Туда мы и направились. Нас посадили за столик рядом с баром. Никого из знакомых в зале я не заметил хотя при виде некоторых посетителей у меня появлялись смутные воспоминания. Почти каждый из сидевших здесь мужчин выглядел так, словно заглянул в ресторан по делам службы. Пожелай какой-нибудь безумец совершить налет на это заведение, его тотчас же окружили бы люди с револьверами. У многих они даже высовывались из карманов.
Я обратил на это внимание Виллы, и она прикинула наши шансы уцелеть в перекрестном огне.
— Несколько лет назад я не смогла бы спокойно сидеть в таком месте, — сказала она.
— Боялась бы попасть в перестрелку?
— Нет, опасалась бы, что меня застрелят преднамеренно. Мне все еще трудно поверить, что я встречаюсь с парнем, который работал полицейским.
— У тебя было много неприятностей с полицией?
— Ну, из-за копов я потеряла два зуба, — ответила она, показав два вставных резца, заменивших выбитые в Чикаго зубы. — Нас постоянно преследовали. Считалось, что мы ведем подпольную работу. Но мы подозревали, что ФБР имеет в нашей организации своего осведомителя. Не могу припомнить, сколько раз меня допрашивали агенты ФБР. Они подолгу беседовали и с моими соседями.
— Наверное, такая жизнь ужасна?
— Она граничит с безумием. Но разрыв с партией меня едва не убил.
— Тебя не хотели отпускать?
— Нет, не в этом дело. В течение многих лет участие в движении было смыслом моей жизни, а разрыв стал признанием того, что это время выброшено псу под хвост. К тому же я совсем не была уверена в том, что поступаю правильно. Мне казалось, что, отрываясь от партии, я теряю шанс участвовать в изменении мира. Знаешь, это и останавливало. Оставаясь в партии, я чувствовала, что делаю что-то важное, нахожусь на острие исторических событий.
* * *
Мы ужинали, не торопясь. Она взяла вырезку с печеным картофелем, а я заказал поджаренное на гриле мясо. Салат «Цезарь» мы поделили пополам. Покончив с порцией виски, она стала запивать ужин красным вином. Я сразу же осушил чашечку кофе, а потом снова и снова наполнял ее. Вилла попросила к кофе стопку арманьяка. Официантка, вернувшись, сказала, что в баре его нет. В конце концов сошлись на коньяке. Вероятно, он оказался совсем не плох, потому что, выпив рюмку, Вилла тут же попросила вторую.
Нам принесли счет на весьма впечатляющую сумму. Вилла захотела внести свою долю, и я не слишком долго сопротивлялся.
— В сущности, — заметила она, проверяя арифметические выкладки официантки, — мне бы следовало оплатить две трети суммы. А может, даже больше. Ты заказывал только кофе, я же — целое море спиртного.
— Ну, если хочешь, подсчитай, во что это обошлось.
— К тому же моя закуска дороже твоей.
Я сказал, что ей пора остановиться, а счет мы поделим пополам. Оказавшись на улице, она предложила пройтись, чтобы освежить голову. Для попрошаек время было слишком позднее, но некоторые все еще трудились буквально не покладая рук. Я вручил им несколько долларов. Укутанная в шаль женщина с безумными глазами была одной из тех, кого я облагодетельствовал. На руках она держала младенца, но ее второго ребенка рядом не оказалось, и мне страшно было думать о том, куда он мог подеваться.
Мы прошли несколько кварталов в сторону центра, когда я спросил у Виллы, не хочет ли она заскочить в «Парижскую зелень». Она рассмеялась:
— Для непьющего человека ты слишком часто заглядываешь в бары!..
— Мне надо кое с кем поговорить.
Перейдя Девятую авеню, мы направились в «Парижскую зелень». Там заняли места у стойки. Мой приятель с бородой, напоминающей птичье гнездо, не работал. Дежурил парень, которого я никогда здесь раньше не видел. Был он очень молод, курчав, с мутным, будто не сфокусированным взглядом. Он не представлял, как можно связаться с его сменщиком. Я прошел к управляющему и описал ему бармена, с которым хотел встретиться.
— Это Гэри, — сказал он. — Сегодня вечером он не работает. Его смена завтра.
Я поинтересовался, как с ним созвониться. Управляющий ответил, что не может дать мне номер бармена. Тогда я попросил его позвонить Гэри и узнать, не захочет ли тот со мной переговорить.
— У меня действительно нет на все это времени, — ответил управляющий. — Я, знаете ли, пытаюсь руководить этим рестораном.
Если бы, как прежде, я имел бляху полицейского, он бы без звука дал мне нужный номер. Будь я Микки Баллу, то вернулся бы с парой дружков и позволил бы ему посмотреть, как вышвыривают на мостовую его столы и стулья. Можно, конечно, попробовать и еще один способ — дать ему пять или десять долларов, компенсируя потерянное время, но почему-то сейчас меня эта мысль покоробила.
