— Подумайте как следует. Вы не производите впечатления простой вахтерши. Вы должны знать, что за дела творятся в этом доме, и, я уверен, кто-то подкидывает вам пару марок, чтобы вы держали язык за зубами. А на много ли их хватит? Еще на одну кофточку, на ужин в ресторане… В любом случае этих денег будет недостаточно даже на поездку за границу, где вы будете чувствовать себя в безопасности и где вас не достанет полиция. Если мои подозрения подтвердятся, вам грозит статья: организованные преступления, принуждение к рэкету и, возможно, соучастие в убийстве. Даже при предъявлении обвинения в сокрытии преступных умыслов тоже набежит немалый срок, а после этого из земных радостей останется разве что физкультура для пожилых, а в утешение — надежда на реинкарнацию.
Никакой реакции. Она улыбнулась — держала удар. Однако затравленный взгляд подсказывал, что, останься мы наедине, дама наверняка бы раскололась. А может быть, я все нафантазировал, и Лейла случайно оказалась в этом месте, а Грегор — всего-навсего простой сторож интерната с взлохмаченными волосами и в мягких домашних тапочках, который придет сейчас и без труда уведет отсюда Лейлу?
Однако действительность превзошла все мои ожидания. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалилось нечто напоминающее крылатую ракету, нечто состоящее из мускулов, в майке, тренировочных штанах и кроссовках, с бритым черепом и подбородком, созданным для вышибания дверей. Зрачки его двигались так, будто он готовился к встрече со стадом диких слонов. Рост его был не менее двух метров, а чтобы измерить ширину плеч, надо было вертеть головой, как в теннисе. Броские спортивные часы на его руке показались мне до боли знакомыми. Случайное совпадение? Точно такие часы я уже однажды видел — на Аренсе.
Не обращая внимания ни на меня, ни на фрау Шмитцбауэр, он сразу же бросился к Лейле и зарычал:
— Ну ты, сраная скотина! Снова учудила что-то? Я разве тебе не говорил…
Что он мог ей говорить, нетрудно было представить по пронзительному крику девочки, когда громила схватил ее своими чугунными ручищами и в мгновение ока оторвал от стула. Бедняжка дрыгала ногами, пытаясь попасть в своего мучителя. Циклоп рычал: «Заткнись, гнида!» — а фрау Шмитцбауэр: «Не сильно хватай ее!» Девочка дико завизжала, и тесное помещение секретариата стало напоминать камеру пыток. Я вытащил пистолет.
— Эй, вы, — крикнул я, стараясь перекричать Лейлу. — Грегор!
Зажав девочку под мышкой, он обернулся. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что за штука поблескивает в моей руке, и громила смерил меня недоверчивым взглядом. Лейла сучила ногами и взвизгивала. Взглянув на меня, она на секунду смолкла.
— Отпустите ребенка! — сказал я, покрутив дулом пистолета.
Взгляд Грегора становился все более недоверчивым, а зрачки — все больше и чернее. Его фигура напоминала персонаж из фильма ужасов — ходячая реклама к «Слуге дьявола».
Он повернул шею в мою сторону.
— А это что за козел? — спросил он.
Фрау Шмитцбауэр прикусила нижнюю губу, увидев в моих руках пистолет, однако лексикон Грегора, видимо, не одобряла и извиняюще пожала плечами.
— Этот козел сейчас продырявит тебе колено, если ты немедленно не отпустишь ребенка.
В громиле что-то взорвалось. Оскалившись и выкатив глазищи, он сломя голову бросился ко мне, прикрываясь девочкой как шитом.
— Ах, так?! Продырявишь колено, говоришь? — рычал он, двигая подбородком. — Ну, давай, дырявь! Но сначала тебе придется продырявить девчонку! Об этом ты не подумал? Он, видите ли, собрался меня продырявить! Да я прихлопну тебя как муху, одной левой!
— Да хоть правой. Не в этом дело. Я не собираюсь стрелять тебе в грудь. Я просто выбью тебе коленную чашечку.
— Грегор, умоляю… — завопила фрау Шмитцбауэр. Грегор пыхтел как загнанная лошадь. Он дергался и потел, дико озираясь по сторонам.
— Отпусти ребенка, — повторил я, но он меня не слышал.
Уставившись в пол, громила был словно в состоянии гипноза. Он уже не пыхтел и не дергался, подвластный исключительно рефлексам. Согнув колени, набычившись и приняв позу толкателя ядра, он напряг бицепсы. Я почувствовал, как взмокла моя рука, державшая пистолет.
Лейла ринулась ко мне. Отбросив ее влево под стол, я сам кинулся вправо и, увидев над своей головой двухметрового верзилу, выстрелил. Пуля попала Грегору в ноги. Он вскрикнул, застыв на миг в сложной танцевальной позе, потом схватился за ноги и рухнул на пол. В этот момент раздался пронзительный визг фрау Шмитцбауэр.
