— Тогда ты был похож на бездонную бочку.
— Что было, то было.
— Теперь, значит, все иначе.
Поставив стакан, он глянул на свою ладонь, вытер ее о рубашку и протянул мне. Было что-то странно торжественное в нашем рукопожатии. Его ладонь, хоть и была широка, сжала мою крепко, но не больно. После рукопожатия он принялся за виски, а я — за свою коку.
— Так вот что связывало тебя с Эдди Данфи? — спросил он. Подняв стакан, глянул сквозь него. — Страшно, если хмель сильнее тебя. Вот Эдди, бедняга, никогда не мог с этим справиться. Ты знал его, когда он пил?
— Нет.
— У него была слабая голова. Потом, я слышал, он все же бросил пить. А недавно взял и повесился.
— За пару дней до его смерти, — сказал я, — мы встречались.
— Вот как!
— Что-то его точило, какой-то груз он хотел снять с души, но побоялся тогда поделиться со мной.
— Что же это могло быть?
— Я надеялся, что ты сможешь рассказать мне об этом.
— Не понимаю.
— Он знал что-то важное и боялся об этом рассказывать, опасаясь за свою жизнь. Что могло тревожить его совесть?
Огромная голова Баллу качнулась из стороны в сторону.
— Да он был типичной уличной шпаной! Воровал, выпивал, шумел. Скандалил, когда выпьет. Ничего другого за ним не водилось.
— Он рассказывал, что проводил здесь много времени.
— Здесь? У Грогана? — Микки Баллу пожал плечами. — Заведение открыто для всех. Сюда заходят разные люди. Пьют пиво или виски, убивают время, прожигают жизнь. Некоторые заказывают вино. Если на то пошло, кое-кто здесь пьет даже кока-колу.
— Эдди говорил, что раньше постоянно бывал здесь. Однажды ночью мы проходили мимо, так он перешел на другую сторону, лишь бы только не оказаться рядом.
Зеленые глаза расширились от удивления:
— Неужели? Но почему?
— С этим баром связана часть жизни, о которой он хотел забыть. Думаю, к тому же он боялся, что, оказавшись поблизости, не удержится, войдет, а тогда кошмар повторится.
— Боже мой!.. — произнес Баллу. Откупорив бутылку, он подлил виски в бокал. Кубики льда растаяли, но, похоже, это его не волновало. Он поднял стакан и, глядя в него, сказал: — Эдди дружил с моим братом. Ты знал Денниса?
— Нет.
— Деннис... Мы были совершенно не похожи. Он пошел в мать, ирландку. А мой старик — француз, из рыбацкой деревушки в пригороде Марселя. Пару лет назад я туда заехал... Просто хотел посмотреть, что это за место. И мне стало понятно, почему отец уехал из тех краев: там нечего делать.
Из нагрудного кармана Микки достал пачку сигарет, закурив, выпустил облачко дыма.
— Я — вылитый старик, только глаза и отличаются, — сказал он. — У нас с Деннисом глаза материнские.
— Эдди как-то мне рассказывал, что Деннис погиб во Вьетнаме.
Баллу уставился на меня; его зеленые глаза сверкнули.
— Не знаю, какого черта его туда понесло! Мне бы ничего не стоило его отмазать. Я не раз ему говорил: «Деннис, Христа ради, мне достаточно снять трубку». Но брательник и слышать ничего об этом не хотел.
Он раздавил в пепельнице сигарету.
— И все-таки поехал туда, глупый малый, — продолжал он. — Там ему и отстрелили задницу!
Мы помолчали. В какое-то мгновение мне показалось, что комната наполнилась тенями умерших — Денниса, Эдди, родителей Баллу и моих близких, — тех, кто ушел, но пока еще не преодолел весь путь, ведущий в Небытие. Поверни я быстро голову, подумалось мне, наверное, смог бы увидеть тетушку Пег, мать и отца.
— Деннис был добряком, — снова обратился ко мне Баллу. — Может, потому и уехал, что хотел испытать свой характер на прочность, которой в нем не было. Он был другом Эдди, и тот заходил сюда, чтобы подменить его, когда требовалось. Потом, после гибели Денниса, он тоже часто заглядывал. Но я никогда не мог предложить ему настоящую работу.
— Он мне рассказывал, что однажды видел, как ты бейсбольной битой забил человека до смерти.
Баллу поднял на меня глаза. В них промелькнуло удивление. Мне трудно было понять, что больше изумило его — болтливость Эдди или моя дерзость. Он произнес:
— Значит, он тебе и об этом рассказывал?
— По его словам, это произошло в подвале, где-то поблизости. Ты будто бы привязал какого-то парня к столбу бельевой веревкой, а потом забил бейсбольной битой до смерти.
— Кто же это был?
— Он мне не сообщил.
— А когда это произошло?
— Несколько лет назад. Он не уточнял.
— И что же — он при этом присутствовал?
— Так он, во всяком случае, утверждал.
— А ты не думаешь, что он высосал эту историю из пальца?
Баллу поднял стакан, но не отхлебнул, а продолжал держать его в руке.
