— Ты мог бы отпустить меня… — Она подождала и, когда я не ответил, продолжила:
— Неужели ты хочешь, чтобы мое тело жрали черви? Чтобы личинки вгрызались в мои груди? — Она обхватила ладонями свои большие теплые груди, поласкала их, потом провела пальцами по своей талии и бедрам. — Чтобы жуки гнездились между моими бедрами?
— Нет, — проговорил я, главным образом, чтобы прервать ее. — Моя дорогая Лита, как бы там ни было, я слишком хорошо помню твое тело. Пока я узнавал его, ты не спускала глаз с часов.
— Чего?
Она была озадачена, и я понял это.
— В «Ласситере», — продолжил я. — Как раз перед появлением посланца Дэна Брайса с его папкой.
— О!
— Угу. Ты пыталась убить меня по крайней мере дважды, так что будем считать наш роман законченным. Ты, видимо, дозвонилась до этого маленького человечка, пока я по твоей просьбе наполнял тебе ванну, а мне сказала, что звонила Лоуренсу.
Она тяжело вздохнула. Упоминание червей и личинок было последней ее уловкой.
— Нет, я позвонила Дэну. После того как он застал тебя у себя дома, он отправился в Лас-Вегас, но сначала звякнул мне и рассказал о случившемся. У него есть небольшое бунгало в пригороде Вегаса, в котором мы останавливались раньше. Туда я ему и позвонила. И сейчас он там.
— Кому пришла мысль о динамите? Дэну?
— Нет, это я придумала сама. Просто еще один отличный приемчик, решила я, который никак не будет связан с предыдущими убийствами. К тому же я понимала, что мы должны были быть особенно осторожными с тобой. Я видела тебя в перестрелке с Арком. В общем, Дэн сказал, что его посыльный явится ровно в пять и чтобы я укрылась в другой комнате. Он обещал организовать все по телефону, сказал, чтобы я не волновалась.
Чтобы она не волновалась. Трогательная деталь, подумалось мне.
— Лита, меня разбирает неподдельное любопытство по поводу одной вещи. До Хорэйшио Адера я не видел ни одного мертвяка, убитого столькими разными способами одновременно. И у меня не было времени справиться о том, что обнаружил судебно-медицинский эксперт. Так скажи мне, который из четырех способов действительно убил его?
Помолчав немного, она ответила:
— Снотворное почти вырубило его. Он вообще был тщедушным слабаком. Но тут он что-то заподозрил, и мне пришлось… придушить его немного. Потом я нашла его пистолет и выстрелила в него. Не думаю, что до этого он был мертв. — После продолжительного молчания она проговорила:
— Если бы только Хорэйшио не потерял над собой контроль в тот день. Все, чего он хотел, — это заняться любовью со мной. Наверное, мне следовало лечь с ним в постель.
— Никакой разницы не было бы, Лита. Пятый способ тоже убил бы его, но это было бы уже слишком.
Она улыбнулась. Это была последняя улыбка, которую я видел на устах Мамзель. Только позже, в одинокие ночи я соображу, как много значили для меня ее улыбки.
Вся ночь ушла на завершение дела.
Приехала полиция и увезла Литу. Она даже не оглянулась. По коридору она шла между двумя полицейскими, покачивая бедрами вовсе не в такт похоронному маршу. Правосудие может и быть слепым, но присяжные-то не слепы, а я мог вообразить себе, как Лита станет делать глубокие вдохи, давая показания в суде. И мог представить, как ее защитник представит одну из пласт массовых Мамзелей в качестве Вещественного Доказательства Номер Один.
Что бы там ни было, можно было быть уверенным, что Лита не получит всего того, чего она заслуживала.
Мне самому пришлось провести несколько часов в полицейском управлении. Все та же рутина: рассказывать одно и то же еще и еще раз, подписывать множество протоколов и письменных свидетельств. Но всему приходит конец.
Вышел я оттуда только в девятом часу утра. Утро понедельника. Начало новой недели. Небо было ясным и голубым, воздух был по-рассветному прохладен.
Во рту у меня стоял горький привкус, когда я сел в «кадиллак» и поехал в сторону Голливуда. Я смертельно устал и чувствовал себя несчастным.
Руля домой по бульвару Сансет, я решил, что закрою контору на неделю и буду отсыпаться, отдыхать, бездельничать и пить много виски с водой, стараясь не думать о Лите Коррел.
И тут я увидел это. В полумиле впереди, справа от дороги в голубом небе торчала Мамзель.
Это была одна из розовых пластмассовых статуй Литы, вдвое больше натурального размера, водруженная над салоном «Мамзель», в котором я совсем недавно познакомился с самой Литой. Я знал, что их собирались установить над всеми десятью отделениями «Мамзель» именно этим утром, но ее внезапное появление потрясло меня сейчас, когда я уже знал, кем она была и где находится в данный момент.