Я продолжал лежать и, сделав глубокий вдох, сжал свою руку, чтобы она не дрожала. Тело Грегора, находящееся в трех метрах от меня, не шевелилось. Очевидно, он потерял сознание. На его тренировочных штанах темнели пятна крови. Я выпустил в него всю обойму. Несколько нуль попали в стену. Будь он даже в трезвом состоянии, я вряд ли бы удержался от выстрелов. А уж под наркотой — кто знает, что он мог еще выкинуть? Впрочем, целился я по ногам, не выше.
Фрау Шмитцбауэр продолжала визжать. Я с трудом поднялся на ноги, подошел к ней и стал бить ее по щекам, пока она, закрыв лицо руками, не начала тихо всхлипывать. Потом заглянул под письменный стол, где обнаружил Лейлу. В разорванной майке, босая, она сидела, забившись в дальний угол и обхватив руками колени. Девочка зажмурилась и стиснула губы, а по ее лицу текли слезы.
Я распрямился и вынул из кармана пиджака пачку сигарет. Сейчас девчонка вызывала только раздражение. Почему она не сбежала? Зачем осталась в этом мерзком кабинете, несмотря на грозящую ей опасность? Если бы не она — неважно, знала она что-нибудь или нет, — я бы наверняка расколол фрау Шмитцбауэр. Мне не хватило минут двадцать, чтобы вывести ее на чистую воду и выудить из нее все о связях рэкетиров с лагерем беженцев. Я был уверен, что мне удалось бы также выведать у нее кое-что об обитателях интерната, которые вряд ли станут оплакивать ее бесславный конец. Впрочем, и сейчас не все было потеряно. Еще немного помучить Грегора — и мадам представит в письменном виде все, что ей известно. Но все это теоретически, а практически… Выцарапать Лейлу из-под стола и выставить за дверь было невозможно, не говоря уже о том, чтобы применить в ее присутствии некоторые методы военной хунты. Я мучительно обдумывал, что же мне делать в этой ситуации, и для начала закурил.
— Эй ты, козел, а ведь ты в полном дерьме, хотя и не догадываешься об этом, — прохрипел с пола очухавшийся тем временем Грегор. — Я тебя прикончу как свинью… Я так тебя замочу… Но быстро ты не сдохнешь, а помучаешься. Я оторву твои поганые яйца, ты будешь блевать собственным дерьмом. Ты захлебнешься в собственной крови и очень пожалеешь, что тебя, чурка, родила на свет твоя черномазая чурка-мать…
Поток брани никогда бы не прекратился, если бы я не двинул ему ногой в морду. Он еще что-то пробормотал, потом наступила тишина.
— Итак, — сказал я, обращаясь к фрау Шмитцбауэр, — а теперь давайте-ка покумекаем, как нам отсюда выбраться.
Но фрау Шмитцбауэр и не собиралась ничего кумекать. Она продолжала вопить истошным голосом:
— Убийца! Вы его убили! Вы убийца!
— Ерунда. Это для него сущий пустяк. Он выдержит. А вот выдержите ли вы? Я, пожалуй, сейчас вызову полицию и расскажу историю этого наркомана, а вы мне поможете с подробностями. А если нет — мне придется выложить всю правду, что ваше заведение находится в руках германо-хорватской мафии, а вы вместе с вашим Грегором им помогаете.
— Убийца!
— А сейчас прекратите истерику. Если будете вопить и дальше, обещаю, что ваш дорогой Грегор совсем истечет кровью.
— Вы… знаете, кто вы?
— Если я еще раз услышу слово «убийца», считайте, что вы труп.
— Вы страшный… жестокий…
— О’кей. А теперь выкладывайте всю правду.
Я подошел к телефону, взял трубку и набрал номер. Но прежде чем в трубке послышались гудки, перед моими глазами появилась тонкая ручонка с облупившимся лаком на обгрызенных ногтях и нажала на рычаг.
— Не звоните.
Я обернулся и посмотрел на заплаканное лицо Лейлы.
— Пожалуйста. — Ее глаза умоляюще смотрели на меня.
— Хочешь сказать, чтобы я не вызывал полицию?
Она утвердительно покачала головой.
— Почему?
Не успела она открыть рот, как за моей спиной раздался голос:
— Потому что ее мать — шлюха и по уши завязла в их делах. Вот почему она не хочет полиции, великий друг детей.
Я обернулся, пораженный тем, что голос принадлежал той же самой женщине, которая только что приветствовала меня, источая мед, в этом бедламе. Сейчас в нем сквозили только ненависть и злоба.
Она повернула ко мне свое покрасневшее от слез лицо, чего не мог скрыть даже загар, и торжествующе осклабилась:
— Что, не ожидали? Да ее мамаша самая гадкая из всех! А эта маленькая ведьма — такая же падшая тварь, как и ее мать. Ишь, как она ловко обвела вас вокруг пальца!
