он удивленно, с улыбкой, вытянулся передо мной, кося голодным глазом в котелок, где потрескивали и запахли, разогреваясь, кусочки мяса – мол, погоди с наградой, очень жрать хочется.
– Ты как себя ведешь, сволочь! – Я ударил его наручниками.
Он повернулся, подставил спину, прикрывая руками затылок.
– Мои шашлыки жрешь! – Удар. – Мои сигареты куришь! – Удар. – Мои кровные баксы берешь! – Тут уж два раза! – И на мою же жизнь покушаешься!
– Не было этого! – выкрикнул он. – Тебя убрать приказано, когда они в море уйдут. Перед вечером.
А ведь он прав, я остановил карающую десницу. Что-то тут не вяжется, стало быть. Ткнуть мне в спину гарпун – проще простого, промахнуться трудно.
Предупреждение? Может быть. Но глупо. Сколько же можно? Не те это люди. Да и насторожить меня накануне акции – совсем никуда не лезет.
И тут меня осенила та-а-кая мысль! Еще глупее прежних. Что, если это не предупреждение, а предостережение? Дружеский совет. В такой примерно форме: не делай так, а то случится вот так.
В общем-то – да, получается, а в целом – вряд ли.
И я сопоставил: взрыв в «Рододендроне», дельфиньи игрища, черный подмигивающий монах в окне и этот наивный выстрел… Да и снабженец монашеский, два, вернее. Один ему консервы и курево доставляет, а другой женские заколки… оставляет.
Стоп! Нельзя его об этом спрашивать. Сделаю вид, что отвернулся. Но все вижу, всегда начеку.
И положил перед ним для профилактики диктофон, нажав кнопочку «плей». Чтобы он послушал фрагменты нашей первой беседы. И сделал выводы.
Сделал, не понравилось. Да кому понравится?
– Ладно, – сказал я миролюбиво, – я погорячился. Садись, обедай. Больше не буду. Но имей в виду, если ты меня продашь, я брошу все свои дела, всех врагов и друзей, всех жен и наложниц, но достану тебя. Мучить не буду. Убью просто, без лишних трудностей – одной пулей в лоб. Согласен?
Он молча кивнул, впившись зубами в мясо. Достала его сухомятка.
Чтобы он не застрелился после моих жестоких слов и действий, я выпил с ним чачи, пошарил глазами по столу – никаких женских заколок и патрончиков с помадой. Впрочем, монашки, насколько я знаю, косметикой не пользуются – грех!
– Ты вообще-то как сюда попал? – спросил я, когда он проглотил очередной нежеваный кусок.
– В спецназе служил, контрактник. Какой-то особняк брали. Хорошо справились, без крови и потерь. Я настольную зажигалку в карман сунул. Не удержался, смешная очень. В виде члена. Ну там… нажмешь, он вскакивает и загорается. Капитан у нас крепкий был. Сперва этой зажигалкой в лоб меня хватил, а потом выгнал. Вот я в другую структуру и ушел…
– Где зажигалок побольше?
– А куда было деваться? Семья на руках. Да меня вроде мирные люди пригласили. Сперва банк охранял. Ресторан. Сауну…
Наивный ты такой, да? Как ромашки у дяди Васи на огороде. Мирных людей он охранял. В коммерческих банках и саунах. Мирнее не найдешь. Разве что в Чечне.
– А что? Сутки-трое. В промежутках киоски курировал…
Дань собирал для мирных людей.
– …Потом сюда послали. У меня подготовка хорошая, комплексная.
– Убирать кого-нибудь приходилось?
– На этой службе? Нет еще.
Это «еще» просто умилительно! Я уже не жалел, что отметелил его наручниками.
– Ладно, не скучай тут. Молись побольше – полезно. И баб не вздумай водить.
– Вот не отказался бы! Зверею без женской ласки.
Оно и видно. В блуде живешь. Да еще с монашкой. Ой, грех!.. Проверю.
– Акваланг надо незаметно к колодцу перенести, – сказал я Анчару.
– Я туда на тачке бак вожу за водой. В баке привезу и там спрячу. Помочь тебе?
– Чем ты мне поможешь?
– Веревкой за шею привяжу, – улыбнулся мягко. – Застрянешь – вытащу.
И прямо из колодца – на дерево, да? Лучше уж сам управлюсь…
Дождавшись урочного часа, я серой мышкой прошмыгнул к «задней скале», под ее холодную тень, разыскал под срубленными ветками акваланг, заглянул в колодец – дрожь по телу, коленки друг в друга застучали. Хотя я облачился соответственно в свою рубашку и какие-то штаны, что мне Анчар разыскал. Не на помойке ли?
И на хрена мне все это надо? Назойливая, однако, мысль.
Ладно, хватит думать – делать надо. Я подбросил акваланг, как торбу за спиной, поровнее его уложил, перекинул ноги через каменный сруб – и рухнул вниз, в голубую от холода воду.
О Боже! Лучше бы я на кол сея. По крайней мере, только в одном бы месте такой дискомфорт испытывал.
Не давая себе подумать о последствиях, я стал быстро погружаться, глядя через маску на гладкие стенки колодца – будто его огромным сверлом пробурили. Да еще разверткой прошли. И нулевой шкуркой обработали.
Где-то на полпути резко закололо в ушах. Я продулся – барабанные перепонки послушно щелкнули, боль прошла.
Ладно, курочка по зернышку клюет, копеечка рубль бережет. На дне колодца я сел на корточки, отдохнуть. Дышать было трудно – ледяная вода тисками сжимала грудь (ох, кто-то мне ответит за эти муки, полной мерой), высоко надо мной ясной луной светился верхний обрез колодца.
А впереди зияла дыра, почти черная, пугающая и влекущая.
И я поплыл в нее, задевая баллонами за верхний ее край. Сначала было совсем темно, я рук своих вытянутых вперед не видел, потом под моим животом забегали темные тени и светлые пятна.
Я глянул вверх: светло, ровная, недвижная поверхность воды. Впереди в ней угадываются гладкие ступени. У самой нижней лежит на дне знакомый акваланг. Видывали мы его уже, видывали.
