Лео Мале
Километры саванов
Все началось под знаком семьи и в том же духе продолжалось. Милая компашка злодеев! В ту пору по поручению одной почтенной провинциальной семьи я разыскивал сбежавшую из дома несовершеннолетнюю девицу. Флоримон Фару из Островерхой башни посоветовал мне обратиться за содействием к некоему Ритону де Мартигу, наполовину осведомителю, наполовину сутенеру. Он бывал в окрестностях ворот Сен-Дени, и поэтому в течение недели я только там и околачивался. Образцовый обыватель Ритон вроде бы особенно любил этот исторический памятник – ворота Сен-Дени. Некогда именно через эти ворота государи совершали триумфальный въезд в наш славный город, и там же их выносили ногами вперед по дороге к королевской усыпальнице. Для владык преступного мира история отчасти повторялась. В этих местах некоторые возносились очень высоко, пока не низвергались вниз, под дружеским обстрелом, как мне вскоре предстояло убедиться на одном примере. В конце концов я раскопал своего Ритона, но он оказался совершенно бесполезен.
Расставшись с ним в тот вечер, я заскочил пропустить стаканчик в маленькое бистро на углу улицы Блондель. Был час вечернего аперитива, а за то время, что я провел в этом квартале, у меня появились кое-какие привычки. Я даже начал пробуждать любопытство у шлюх, которые недоумевали, не робкий ли я клиент, не назначенный ли недавно фараон, не начинающий ли сутенер. В бистро собрался обычный круг посетителей мужского и женского пола: настороженные стиляги с бегающим взглядом и девки в столь плотно облегающих платьях, что даже будучи голыми, они не выглядели бы столь обнаженными. Входя и выходя, девицы звонко постукивали по полу высокими острыми каблучками, а стиляги, когда мягкой походкой шли от бара к электрическому биллиарду, двигались словно на фетровых подошвах. В толпе затерялись и то ли приходившие в себя, то ли набиравшиеся духу потребители плотского товара. Ссутулившиеся под грузом своего тоскливого и жалкого одиночества, они выглядели сумеречно спокойными.
Если забыть об этих типах, уголок выглядел оживленным, а вскоре стал еще оживленнее. Выезжавшие из улиц Абукир и Александрии авто в узком проходе сталкивались с машинами, выскакивающими со стороны улицы Сен-Дени, и сообща создавали веселый клаксонный гам. Среди тачек проскальзывали велосипеды и мотороллеры. В кафе не переставая звенели электрические биллиарды, кости стучали по металлической стойке бара, а музыкальная машина, сверкающая всеми хромовыми деталями, заливала шум разговоров приторной звуковой патокой.
Находясь у края стойки, я сидел у самой двери. Мне было интересно наблюдать за уличным движением, а иной раз – за задком вышагивающей из конца в конец тротуара девицы. Внезапно, будто выскочив из-под земли, передо мной возник парень. Из-под серой шляпы над бледным вытянутым лицом выбивались черные космы. Черными были и его глаза, а 1761л поразительно узки. Поверх моего плеча антрацитовые глаза нырнули взглядом в глубь бистро, а потом уставились на меня. Парень улыбнулся, стараясь, но без особого успеха, чтобы улыбка на его узких, как лезвия, губах, выглядела любезной. Взгляд лихорадочно застыл. В то же время я заметил, что он двинул левой рукой. Правая была погружена в карман пиджака. Глядя на меня, он улыбался, а левой рукой делал мне знак отодвинуться. Девица исчезла. Данте Паолици, – его имя я узнал позднее, – был слишком вежлив и слишком щепетилен для злодея. И стал жертвой хорошего воспитания и похвальных чувств. Наконец, поняв его намерения, – есть дни, когда я особенно туп, – я стремительно прижался к стене, чтобы избежать явно не предназначавшихся мне сюрпризов, но для него самого было уже слишком поздно. Мое присутствие заставило его заколебаться, а этих нескольких секунд нерешительности оказалось достаточно, чтобы вспугнуть того или тех, на кого он собирался неожиданно напасть. Оглушающий грохот перестрелки наполнил бистро. Данте Паолици принял свою дозу свинца величественно, словно монарх при исполнении служебных обязанностей, и рухнул в канаву, все еще сжимая пушку в кармане. Предсмертная судорога привела в действие опасный механизм, и над самой мостовой, на бреющем полете, полетели куски металла. Исполнить свою безнадежную серенаду корсиканец прибыл не один. Эстафету принял худой черноволосый малый с бледной физиономией, начавший из подворотни поливать свинцом маленькое спокойное кафе. Тем временем я воспользовался мгновением относительного спокойствия, чтобы смыться. Нет нужды говорить, какой переполох царил на улице. Пытающиеся умчаться с места битвы машины сбились в кучу, так что теперь без динамита их невозможно было бы развести. Не знаю, с кем меня спутал второй гангстер, но он выстрелил в мою сторону, когда увидел, что я удираю. Я укрылся за стоявшим автомобилем и на всякий случай извлек собственный пистолет, преисполненный решимости отправить к праотцам первого же парня, который сочтет меня мишенью. За этой машиной я оказался не один. Там уже укрылась проститутка, и там же почти одновременно со мной приземлился элегантный мужчина в темном костюме. У стремительно присевшей проститутки лопнуло во всю длину слишком тесное платье, но то, что она демонстрировала, явно не растрогало господина, явившегося сюда ни за чем иным, как за краткосрочным сеансом любви. Прикрепленный к его уху слуховой аппарат был совершенно лишним. Даже самый глухой услышал бы шум уличной корриды. Во всяком случае, если он и был глуховат, то слеп не был. Когда он увидел, как я извлекаю свой пистолет, то подскочил и едва не потерял сознание. Девица выглядела не лучше.
