Воспоминание пробуждало все: и шепот дождя, и бормочущее шуршание океана — все вызывало в памяти прошлое, складывалось из отдельных картинок в картину — в кинофильм. Время было не властно над этим кинофильмом. Оно превращалось в ничтожный пустяк — раз в ее власти было, щелкнув переключателем или перемотав пленку, снова жить в любом часе, в любом году. Но жить в любом часе было больно, и Элиза лихорадочно щелкала тумблером памяти, перебегая от эпизода к эпизоду. Итак, фильм под названием «Моя жизнь с Джонатаном». Такой дешевенький, короткий фильм в роскошных декорациях — дом-дворец на побережье Флориды. На титре снова: «ноябрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года».
Восхитительная, благоухающая ночь. Японские фонарики на террасе, какой-то ор, мелодии Битлзов. А Элизе всего шестнадцать, и она пришла на день рождения к своей подружке, Марсии Натансон, которой сегодня уже исполнилось семнадцать.
Мальчишка, который легкими шагами взбегает на террасу, — это самое восхитительное, что она видела в своей жизни! Длинные светлые волосы и сияющие голубые глаза. Фигура и движения танцора. Босые ноги. Он в голубых джинсах и белом свитере. На других пиджаки и галстуки, а Джонатан словно с другой планеты.
С эгоизмом юности, Элиза тут же подумала о нем как о некоем приложении к себе, такой совершенный партнер, такой идеальный дружок! Оба блондины, стройные, с ясными глазами, вместе они будут вдвойне прекрасны. Она пленит этого великолепного пришельца, приручит этого дикого и роскошного звездного мальчика, сделает его своей собственностью. Уверенная в своей внешности, подстрекаемая своей распускающейся сексуальностью, она не сомневалась в победе над этим двадцатилетним незнакомцем, тем более что оказалось, появился он вовсе не из другой галактики, а из Индианы.
И этим же поздним вечером она уже лежала на побережье в его объятиях. Он ограничивался только поцелуями, это было странно, но она еще ни о чем не догадывалась. А спустя две недели, в доме, который он арендовал на Фэтбэк-Кей, она все-таки настояла и отдала ему свою девственность, все еще ничего не подозревая. Той ночью она шептала: «Я люблю тебя», не чувствуя его растерянности, почти паники.
«Моя жизнь с Джонатаном». Фильм Элизы Брэчтмэнн. Вторая серия. Действующие лица (в порядке их появления): Элиза Брэчтмэнн. Джонатан Пэрриш. А также Чарльз Эббот в роли Чарльза Эббота.
В первый раз она пришла к Эбботу в конце декабря. Разыскала его в комнатке над гаражом. Пришла в отчаянье и слезах, потому что не прошло и часа, как Джонатан Пэрриш объяснил ей, что он гомосексуалист и ничего с ней делать не намерен. А тот случай был экспериментом, он был обязан это проделать, чтобы доказать себе. Доказать? Что доказать? Ну, что эти девушки… женщины… эти самки не в состоянии удовлетворить его.
Вот потому-то она и оказалась здесь, в комнате над гаражом… На титрах — «декабрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года»… чтобы заняться любовью с этим, в отместку Джонатану. В слезах, в гневе и стыде, она пришла сюда для любви?.. Нет-нет! Никогда больше Элиза Брэчтмэнн, звезда этого тоскливого, коротенького, дешевого фильма, не станет любить никакого мужчину. Она здесь просто для того, чтобы ее трахал этот шофер, служащий ее отца. Лакей. Она рыдала на его плече, пока он этим занимался.
И — прокрутка вперед. Перескочим через нудные месяцы ее беременности и этого страха, мучительных родов, пропустим и это проклятое бегство. Она стала взрослой, она привыкла к боли, которая началась еще тогда, когда Джонатан захлопнул дверь в их сон. Сон этот до сих пор просачивается в ее сознание незваным гостем, спит ли она или бодрствует: двое прекрасных людей, идущих вместе по жизни. Это сон, который никогда не сбудется, ведь его никогда не сможет удовлетворить никакая девушка, женщина, самка…
Так что нетрудно понять, как она была удивлена (в этом месте камера приближается к ней, чтобы взять крупным планом ее изумленное лицо), когда спустя несколько дней после того, как она родила, кто бы, вы думали, явился в больницу, как не этот голубой гений. Свеженький после недавних развлечений в Вудстоке, он щеголял своими длинными светлыми волосами и светлой бородкой. Как же затрепетало тогда ее сердце!
Он захотел снять ее вместе с ребенком, и сделал по меньшей мере дюжину кадров, когда вошла сиделка и запретила фотографировать. Он поцеловал Элизу в щеку, когда уходил. Этакий братский поцелуй. Он обещал прислать ей фотографии. И исчез.
