Я выслеживал одного особенно злостного типа, хитрого пушера лет двадцати трех. Меня буквально сжигало желание схватить его, но я сам все испортил. Когда я наконец приволок его в полицию, у меня еще не хватало неопровержимых доказательств — и он спокойно вышел на волю. Через три дня снова взялся за свое… А потом я столкнулся с ним в баре. Он бросил в мой адрес крепкое словечко — и не придумал ничего лучшего, как отправиться в умывальник…
Я помолчал, глядя на сигарету, которую держал в руке.
— Вот, собственно, и все. Разумеется, был большой скандал. Отстранили от работы… А я уже понял, что пора выйти из игры.
Она кивнула:
— Да, пожалуй, вы действовали неправильно. Но я думаю, что вы слишком к себе суровы. Никто не может уберечься от эмоций.
— Конечно. Но закон предусматривает, что полицейский передает дело в суд на рассмотрение, а не решает его собственными кулаками в запертом умывальнике. Однако, давайте переменим тему. Я хотел поговорить о делах.
Она немного отпила из своего бокала.
— О мотеле?
— Вот именно. Вы сказали, что не хотите продавать его с убытком. Но вы продали бы его за настоящую цену?
Она кивнула.
— Тогда расскажите мне о нем. Сколько вы за него заплатили? Сумма закладной, если он заложен? И во сколько, по вашему мнению, его можно оценить сейчас?
— Мы купили его за 95 тысяч год с небольшим назад. 35 тысяч заплатили наличными — остальное процентными бумагами. Мы собирались сами озеленить его, но потом муж стал болеть, и мы так ничего и не сделали. А после его смерти он вообще катился под гору. Сейчас я ничего не могу сделать. Единственно разумное — продать его сейчас, не ожидая, пока цена упадет еще ниже, но я слишком упряма, чтобы пойти на это. Последний раз, когда я пыталась его оценить, эксперты фирмы по продаже недвижимости в Таллахасси сказали, что за него сейчас не дадут более 75–ти.
— Его можно отстроить, — сказал я. — Думаю, за него можно получить больше ста тысяч. Дело ведь даже не в здании, а в территории. Она слишком мрачна и неуютна. Тут нужен бассейн, площадка для детских игр, газоны, кусты, клумбы…
— Конечно, нужны! Но у меня нет денег. Не знаю даже, как я смогу отремонтировать тот номер, который загадили кислотой.
— Вот тут–то и вступаю в игру я. У меня есть немного денег, оставленных мне семьей моей матери. Кроме того, уже говорил, что ищу, чем бы заняться. Мне нужен тяжелый физический труд, чтобы вместе с потом из меня вышло все раздражение… И я люблю копаться в земле, работать в саду. Один из моих дядюшек был архитектором по благоустройству парковых территорий и я часто помогал ему, когда еще был студентом. Я знаю, как все это делается. Знаю даже, как устроить бассейн. И мне очень хотелось бы попробовать.
Она задумчиво кивнула головой.
— Вы бы хотели войти в долю, провести все озеленительные работы, чтобы впоследствии получить за мотель более крупную сумму?
— Именно так. И учитывая, что почти всю работу я выполню сам, мы бы смогли продать мотель с немалой выгодой… Надеюсь…
— Но вы забываете одну вещь. Вы сами видите, как ожесточены местные жители. Если кто–то ненавидит меня настолько, чтобы позволять себе подобные выпады, то неужели вы думаете, что он отступится только потому, что рядом со мной появится второе лицо? Вы уверены, что захотите подвергаться такому риску?
— Как раз к этому я и хотел перейти. Эти выпады необходимо прекратить. Насколько я понимаю, вы считаете, что это работа какого–то психопата? Шутника с мозгами набекрень, который вымещает на вас свои пороки, считая, что вы убили мужа?
— Предположим, — сказала она, нахмурившись. — А вы разве думаете не так?
— Я считаю, что это работа как раз тех людей, которые убили вашего супруга.
Она чуть не пролила вино. Потом поставила бокал на стол и посмотрела на меня:
— Но ведь это Стрейдер…
— И еще какая–то женщина. Так вот, она еще находится здесь, и у нее есть помощники. Может быть, просто еще один друг сердечный — не знаю. Послушайте, за время следствия на вас было возведено обвинение? Или кто–нибудь подтасовал карты, чтобы клеймо подозрения пало на вас?
— На меня? Нет, не знаю, — сказала она, озадаченная новым для нее поворотом дела. — Во всяком случае в полиции мне об этом не говорили…
— Конечно, они могли ничего вам не сказать.
