хватает».
— Не учел, Надежда Васильевна, мой прокол, — покаялся Сергей, но о том, что дочка присоветовала побольше фруктов да молочки купить, промолчал, лишь посмотрел на Шурочку со смешинкой в глазах.
— Сейчас мигом все исправлю. Против хорошего коньячку возражать не станете?
— Ни Боже мой! — категорически заявила Попова.
Они просидели у этой чудной старой, но с молодым блеском в глазах женщины часа три, никак не меньше. Надежда Васильевна достала привезенный ей из дому альбом со старыми фронтовыми фотографиями. Она рассказывала то, что ни в одной книге не прочтешь, ни в одном фильме не увидишь.
Юмора героической этой старухе, не раз глядевшей в глаза смерти, было не занимать.
— Звезду Героя мне вручал сам маршал Рокоссовский. Красавец-мужчина, и нашу сестру обожал. Привинчивает мне, значит, золотую звездочку, а сам все грудь мне оглаживает, — смеясь, вспоминала Надежда Васильевна. — Ну я ему возьми и скажи: жалеете, мол, Константин Константинович, что я не дважды Герой?
— Это почему же мне об этом жалеть надо? — интересуется он.
— Ну, как же? — говорю я. — Две Звезды можно было бы с двух сторон повесить и с обеих сторон грудь погладить.
Он расхохотался и пальцем мне погрозил, но не рассердился, хоть он и маршал, а я тогда всего лишь старшим лейтенантом была.
Рассматривая фотографии Надежды Васильевны с Семеном Ильичом Харламовым, Саша поинтересовалась: «А с мужем вы тоже на фронте познакомились?»
— В госпитале, — ответила Надежда Васильевна. — Я уже ходячая была, а он совсем плохой. Стала его выхаживать, а когда он на поправку пошел, приласкала по-бабски. Он потом спрашивает: «Не жалеешь, что сделала?» А я говорю: «Чего жалеть, с мужем можно и нужно». «Разве ж я муж тебе?» «Ну, а кто же ты? — спрашиваю, — конечно, муж. Я же тебя выбрала». Вот так и поженились.
— Что, так и сказала: «Сама тебя выбрала?» — спросил Сашу кто-то невидимый в темноте, но ответить она не успела.
— Эй, там! — раздался грубый голос охранницы, длинной сухопарой вечно нечесаной бабищи, которую все тут меж собой называли Метла. — А ну, «убили базар». Отбой был. В карцер захотели?…
— Лисина, на выход, — прозвучало сразу после завтрака. — Руки за спину, лицом к стене.
— Куда меня? — спросила Саша конвойную.
— К адвокату.
В комнате, разделенной на две части решеткой, ее уже ждала светловолосая женщина.
— Александра Сергеевна, я ваш адвокат, Наталья Григорьевна Смирницкая.
— Вас кто… — Саша замялась, не зная, как спросить, — наняли, позвали?
— Меня пригласил ваш отец, Сергей Анатольевич, — поняв замешательство, пришла ей навстречу Наталья Григорьевна.
— Вы были у меня дома, видели моих детей? — нетерпеливо спросила Саша.
— Нет, дома у вас я не была, но ваша мама, Людмила Анатольевна, просила вам передать, чтобы вы о детях не беспокоились. С ними все нормально. Они здоровы, дочери Саша и Лиза, сын Сережа ходят в школу, им сказали, что вы вынуждены были срочно уехать по делам и скоро вернетесь.
Что-то в голосе Смирницкой было такое искреннее и доверительное, что Саша сразу ей поверила.
В разделявшей их решетке было достаточно просторное окно, через которое Наталья стала передавать какие-то судочки, пакеты.
— Я вам из дома еды привезла, так что поешьте сначала, пока не остыло, потом поговорим.
— А с собой взять нельзя? Там девчонки голодные…
— С собой нельзя, — покачала головой адвокат. — Да и здесь нельзя, хорошо, что камер видеонаблюдения нет. Вот получите передачу, тогда с девчонками и поделитесь.
— Так, значит, я здесь надолго, — у Саши враз пропал аппетит.
— Ешьте, ешьте, а надолго или нет — сейчас мы с вами с вами и начнем разбираться. Нам многое надо обсудить.
Когда Наталья Григорьевна собиралась ехать в Макарьевское СИЗО, она мысленно пыталась представить себе свою новую подзащитную. Дочь состоятельного, известного человека. Избалована с детских лет, училась сначала в Европе, потом в престижных московских вузах; ни в чем никогда не знала отказа, жила на всем готовеньком, прекрасная квартира в элитном доме, машина с водителем. Наверняка, капризна и взбалмошна, как большинство детей, выросших в таких вот тепличных условиях. Да и что касается полной невиновности Лисиной, в этом еще предстояло убедиться.
Но первая же встреча опровергла все сомнения Смирницкой. Наталья Григорьевна сразу и безоговорочно поверила Саше. Да и невозможно было не верить этим глазам, смотрящим на мир открыто и искренне, как невозможно было не то, что заподозрить, но даже усомниться в том, что эта чистая молодая женщина способна была на мало-мальски дурной поступок.
***
…Адвоката Смирницкую порекомендовал Сергею Михееву его давний приятель Леонид Ефимов. При весьма и весьма непростых обстоятельствах самому Ефимову пришлось познакомиться с Натальей много лет назад. Случилось это в самом начале девяностых — в дополнительной характеристике те бурные годы, для живших в России того времени, не нуждаются.
Лёнчик, как в молодости называли его друзья, катастрофически опаздывал на важную встречу. Нарушая все правила, обгоняя машины то справа, то слева, он выжимал из своей далеко не новой «субару» все, на что была способна его «старушка». Лихие маневры закончились тем, что он чуть было не столкнулся с огромным черным джипом с затемненными стеклами. Понимая, что виноват сам, Лёнчик выскочил из машины, готовый извиниться. Но вышедший из джипа громила разразился такой площадной бранью, что Лёнчик поначалу оторопел. Будучи человеком не робкого десятка, он одернул нахала: — Послушай, давай-ка сбавь обороты. В конце концов ничего же не случилось.
— Не случилось, так сейчас случится, — прорычал громила, и в руке его появился пистолет — явление для Москвы того времени отнюдь не исключительное, и даже не редкое.
Выстрелив Ефимову в ногу, он преспокойно уселся в свою машину и отправился… в милицию, где и написал заявление о том, что на него совершили умышленное нападение и он вынужден был обороняться, применив огнестрельное оружие. Помощнику и по совместительству охраннику известного депутата поверили безоговорочно. К тому же официально и по всем правилам оформленное право на ношение оружия у него имелось.
Депутат, которому верой и правдой служил бывший морской пехотинец, известен был своими острыми выступлениями. Поглаживая свою ухоженную, клинышком остриженную бородку, он с трибуны исключительно громил — кого громить, по большому счету значения, в общем-то, не имело, всегда было на кого обрушить праведный гнев, продуманно поддерживая имидж бесстрашного борца за справедливость. После дел праведных любил депутат заглянуть в казино, но поскольку чаще всего проигрывал, то крупных ставок не делал. Из казино уезжал на дачу, неизменно прихватив с собой путану, всегда и непременно новую, которая