И она снова рыдала. Боль, боль… Никаких фотографий он так и не прислал. И она больше не видела его до…
Новый титр — «октябрь тысяча девятьсот восемьдесят первого года». Спустя двенадцать долгих лет, это вам не шуточки! Монтаж кадров. На переднем плане — Джонатан Пэрриш на побережье Уиспер-Кей. А на заднем плане — дом, который купил для него Ральф, его брат. Джонатан Пэрриш снова в городе и берется за свои старые шалости, вступает в растущее сообщество калузских педиков, разумеется, осторожно, но не настолько, чтобы об этом не узнала всевидящая, всезнающая Элиза Брэчтмэнн, сценарист, режиссер и главная звезда жалкого, коротенького, низкоразрядного кинофильма. Элиза все еще лелеет свой сон, видите ли, она все еще живет в стране «Если бы…». Порой ей кажется, что вся ее жизнь — утрата. Утрата Джонатана, ребенка, отца. Утрата и боль, такое дешевенькое кино, ребята. Когда она узнала, что Джонатан крутит шашни с мерзким гомиком Холденом, который работал у Брэчтмэннов агентом по закупкам, она решила немедленно положить этому конец, чтобы защитить Джонатана. Она знала, что это за человек, знала о его омерзительном прошлом, об ордах молодых парней, которых он совратил и использовал. Ей бы следовало давным-давно его уволить, но это противоречило политике компании, введенной в обиход ее собственным отцом: если ты проработал здесь пятнадцать лет, работа тебе гарантирована. Эта гарантия не относилась только к ворам. Поэтому она и сочинила эту историю, будто он обворовывает компанию, и даже зашла настолько далеко, что подделала документы, чтобы показать, что он, мол, вымогает назад уже уплаченные деньги. А как она была испугана и выведена из себя (следует еще один крупный план ее лица: широко открытые зеленые глаза, удивленная мина рта…), когда Холден подал иск за клевету и оскорбление.
Позднее она узнала, что идею такого иска предложил Холдену мистер Догадайтесь Кто. (Крупный план Джонатана Пэрриша, он ухмыляется в камеру и шаловливо указывает пальцем на самого себя, в другой руке у него трость, похожая на мужской член.) Она уладила это дело, не доводя его до суда. И возненавидела Джонатана Пэрриша. Но сейчас придется пообщаться с ним еще разок. В это холодное дождливое утро в конце января… Это было тридцатого января, но здесь нет титров, они не нужны ей, чтобы помнить утро, когда она навсегда прогнала его из своей жизни.
Джонатан… Джонатан… Вот она идет по побережью к его дому на фоне серого неба и дождя, одетая в брючный черный наряд, это черный траур по невинности, любви, ребенку.
Он стоял на кухне у стола, когда она вошла. И выглядел как после бессонной ночи. Он разрезал грейпфрут на две половинки большим поварским ножом. Он объясняет, что у него была ссора с братом… Он чувствует себя отвратительно… Не хочет ли она половинку грейпфрута? Она качает головой, нет. Немножко кофе? Нет. Премного благодарны.
Он делает замечание, что, мол, сейчас немного рановато для светского визита, не так ли?
— Что-то случилось?
— Я пришла за фотографиями.
— Что за фотографии? О чем ты?
— Наши фотографии, которые ты делал в больнице. Мои и ребенка.
— Господи, когда это было!
— Джонатан, они мне нужны. Они здесь!
— Да я и не помню.
— Они у тебя?
— Элиза, ну, в самом деле…
— Постарайся вспомнить.
Он смотрит на нее, она уже и раньше видела этот взгляд и хорошо знает, что он означает.
— А если они у меня, сколько ты за них заплатишь?
— Сукин сын, ублюдок!
— Так сколько же, Элиза?
— Минетчик проклятый, педик!
Она уже выкрикивает эти слова. И тянется к ножу, лежащему на столе.
— Нет! — кричит он.
И визжит, словно баба. Потом кричит:
— Положи его на место!
А она надвигается на него с ножом.
— У меня их нет! — вопит он. — Я даже не знаю, где они!
Она не верит ему, ее больше не интересует, где находятся эти проклятые фотографии, она охвачена яростью. Она понимает только, что это тот самым человек, который причинил ей так много боли, которому не нужна она — женщина, человек, который предал ее уже не один раз и который погубил всю ее жизнь. Ее зеленые глаза сужаются, зубы стиснуты, нож в ее руке становится оружием.
Она бросается и со всей силой вонзает в него нож.
Джонатан вопит, потом умолкает. И умолкает все. Даже дождя не слышно. Она отнимает от ножа руку, и Джонатан оседает на пол.
