Она имела в виду отца Кори, который умер за четыре месяца до его рождения. Он был хорошим человеком. Единственным хорошим человеком, которого она знала, и ей с ним было лучше, чем с мужем. Такой порядочный, такой искренний, такой чистосердечный. Рядом с ним она чувствовала себя счастливой.
С ее мужчиной. С ее Мэтью.
Мэтью был полицейским.
— Не обычным полицейским, — говорила она своему сыну, — несмотря на то что он так и не получил повышения и числился лишь одним из многих патрульных. Но клянусь тебе, Кори, твой отец был необыкновенным человеком. Черт возьми, он был один такой на целую тысячу. Видишь ли, мой мальчик, он был честным полицейским.
Я хочу сказать, честным во всех отношениях. Слишком честным, черт возьми, для этого паршивого мира, я полагаю. В нем было что-то от святого, и, как воздается святым, воздалось и ему. Он был козлом отпущения, его пинали, над ним насмехались. Они терзали его тело, трепали ему нервы и пытались сломить его дух. Они старались на славу, можешь мне поверить.
В полицейском участке ему доставались все те дела, о которых не прочитаешь в газетах. Снова и снова он рисковал своей головой, чтобы схватить с поличным мерзавцев, по которым давно плачет тюрьма, а вскоре видел, как они расхаживают, свободные как ветер. Хочешь знать, что он делал?
Он приводил их снова. И что он за это получил? Я тебе скажу, мальчик, если ты хочешь знать. Здесь, на «Болоте», у полицейского есть два пути. Либо он вступает в игру и получает плату за то, что в нужный момент отворачивается, либо его ждут выбитые зубы и сломанные кости.
Скажу тебе, по утрам он приходил то с повязкой на голове, то с рукой в гипсе, то с заплывшими глазами и синяками. А порой — держась за живот и отплевывая кровь.
«О железяку споткнулся», — говорил он тогда, пожимая плечами. А потом улыбался так, что я больше не могла на него сердиться. Но скажу тебе, мой мальчик, трудно было это вынести.
И однажды утром он совсем не пришел домой.
Все случилось в проулке. Пока он выслеживал одних подонков, другие набросились на него с кусками железных труб и бейсбольными битами. Не успел он засвистеть в свой свисток, как они сшибли его с ног и принялись отделывать. По крайней мере, мне объяснили, что они бросили его, решив, что он мертв. Но по пятнам крови можно было понять, что он пришел в себя и пытался ползти. Ему не удалось уйти далеко, и он был слишком слаб, чтобы свистнуть в свисток. Он потерял много крови и в конце концов сел, прислонившись спиной к забору. Кровь продолжала капать, и через некоторое время ее почуяли крысы.
Вот так все и кончилось, мальчик. Вот что в конце концов случилось с твоим отцом, хорошим, честным полицейским. Крысы набросились на него, и он стал мясом у них в животах. Теперь ты понимаешь, почему я пью?
— Но мне не следовало рассказывать тебе это, — говорила она мальчику, который сидел спокойно в кровати в полутемной комнате, а рядом валялись окровавленный нож и дохлая крыса. — Честный полицейский, — бормотала женщина, пьяно шатаясь. — Говорят, ему воздается за честность, — сказала она, повышая голос. А потом продолжила еще громче: — Я скажу тебе, как ему воздается, я, черт возьми, специалист в этом деле... — Но больше она не могла говорить и упала на стул.
Она попыталась добавить что-то еще, но вино одолело ее, и она захрапела.
Мальчик опустил голову на подушку и попробовал заснуть снова. Но спать он не мог. Он сел на кровати и посмотрел на дохлую крысу. Потом встал, подошел к раковине и вымыл нож, а крысу выбросил в окно. Уже лежа в кровати, он услышал характерные звуки в проулке и понял, что другие крысы набросились на дохлую и принялись ее поедать. Шум становился громче, крысы дрались за обед. Шестилетний мальчик крепко зажмурился и застонал, словно от боли.
Теперь, когда прошло столько лет, направляясь к западу по Эддисон-авеню, проходя через перекрестки и ускоряя шаг, чтобы быстрее миновать крысиную возню, Кори чувствовал легкое покалывание высоко на бедре, где-то у паха. Он подумал, что ему это что-то напоминает, но вот что — он не был уверен.
Кори пересек Третью улицу и направился ко Второй. На пересечении Второй и Эддисон-авеню горящие окна забегаловки выдавали бурную жизнь. Любители выпить, собиравшиеся здесь по пятницам, уже набились в бар. Большинство мест за столами с расшатанными ножками было занято. Несколько женщин сцепились из-за столика. Какой-то строитель с мощными плечами и волосатой грудью в пропитанной потом нижней рубашке и в желтой каске, сдвинутой на затылок, кинулся их разнимать. Одна из девиц одним ударом сшибла его с ног.
