– Без глупостей, Бурма. Вылезай оттуда.
Это был голос Флоримона Фару. На четвереньках выполз я из своего убежища. Поднимаясь, окинул взглядом открывшуюся картину. Подручные Фару выводили трех типов в наручниках. В углу валялся убитый только что не дважды Перонне. В последнем великом путешествии его сопровождали Жо и другой член шайки. "Сегодня ночью уезжаю из Франции". Как говорят, отправляясь в Овернь: я покидаю Францию и заграницу. Рядом с комиссаром изящный силуэт...
– Раз, два, три... Элен, – выговорил я.
Она бросилась в мои объятия.
– Вы можете ее расцеловать, – произнес Фару. – Ей вы жизнью обязаны. Почувствовав опасность и проявив больше здравого смысла, чем вы, она вместо того, чтобы лечь спать, проследовала за вами до типографии. И в тревоге позвонила мне. Она чудесная девушка, но скажу вам откровенно: на ее призыв я ответил лишь потому, что дело происходило в окрестностях Каирской площади. Будь это в другом месте, я бы не пошевелился, хоть вы тресни. И как бы ни была мила Элен. Но другое дело – Каирская площадь...
Нет, сообразительным я себя не показал. И все-таки мне хотелось заполучить очко.
– Да, – произнес я небрежным тоном. – Разве не здесь была обнаружена убитой Эстер Левиберг? Задушенная, но сначала оглушенная ударом тупого орудия, которое вы в конце концов определили как тяжелое типографское клише.
Ткани Берглеви. Шесть этажей. Широкий, словно речное устье, фасад. Цербером был опять новенький. Похоже, в ближайшем будущем здесь произойдет полное обновление персонала.
По-прежнему нелюбезный, по-прежнему постоянно мигающий, Рене Левиберг выглядел еще более подавленным. Я уселся, не дожидаясь приглашения. Он сказал:
– Кажется, вы должны мне сообщить нечто важное, господин Бурма?
– Да. Но сначала хотел бы осведомиться о состоянии вашего здоровья. Я узнал, что несколько дней назад вы были жертвой вроде бы покушения. А именно в тот вечер, когда отчасти благодаря мне Перонне-Бонфис испустил дух. Несомненно, у вас произошел бурный разговор? Статья в "Сумерках" не могла понравиться вам, отрицательно относящемуся к любому скандалу, к любой пустой шумихе. Перонне на это было наплевать. Использовав вас на все сто, он убирался за рубеж.
Левиберг выругался. И все.
– Вижу, что вы полностью оправились после того несчастного случая.
Снова ворчанье и морганье.
– Я разъяснил комиссару Фару, что вы знали Перонне в лагере, куда его направили дружки из гестапо, чтобы обелить – это частность, о которой вы не знали, – и что там он спас вам жизнь. По этой причине вы поклялись ему в вечной признательности. Я ему также сказал, что Перрон не без вашего ведома воспользовался вашими предприятиями в собственных целях и набрал к вам на службу своих людей. Пример: тот цербер, что встретил меня при моем первом визите и немедленно доложил своему начальнику о моем появлении.
– Между прочим, это верно, – рявкнул Левиберг. – Я ни о чем не знал.
– Я не сообщил Фару, что Перонне охотно укрывался в одном из ваших загородных владений, когда это было необходимо.
– Этот человек был вне закона. Он никогда от меня этого не скрывал. Но если бы я знал, что он еще и убийца...
– Знаю. Вот почему, желая избавиться от меня, он меня все же не убил. Он надумал другое. Если бы я умер насильственной смертью, вы бы его сразу же заподозрили, а ему не хотелось терять вашу весьма выгодную дружбу. Хорошо. Я не сказал Фару и о том, что, когда вас начали шантажировать, вы вместо того, чтобы обратиться в полицию либо к частным детективам, поручили Перонне этим заняться. Как вы бы поручили ему заняться Морено, если бы он объявился в окрестностях. Морено не может объявиться. Он мертв. Но я вам об этом не сказал, и Перонне, которому вы сообщили все подробности, их использует, когда, будучи уличен Эстер в преступной деятельности, вынужден ее убрать.
Воцарилась тишина. Я нарушил ее, чиркнув спичкой, чтобы раскурить трубку.
– Эстер была встревожена вашими отношениями с этим человеком, характер которого был ей совершенно ясен. Но то ли из-за застенчивости, то ли из какого-то иного чувства она ввела меня в этот дом под предлогом появления Морено.
Иное чувство? И еще какое, Нестор! Она уже давно что-то заподозрила, но кому доверить роль брошенного в тихую заводь камня в надежде, что братец утонет в поднявшейся грязи? Черт возьми, конечно же Нестору Бурма! И в дневнике многократно повторяется его имя. Если бы Морено вернулся. Вот предлог. Лучше Бурма никого не найти. Но послушайте! Превосходная мысль. И мысль оказалась действительно превосходной.
– Она обратилась ко мне с единственной целью – защитить вас...
Скажешь тоже. Когда она звонила мне, выследив Перонне и обнаружив его операцию с фальшивыми долларами, ее голос дрожал от волнения. Мне нужно кое-что вам показать. Наконец-то у нее в руках оказалось средство, которым она могла сразить своего брата. Сообщник гангстера. И вместо того, чтобы, как мы договорились, дожидаться меня, она не смогла удержаться и отправилась назад, чтобы снова насладиться тем зрелищем... И из-за этого умерла. Именно, умерла.
– …и мне хотелось бы, чтобы вы об этом не забывали.
– Не забуду, – ответил Левиберг.
– Превосходно. А теперь возьмите это.
Я вынул снимки – фото и негатив – и положил их на бювар:
– Вот что хотел вам продать Марсо-Марселлен. Этот снимок был сделан сообщником Перонне по его приказу.
Опасаясь, что в один прекрасный день ваша признательность ослабеет, Перонне хотел приобрести средства давления на вас. Но упустил фото из своих рук. И захотел заполучить их обратно, когда в чужих руках они вдруг стали опасны и для него. Предполагаю, что когда Марсо-Марселлен предложил вам сделку, Перонне посоветовал согласиться... так же, как в вечер встречи он побудил вас раздобыть наличные, чтобы заплатить то, что требовалось?
Моя осведомленность не удивила Рене Левиберга.
– Да, – выдохнул он.
– И еще один вопрос, сударь. Глядя на этот снимок, вас можно бы счесть закоренелым сообщником Перонне, а вы им не были. Отсюда мораль: критически выслушивайте сплетни шантажистов. Идет ли речь о гангстере или гестапо...
Ну что же, пусть с мертвой, но я рассчитался с Эстер за ее деньги.
– Да, несомненно, – произнес Левиберг.
В задумчивости он долго рассматривал фотографии. Наконец, поднял свои черные мигающие глаза:
– Сколько?
– Вы меня оскорбляете, – усмехнулся я. – Но не стану вас разочаровывать. Два миллиона. Двумя чеками. Первый на имя мадемуазель Клотильды Филиппон. Она "вдова" юного остолопа и негодяя. Мне бы не хотелось, чтобы она вообразила, что он был еще и лжецом. Другой – на мое имя. Но не для меня. У несчастной убитой дурехи наверняка где-то у кормилицы остался сирота.
Я вышел с двумя чеками в кармане. В последний раз обернулся я на широкий, словно речное устье, фасад шестиэтажного здания. Ткани Берглеви. Хлопчатобумажные изделия. Шелка. Шерсть. Полотна.
Экраны для киногрез? Простыни для любви? Саваны, и ничего другого.