— Вы действительно думаете, что на меня…
— Да. И не только потому, что она бросила машину у мотеля. Ей нужно было оставить машину в таком месте, где она бы не навела на след; вполне логично, что она оставила машину там, где бы оставил ее сам Стрейдер. И я думаю о телефонном звонке…
— О том, который разбудил меня?
— Да… Видите ли… — Тут я замолчал. — Простите, — сказал я через некоторое время. — Я не собирался сейчас рассказывать вам все это и портить вечер… Лучше принимайтесь за бифштекс!
Она улыбнулась:
— Не беспокойтесь, от бифштекса я не откажусь. А вечер вы мне не испортите. После того, что я пережила, маленький дружеский вопрос — это все равно что плечо, на котором можно выплакаться.
— А те допросы были грубые?
— Достаточно грубые, уверяю вас.
— Кто вас допрашивал, шериф?
— В основном… иногда Редфилд. Иногда — оба сразу.
— Что вы можете сказать о шерифе?
Она задумалась.
— Я бы сказала, довольно компетентный. Ему уже за шестьдесят; этот пост он занимает уже лет двадцать. В последнее время его здоровье пошатнулось. Я слышала, что вот уже месяц он лежит в клинике Мэйо… Но вы не думайте, что со мной обращались грубо в буквальном смысле этого слова. Просто все это было так ужасно… Сам шериф — довольно учтивый джентльмен, и хотя вскоре я почувствовала, что Редфилд питает ко мне неприязнь, в его обращении тоже не было ничего грубого или подлого. И, конечно, никаких чрезвычайных мер они не принимали.
— Вы были арестованы?
— Да, но не сразу. Сначала они просто старались выяснить, знал ли мой муж Стрейдера, собирались они вместе на рыбную ловлю, в какое время муж выехал из дому и тому подобное… И не слышала ли я, как уехал в своей машине Стрейдер или когда вернулась его машина. А потом они узнали, что повар в “Силвер Кинг” видел, как у мотеля остановилась машина и из нее вышла женщина. Тогда меня и вызвали к шерифу, а уже вечером объявили, что подозревают меня в убийстве мужа, и арестовали. В течение трех дней меня часами допрашивали, но потом обвинение сняли за недостаточностью улик, и меня освободили.
— И все это время они добивались от вас одного: признания, что вы и Стрейдер, ну, сами понимаете…
Она слабо улыбнулась.
— Были любовниками? — докончила она спокойно. — Да, именно этого они и добивались. И постепенно меня начал охватывать ужас. Я понимала, что они просто не могли мне поверить, и им было бы легко убедить в этом и суд присяжных… Начать с того, что я им сказала, что вообще не знаю имени Стрейдера и что он остановился в мотеле Когда я узнала, что муж убит, я просто оцепенела — и естественно, это имя ничего для меня не значило. А позднее, когда я уже была в состоянии что–то соображать, я вспомнила, что накануне действительно была в бюро, когда он узнавал, не г. ли свободного номера. Меня спросили, видела ли я его раньше, я ответила “нет”… Да так оно и было… И тогда они показали мне две регистрационные карточки за предшествующий месяц, за октябрь. На обеих карточках значилось имя Стрейдера и номер его машины… Все было очень просто — оба раза его оформил мой муж в мое отсутствие… Но все стало расти как снежный ком и казалось все подозрительнее. Скажем, даже то, что я одна поехала в Майами — как раз в середине октября, в период между двумя наездами Стрейдера.
— Вы ездили в Майами? — Об этом факте я услышал впервые.
— Да… — Она взяла вторую сигарету. — Поехала проконсультироваться с врачом. Конечно, они сразу же захотели узнать, почему — ведь у нас же есть свой врач, доктор Грэм. А я находилась на грани истерики. Нервы на пределе и поэтому… Я пришла в ярость и вообще отказалась что–либо объяснять… Естественно, как только я поняла, что это глупо, я все объяснила; они проверили, позвонили врачу в Майами… Но все равно это их не удовлетворило… Обследование могло быть предлогом для поездки в Майами. Будь у меня роман — времени для встреч хватало. В течение двух дней — два свидания с доктором по часу каждое утро; конечно, я повидалась с двумя–тремя старыми друзьями, но все же большую часть времени — в том числе и две ночи — оставалась в Майами одна. И потом, собственно, я не была больной… — Она замолчала, видимо, не зная, как лучше объяснить причину.
— Да ладно! — сказал я. — Вам совершенно не надо входить в подробности.
Она неопределенно взмахнула рукой:
— Да, но в этом нет ничего зазорного… Дело в том, что мы с мужем очень хотели ребенка, и начали беспокоиться… Так ведь часто бывает… Но когда меня стали об этом допрашивать, я впала в ярость.