— Вообще-то историей этот рассказ и назвать-то нельзя. Один человек избивает другого бейсбольной битой. Это отвратительно, ну и что из того? Такую историю не расскажешь за ужином, — в ней нет ничего интересного.
— Пару лет назад случилось и кое-что поувлекательнее.
— Да ну?..
— Помню, как-то исчез парень. Фамилия его была Фарелли.
— Падди Фарелли, — подтвердил он. — Трудно с ним было ладить.
— Поговаривали, что он доставлял тебе неприятности, а потом внезапно исчез.
— Неужели?
— Еще рассказывали, что ты заходил едва ли не во все салуны на Девятой и Десятой авеню с сумкой для боулинга. В ней лежала голова Фарелли, и ты показывал ее всем желающим...
Он хлебнул виски.
— Чего только не сбрехнут! — усмехнулся Баллу.
— Может, и Эдди заглядывал в твою сумку?
Баллу посмотрел на меня. Рядом никого не было. Бармен передвинулся в противоположный угол, а мужчина, только что сидевший со стаканом поблизости, вышел.
— Здесь чертовски жарко, — сказал Микки. — И что это ты паришься в пиджаке?
На нем был твидовый, гораздо плотнее моего пиджак.
— Мне совсем не жарко, — возразил я.
— Сними!
Взглянув на него, я понял, что лучше не спорить. Снял пиджак и повесил его на спинку стула, стоявшего рядом.
— Рубашку тоже, — потребовал он.
Я снял рубашку, а затем и майку.
— Молодец! — похвалил Баллу. — А теперь оденься, пока не простудился. Сам понимаешь, приходится осторожничать. А то ведь как бывает: заходит какой-нибудь сукин сын, начинает разговор о старых, добрых временах, и, не успеваешь опомниться, как он все уже записал на пленку. Оказывается, он прихватил с собой магнитофон. Так что там болтали о голове Падди Фарелли?.. Знаешь, отец моей матери был выходцем из Слиго, и он часто говаривал, что труднее всего на свете найти в Дублине человека, который во время Пасхального восстания не захватывал бы Центральный почтамт. Интересно, что только двенадцать смельчаков ворвались в здание, смеялся он, а вышло оттуда, если верить россказням, — тридцать тысяч. Вот так же трудно найти на Десятой авеню сукиного сына, который бы не видел, как я показывал в каждом салуне окровавленную голову несчастного Фарелли.
— Ты хочешь сказать, этого вообще не было?
— Ох, Иисусе! — воскликнул он. — Какая разница? Может, я вообще не открывал эту чертову сумку для боулинга? А может, все, что там было, — так это шар для игры!.. Кто же не любит анекдотов? Их обожают слушать, а еще больше — рассказывать. А как приятно пробирает холодок внутри, когда сообщаешь приятелю что-то в этом роде! Самые отъявленные трепачи — ирландцы, особенно в этом треклятом районе.
Допив, он поставил стакан на стойку.
— Почва здесь благодатная для таких историй. Брось зерно, и оно даст бурные всходы, словно бурьян.
— Так что же случилось с Фарелли?
— Откуда мне знать!.. Может, он сейчас где-нибудь на Таити хлещет кокосовое молоко и занимается любовью с шоколадными милашками. Разве его тело кто-то нашел? А его чертову голову?
— А Эдди? Что все-таки он знал? Чего и кого опасался?
— Да ничего. Ни черта он не знал! Для меня, во всяком случае, он опасности не представлял. И меня ему бояться было нечего.
— Но о ком-то он мог знать что-то важное?
— Не представляю, кто бы это мог быть. Чем он вообще занимался? Ну, воровал по мелочам. Вместе с одной шайкой унес меха с чердака на Двадцать седьмой улице. Пожалуй, это — самое крупное дело, в котором он был замешан. И пока оно не пованивает. Да у них там все было подстроено: владелец сам вручил им ключ. Ему нужно было получить страховку. К тому же произошло это давным-давно. Для кого же Эдди представлял опасность? Иисусе, да разве он не сам повесился? Может, он был угрозой для себя самого?
* * *
Было в его словах что-то такое, что заставило меня поверить ему. Мне внезапно показалось, что какая-то нить протянулась между нами. Он тоже это почувствовал. Несколько минут мы молчали. Об Эдди вроде бы все было сказано. Потом он вспомнил о своем брате Деннисе, о том, как в детстве взял на себя вину за совершенный им проступок. Я же рассказал пару случаев, произошедших со мной в те времена, когда я еще был приписан к Шестому участку в Виллидже.
Так или иначе, но что-то вдруг объединило нас. Он прошел к дальнему концу стойки и, обогнув ее, подошел ко мне, словно бармен. Наполнив два бокала ледяными кубиками, он налил в один из них кока-колу и протянул через стойку мне. Затем достал из бара новую бутылку виски двенадцатилетней выдержки, наполнил свой бокал и вернулся на прежнее место. Он предложил мне пройти в кабинет. Я захватил с собой стаканы, а он бутылку. Мы просидели там часа два, рассказывая друг другу байки, а порой просто молчали.