Я сказал:
— Наберите номер...
— Я только что ответил...
— Я помню ваши слова. И все же позвоните сами или дайте мне его чертов номер. Сейчас же!
Не представляю, как бы я поступил, откажи он мне, но что-то, прозвучавшее в моем голосе или отразившееся на лице, видимо, на него подействовало. Он сказал:
— Минуточку.
И тут же исчез. Я вернулся к Вилле, которая потягивала коньяк. Ей захотелось узнать, все ли у меня в порядке. Прекрасно, ответил я.
Когда управляющий показался из своего кабинета, я двинулся в его сторону.
— Никто не снимает трубку, — сообщил он. — Вот его номер. Если не верите, перезвоните сами.
Я взял клочок бумаги, который он протянул, и сказал:
— С чего бы это я вам не верил? Конечно, верю.
Он настороженно посмотрел на меня.
— Извините, — сказал я. — Я вышел из себя и прошу прошения. У меня было несколько трудных дней.
Управляющий было заколебался, но потом с подчеркнутой любезностью произнес:
— Э, пустяки!.. Забудьте об этом.
— Мы живем в таком городе... — проговорил я, словно эта фраза могла объяснить все. И он кивнул, как будто этих слов было вполне достаточно, чтобы мы поняли друг друга.
* * *
В конце концов он даже угостил нас. Мы помогли друг другу пережить трудную минуту, и, похоже, это было важнее того обстоятельства, что мы оба были виноваты в случившемся. Мне не очень-то хотелось пить еще один безалкогольный коктейль, но Вилла умудрилась влить в себя новую порцию коньяка.
На улице свежий воздух так ударил ей в голову, что едва не свалил с ног. Она ухватилась за мою руку, с трудом сохранив равновесие.
— Последняя рюмка коньяка дает о себе знать, — объявила она.
— Неужели?
— На что ты намекаешь?
— Да нет, все в порядке.
Ее лицо потемнело, ноздри раздулись от гнева; она отодвинулась от меня.
— Я в полном порядке! Могу и одна дойти до дома.
— Вилла, полегче.
— Не разговаривай со мной так, господин Святоша, господин Трезвенник...
Она брела по мостовой, спотыкаясь на каждом шагу. Не отвечая, я шел рядом.
— Извини, — через некоторое время проговорила она.
— Давай забудем.
— Ты не сердишься?
— Нет, конечно же, нет.
Пока мы добирались до дома, она молчала. Открыв дверь, прошла на кухню, схватила увядшие цветы и закружилась с ними. При этом Вилла что-то мурлыкала, но мелодию я уловить не смог. Вдруг она остановилась и зарыдала. Забрав цветы, я положил их на стол и обнял ее. Она всхлипнула. После того как она перестала рыдать, я отпустил ее. Она отодвинулась и стала раздеваться, сбрасывая одежду прямо на пол. Закончив, прошла в спальню и нырнула в кровать.
— Извини, — сказала она. — Извини, извини, извини.
— Все в порядке?
— Побудь со мной.
Я посидел рядом, пока она не заснула, а потом отправился домой.
Утром я снова позвонил Гэри. Долго держал трубку, но мне так никто и не ответил. Позавтракав, позвонил снова. Результат оказался прежним. По возвращении в гостиницу после долгой прогулки еще раз набрал его номер. Включил телевизор, однако на всех каналах выступали экономисты, обсуждавшие дефицит, и проповедники, рассуждавшие о дне Страшного суда. Я не хотел слушать ни тех, ни других, и тут зазвонил телефон.
Это была Вилла:
— Я бы связалась с тобой раньше, но сначала хотела убедиться, что выживу.
— Тяжелое утро?
— Боже! Я была невыносима вчера?
— Ну, ты преувеличиваешь.
— Что бы ты ни сказал, спорить с тобой не смогу. Не помню, как завершился вечер.
— К концу ты слегка поплыла.
— Припоминаю, как в «Парижской зелени» выпила второй коньяк. Я даже говорила себе: нельзя пить только потому, что угощают и платить не надо. Нас угостил управляющий, верно?
— Да, он.
— Возможно, подбросил туда мышьяк. Знаешь, мне лаже немного жаль, что он этого не сделал. Как я добралась до дома?
— Мы прошлись пешком.
— Я пыталась скандалить?
— Не трави душу, — сказал я. — Ты была пьяна и отключилась. Но тебя не рвало, ты не буйствовала, не выкрикивала непристойности.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Ненавижу такое состояние. Как это ужасно — терять контроль над собой!
* * *
По субботам в Сохо проводят собрания, которые раньше я особенно любил, но вот уже несколько месяцев не появляюсь на них.