Наконец все успокоилось. Вероятно, для ровного счета стороны обменялись еще двумя или тремя выстрелами, и установилась мертвая тишина. Ее нарушил характерный звук полицейской сирены. Закон приближался.
Я убрал свой арсенал и, оставив проститутку и господина оправляться от пережитого потрясения и заняться делом, если потребуется, вернулся в бистро, где подают столь изысканные аперитивы с концертом. Не менее дюжины мусоров в мундирах разгоняли внезапно набежавших зевак, в то время как инспектора пытались собрать сведения о происшествии.
Изрядно помятый, я все же умудрился заглянуть внутрь кафе. Досталось зеркалам и многочисленным бутылкам. Из-за стойки опасливо высовывали головы ничуть не пострадавшие половой и хозяин. Кроме них в заведении никого не оставалось. За исключением покойников в количестве двух. Один валялся у подножия стойки, а второй – поперек электрического биллиарда. За его спиной развороченный пулей механизм проигрывателя снова и снова пережевывал музыкальную фразу из модного шлягера. Данте Паолици оставался в своей канаве, свободно и непринужденно раскинувшись, словно мягким весенним вечером в Аяччо. Его приятель в воротах смахивал на кучу старого белья. Должно быть, четыре легкие души сообща двигались в ад, предвкушение которого только что испытали.
Фараоны в мундирах, эти – вполне живые, продолжали всех осаживать, пытаясь рассеять сборище возгласами "Проходите!", произносимыми самым различным тоном, но чаще всего нервным. Надвигался этап применения тупых орудий. Я уже намеревался им подчиниться, как сами же они мне помешали. Так всегда с ними. Их трудно удовлетворить. Неожиданно меня схватил здоровенный мужлан в темно-синем, а второй запустил руку под пиджак, и я услышал, как третий персонаж говорит:
– Осторожно. Похоже, он вооружен.
Возможно, меня подставил оправившийся от испуга шикарный господин. Тем временем удерживавший меня в объятиях легавый извлек мой ствол. Он продолжал ощупывать меня и издал ликующий вопль, когда нашарил трубку, которую принял за вторую находку. Я посмеялся над его ошибкой. Отплачивая за свою неловкость, он наградил меня внушительным ударом кулака, и в компании столь же невинных, как вместе взятые Жанна д'Арк и я, бедолаг нас затолкали в машину префектуры, которая направилась в сторону главного комиссариата полиции по Банковской улице. В ожидании лучшего. В результате я приближался к своей конторе, но не усмотрел в этом проявления любезности. В участке, предупреждая малейшее наступательное движение со стороны местных кадров, я предъявил свои бумаги. Хозяин участка, комисар Гранжан, немного меня знал. Мое агентство располагалось в трехстах метрах отсюда, по улице Пти-Шан, в том же округе, и я находился под его юрисдикцией. Это кое-что упростило, и все же он не решился сразу же меня отпустить. Тогда я попросил разрешения позвонить своему давнему другу комиссару уголовной полиции Флоримону Фару. Гранжан сказал мне, что в этом нет необходимости. Фару вскоре появится сам, потому что некоторые подробности происшедшей разборки заставляли предполагать, что она связана с делом, которым уже занимались на Набережной ювелиров. Причем непосредственно мой друг. Я подождал. Вскоре Фару вызволил меня. Бурча по обыкновению, что мне нет равных в умении занимать место в первом ряду там, где горячо. Намылив мне шею и разобравшись в причинах, из-за которых я оказался на поле брани (он их знал, поскольку сам навел меня на Ритона), он подтвердил мои гражданские достоинства перед лицом своих коллег, а после того, как все представители правопорядка, от господина Гранжана до последнего уборщика, в избытке профессионального рвения принюхались к дулу моего пистолета, будто к чашечке редкого цветка, пытаясь убедиться, что я не воспользовался им недавно, мне вернули и мое оружие. Во время покаянной церемонии два крепыша в форме мрачно поглядывали на меня. Им не понравилось, что я от них ускользаю. Уладив со мной, Фару попросил, чтобы я все же рассказал об инциденте. Ничего не было проще. Описав все, что произошло у меня на глазах, я также объяснил, зачем достал пистолет. Фару никак не отреагировал. Повернувшись к коллеге, он спросил:
