По верхней части баллонов – царапины. Разные: и свежие, краска содрана, и старые, где под содранной краской металл чуть легкой ржавчиной взялся. Не раз уже, стало быть, этот акваланг сквозь дыру пролезал, обдирался.
Сбросив свой акваланг рядом с вражеским, я плавно всплыл, высунул глаза из воды – все тихо и одиноко. Лестница пуста, в коридоре никого, только дрожат на его каменном полу тени листвы, лезущей в окна.
Я подплыл к крайней ступеньке, взобрался на нее, стараясь не шлепать босыми ногами, подкрался к келье.
Голоса. Мужской и женский. Смех. Шепот. Воркование. Монах и монашка, стало быть…
Стихли голоса. Вместо них донеслись звуки, которые не оставляли сомнения в происходящем. Ну да, задачи у них разные, но, стало быть, цель одна. Ой, грех!
Я вернулся к лестнице, спустился по ступеням, нырнул, взял в рот загубник.
Акваланг я не стал надевать, просто прижал баллоны к груди и поплыл назад.
Вынырнул. Анчар (всегда появляется вовремя) одной рукой подхватил акваланг, другой зацепил меня сзади за штаны и перевалил через сруб. Стал сдирать с меня рубашку, растирать полотенцем.
– Горячий чай, – протянул термос.
– Ага, – стуча зубами, обрадовался я. – Только очень горячий. Градусов сорок.
– Тогда чача.
– Она у тебя сколько градусов?
– Семьдесят! – похвалился Анчар.
Я просчитал в уме: чача – семьдесят, вода, из которой я вылез, – минус тридцать. Сорок градусов тепла остается. Годится. Серому для жизни.
И мандарин.
Я сидел, привалясь к стенке колодца, держа пустой стакан в руке, чувствуя, как уходит из тела ледяная дрожь.
Монашке-то что? – она в гидрокостюме. А я в драных штанах.
И на хрена мне это надо?
Все, хватит, пора развлекаться. Завтра еду в город. Казино, ресторан, девочка. Отделение милиции. Старший опер Володя.
– Завтра поеду в город, – сказал я Анчару. – Приготовь машину.
– Мне опять нужно в город, – предупредил я Мещерского.
– А вы не считаете, что должны согласовывать со мной свои действия?
– Не считаю, – отрезал я. И напомнил: – Мы уже решили этот вопрос.
– Речь не о том. Оставляя территорию виллы…
– Вы что, боитесь?
– Не перебивайте меня! Оставляя территорию виллы, вы тем самым перекладываете на меня часть своих обязанностей. На время вашего отсутствия.
Я передразнил его равнодушным пожатием плеч:
– Что ж, перечислите с моего счета на ваш ту сумму, в которую вы оцениваете эту часть работы.
Мещерский засмеялся, откинулся на спинку кресла:
– Интересно, если бы мы с вами встретились в свое время в бою, кто бы вышел победителем? Как вы думаете? – Пофилософствовать ему захотелось.
– Я, конечно, – лениво ответил я, загашивая сигарету.
– Почему? Откуда такая уверенность? – обиделся Мещерский на мою прямоту.
– Потому что добро всегда побеждает зло. В конечном итоге. – И добавил для убедительности: – Так и моя любимая диалектика гласит.
– Вы романтик…
– Практик. Убедился на опыте. Согласен, что добродетель не всегда вознаграждается, но зло наказывается всегда. Великий закон жизни.
Похоже, я попал в точку. Больную. Мещерский разве что не вздрогнул. Но потемнел.
– Да что есть добро и зло? По чему вы определяете мою, например, деятельность как зло? Какими критериями? Ведь я сделал очень много полезного людям…
– Какими средствами, Князь? Какой ценой? Не ценой ли лжи, подлости, крови и слез?
Но он не обратил внимания на эту сентенцию Серого.
– …И потом, Алекс, раз уж вы так уверены в торжестве справедливости, почему берете на себя миссию возмездия? Я ведь хорошо знаком с вашими «подвигами». Я усмехнулся.
– Я ничего на себя не беру. Положим, я просто оружие в руках Справедливости. Я ведь не только личным врагам мщу.
Мещерский тоже усмехнулся, еще злее.
– Понятно, – с щедрой иронией: – Ненависть ради любви… Знаете, друг мой, вы, коммунисты, любую нравственную категорию готовы довести до абсурда, до безнравственности. Нет абсолютного добра. Как и абсолютного зла тоже. Все имеет свой предел. Беспредельна, пожалуй, только любовь. И смелость.
– И честность, Князь.
Батюшки, а ведь он меня прощупывает. Не иначе, на что-то рассчитывает.
Все, хватит. Я и так уже достаточно раскрылся в целом. А в общем – нет.
– Так я возьму «Форд»? – прервал я дискуссию. – Мне цвет его нравится. Такой наивный.
Мещерский подумал, понял намек и опять рассмеялся.
– А вы еще интереснее, чем мне рассказывали.
И хитрее, шеф. Как же иначе?
– Я тебе поручение нашел, – сказал Анчар, вылезая из машины. – Заехай на базар. Ткемали надо взять.
– А здесь тебе мало? – кивнул я на горные склоны.
– Э! Здесь сливы сильно мелкие. Кость одна. Какой соус? Плохой совсем. Возьмешь?
– Куда от тебя денешься?
– Верно, – согласился Анчар. – Никуда. Только, слушай, ни у кого ткемали не бери. Идешь весь рынок, самый средний ряд, самый конец – высокий такой старик. Аварец.
– Как я его узнаю? Пароль скажи.
– Не ошибешься. Он справа стоит. Голый.
– ?
– Не весь. Снизу штаны есть, а сверху жилетка такой без пуговиц. Скажешь, Арчи просил – он тебе самый лучший слива насыпет. Ты ему деньги не плати. Только спасибо скажи, вот так. – Анчар плавно прижал руку к сердцу, одновременно чуть склонив голову и прикрыв глаза.
– Рэкет, значит?
– Зачем рэкет? Дружба. Я его люблю, он меня. Ехай.
– Я тебе тоже поручение нашел. Пока меня нет, приглядывай за своими хозяевами.
– Хозяин у меня один, – уточнил кавказский джигит, любитель субординации. – Вите он тоже хозяин.
Какие тонкости!
Я выехал за ворота, Анчар затворил их за мной. Сейчас он пойдет, сядет на пороге сакли с карабином в руках, я пока я не вернусь, так и будет сидеть. Как горный орел на вершине. Или в гнезде.
Следуя указаниям Анчара, я без труда добрался до города. Раза два-то всего чуть не сорвался в пропасть. Да где-то на полпути пристроилась ко мне иномарка-инкогнито. Нескромно провожала до самого города. Пришлось оставить машину у рынка и добираться дальше пешком горячими улицами. Один из пассажиров иномарки выскочил и пошел за мной.
Вот беда-то!
Я остановился, когда он почти догнал меня, повернулся к нему лицом – рука демонстративно на рукоятке пистолета под рубашкой – и робко посмотрел ему в глаза. Он виновато развел руками и нырнул в переулок.
То-то!
В городке этом Майском я когда-то бывал недолго. Приезжал с коллегой на задержание. Нам дали в помощь местного опера Володю. Очень толковый парень. И хороший. Когда его о чем-нибудь попросишь, он никогда не спрашивает в ответ: почему, зачем и сколько? Он идет и делает. И делает хорошо, переделывать или доделывать за ним уже не приходится. Мы с ним в засаде всего сутки посидели, а сдружились надолго. Тем более друг другу помогли. Он мне жизнь спас, а я ему. Такие вот считал очки.
Контора его стояла – надо же! – на том же месте, в тени столетних или двухсотлетних (не считал) дубов, а может, и каштанов, ну не ботаник я, стало быть. Словом, большие старые дерева. А под одним – будка телефонная и рядом оборотистый южный пацан с полными карманами жетонов – сервис такой для отдыхающих.
– Володя? Здесь Серый Штирлиц.
– Привет, Леша, – обрадовался он. – Ты где?
– А вот рядом с твоей конторой, напротив кафе. «Руалка» называется.
– «Русалка» вчера была. Один пьяный лох поправку внес. Из «Макарова». Ты надолго?
– Нет. Не очень. Но очень пошептаться нужно. В твою пользу.
– А то я тебя вчера узнал, – засмеялся Володя. – В мою пользу, да в твой интерес. Ладно, занимай столик, сейчас буду.
Я вышел из душной будки, пересек пыльную булыжную мостовую и остановился в дверях «Руалки», оглядывая наполненный зал.
Здесь явно приезжих отдыхающих не ждали и не жаловали. Здесь гуляли и работали только свои – герои черного подполья, бизнесмены.
Оно и удобно очень – окна в окна с городским отделением. И безопасно, стало быть.
Не кафе, а учреждение. Все посетители со своими секретаршами. За каждым столиком – отдел или главк в лице его руководителей. Звон бокалов и шелест деловых бумаг. Столовые приборы – и авторучки. Салфетки и карманные калькуляторы. И в каждом кармане – ствол. А за соседним столиком добротные дубари со складными «калашами» и двумя извилинами.
Хорошо идет работа – под добрую закусь, под дробную музыку, под девушек на эстраде. Которые даже днем выглядели как ночью, в самую свою рабочую пору. В трудовой, стало быть, пик.
– Что? Не пускают? – легла на плечо тяжелая ментовская рука. – Сейчас разберемся – кто допустил. – Володя чуть сдвинул меня и вызывающе стал в проходе, положив руку на бедро. По-шерифски.