Когда Кори входил, из двери вылетел тщедушный человечек, катапультированный мощным пинком дамы-вышибалы. Он мягко шмякнулся животом о мостовую — очевидно, опыт подобных приземлений у него был большой, — проворно поднялся на ноги и с торжественным выражением лица сделал вышибале «нос».
Та с сомнением посмотрела на свой кулак и сделала шаг вперед. Коротышка грациозно попятился. Оказавшись на мостовой, он заявил высокопарно:
— Мне есть куда пойти.
— Верю, — ответила дама-вышибала. — Попытай счастья вон там.
И она указала на помойку через дорогу.
— Боюсь помешать, — сказал коротышка. — Там твои родители.
— Сделай мне одолжение, — проговорила дама почти ласково. — Подойди сюда и дай мне разок тебя стукнуть. Только разок.
Лицо тщедушного человечка оставалось торжественным. Он посмотрел на Кори, стоящего в дверях.
— Она — помесь, — пояснил он, демонстративно указывая на женщину, словно та была экспонатом на выставке. — На треть ирландка, на треть чероки и на треть — гиппопотам.
Вышибала со свистом втянула в себя воздух.
— Ты у меня еще попляшешь! — пригрозила она.
— Это технически невыполнимо, — отозвался ее собеседник, а потом добавил, обращаясь к Кори: — Вы когда-нибудь видели такую выдающуюся задницу? На ней можно вдвоем сыграть в карты...
Женщина бросилась на человечка, которого все звали Карпом. Тот увернулся с ловкостью скользкой рыбешки, перебежал через дорогу и скрылся за углом. Преследовать его было бесполезно. Женщина направилась к стоящему у дверей Кори, что-то неразборчиво бормоча себе под нос относительно важнейших качеств Карпа, его родителей и планов, которые она строила по поводу его будущего.
Потом она подняла глаза и, увидев Кори, одарила его таким взглядом, словно они с Карпом состояли в заговоре против нее. Кори улыбнулся как можно дружелюбнее. Она хмуро уставилась на него.
— И тебе, — сказала она, — тоже достанется.
— Я просто шел мимо, Нелли. Я — невинный свидетель.
— Невинный, говоришь?
Она сложила огромные ручищи под сорокадюймовыми грудями. Груди соответствовали величине ее фигуры. Она весила добрых двести сорок фунтов при росте пять футов шесть дюймов. И ни капельки жира — одни мускулы, готовые прийти в действие против любого, кто решит, что можно поиграть с ней, а потом бросить.
Но Кори не заигрывал с ней. Он погасил свою ласковую улыбку, чтобы не быть неправильно понятым, и сделал легкий жест в том направлении, куда скрылся Карп.
— Что Карп? Опять что-нибудь натворил?
— Что всегда, — буркнула Нелли. — Крал выпивку со стойки.
— Некоторые люди ничему не учатся, — вздохнул Кори. И сразу понял, что ему не следовало этого говорить. Он сам дал повод. Нелли окинула его презрительным взглядом с головы до ног, и ее поджатые губы пренебрежительно скривились.
— Чья бы корова мычала, — сказала она. — Думаешь, по тебе не видно?
Кори пожал плечами, развернулся и направился в бар. Но Нелли еще не закончила. Ее толстые пальцы впились Кори в плечо, и она развернула его к себе.
— Хочу тебе кое-что сказать, Брэдфорд, — начала она.
— Да брось ты! — миролюбиво ответил он. — Ты мне уже это говорила.
— Но пожалуй, стоит повторить, — настаивала она. Кори попытался высвободиться, но Нелли не выпускала его плечо, и таким образом они вошли в бар. Ее хватка была крепкой, ему стало больно.
— Ради Христа, — сказал Кори и снова попытался отойти.
Нелли не пускала.
— Ты меня выслушаешь, — громко заявила она, и несколько выпивавших за столиками подняли головы и посмотрели на них. — Вы все меня выслушаете, — сказала она им. — Я хочу, чтобы все меня слушали... — Она обернулась лицом к залу: — Я хочу, чтобы вы подумали, поняли и запомнили. Этот негодяй пользовался своим значком, чтобы отбирать хлеб у голодных. И им приходилось отдавать ему свой кусок, у них не было выбора. Плати или будешь арестован. Вот как ставился вопрос. И с кем он так поступал? Со своими соседями, со своими друзьями, с людьми, которых он знал давно, можно считать, с детства. Разве это не подло? Даже мошенник или карманный воришка ведут себя честнее...
— Скажи ему, Нелли, — поддержал ее тощий седой старик. — Выложи все как есть, девочка!
— Нет ничего гаже, чем поборы, — продолжала Нелли, горячась все больше. — Вы только посмотрите на него — всегда такой милый и ласковый. Тихонечко стучит к тебе в дверь, входит со своей мерзкой улыбочкой. Одной рукой похлопывает тебя по плечу, а ладонь другой подставляет для взятки. И этот негодяй еще представлял все так, словно делает тебе одолжение...