Я собирался проехать мимо, но вдруг сообразил, что в «Мамзель» никто не знает, что произошло. Ведь ни Лоуренс, ни девушки не знали, что Лита в тюрьме, что бал закончился. Я заехал на стоянку и припарковался. Было восемь тридцать утра.
Снова вошел я в массивные двери из стекла и хрома под вывеской, на которой плавным женским почерком было выписано: «Мамзель». На этот раз приемная была пуста. Прошагав по коридору, я миновал дверь, ведущую в зал шейпинга, и вошел в комнату, которую Лоуренс использовал в качестве своего кабинета.
Он был на месте — царапал что-то на листке бумаги на письменном столе. Когда я вошел, он поднял глаза и устало улыбнулся мне.
— Доброе утро, Скотт. Рановато вы явились. Я сам только что пришел. — Он откинулся на спинку стула и потянулся, хрустя костями. — Что за бардак, а? После вчерашнего я должен попытаться придумать новое начало для рекламной кампании, чтобы развернуть ее через пару недель. Как-нибудь справлюсь с этим. — Он замолчал, пристально приглядываясь ко мне. — У вас есть новости. Скотт?
Я сообщил ему о случившемся, о том, что Литу уже заперли в камере и почему. Поначалу он подумал, что я шучу. Он никак не мог поверить, что все это правда. Но я убедил его.
Он спрятал лицо в руках и сидел так, пока я закончил свой рассказ. Как я не сообразил раньше, что он влюблен в Литу. Ничего удивительного. Любой мужчина должен быть влюблен в нее, хотя бы немного.
Погруженный в мрачные мысли, я пересек коридор и в дверях приемной буквально столкнулся с Диди. Она отскочила от меня, восстановила равновесие и воскликнула:
— О, это вы! Привет, Шелл.
Как же красиво она улыбалась! Улыбалась до тех пор, пока я не сообщил ей, зачем пришел сюда, и не рассказал ей примерно то же, что и Лоуренсу. Когда я закончил, повисла тишина. Наконец я добавил:
— Такие вот дела. Мне хочется уехать куда-нибудь за город. Сбежать от всех этих зданий, людей, смога и отдохнуть, может быть, на вершине какого-нибудь холма.
— И просто дышать, и составлять картинки из облаков?..
— Точно. Я не делал этого с детства.
— Хватит места для двоих на вашем холме?
— Холм большой.
— Не уходите пока. — Она повернулась и поспешила через коридор к двери кабинета Лоуренса. Через пару минут она вернулась, и мы вместе пошли к машине. Вот как бывает. Я ведь даже не приглашал ее никуда, и она меня ни о чем не просила — это просто случилось. И вот мы уже в машине и едем по бульвару Сансет.
Я подрулил к «Спартан», к своему дому. По дороге Диди сообщила мне, что «Мамзель» будет закрыта на некоторое время, на несколько дней или недель, а может, навсегда. Но она свободна и полностью располагает своим временем. Как и я своим.
Мы поднялись в мою квартиру, и я сказал:
— Не упакуешь ли завтрак? Отправимся на пикник?
— Хорошо. Что я должна упаковать?
— Ты можешь начать с кукурузного виски. Оно всегда полезно. — Тут меня осенило. — Вообще-то мы оба можем начать с кукурузного.
— Сразу после завтрака?
— Дорогая моя, после ужина. Ты все спутала.
— Ты хочешь сказать, что солнце, которое я видела сегодня утром, на самом деле заходило?
— Именно. Скоро наступит ночь…
— А, ну ладно. — Диди заулыбалась. — Тогда я выпью. Раз уж практически стемнело…
Пока она наливала, я побрился и привел себя в порядок. Потом мы налили еще по стаканчику и чудесно побеседовали. Мы решили не спешить на тот холм, во всяком случае не сразу, но само собой подразумевалось, что где-то в ближайшем будущем мы до него доберемся.
Сейчас же Диди удобно устроилась на моем шоколадно-коричневом диване, а я, вручив ей второй по счету коктейль, сделал добрый глоток из своего стакана. И я начинал себя чувствовать просто великолепно. Некоторое время я как бы пребывал на свалке, тяготясь самим собой, воспринимая жизнь как нечто отвратительное и жалкое. Но сейчас, с Диди, я ощущал возрождение прежнего Шелла Скотта. А Диди, похоже, ощущала возрождение шаловливой Диди. Так что мы вполне подходили друг другу.
Она улыбнулась мне, показавшись даже более привлекательной и неотразимой, чем когда я увидел ее впервые в зеркальной приемной «Мамзель». Ко мне постепенно возвращалась уверенность, что жизнь не потеряна окончательно и далеко не безнадежна.
