Он снова взял стакан, затем поставил его на стол и отодвинул.
— В тот вечер, — продолжил он, — когда увидел Паулу на карточке, которую ты мне дал, я был потрясен. С чего бы кто-то стал разыскивать девушку, которая вернулась домой к папочке и мамочке?
— Что же действительно произошло на ферме?
— Тот же вопрос и я задал Нейлу: «Что произошло? Если ты отправил девушку домой, почему ее родители наняли человека, чтобы ее найти?» Она поехала к себе, в Индиану, уверял меня он, но там не задержалась. Сразу же уселась в самолет и улетела в Лос-Анджелес, чтобы сделать карьеру в Голливуде. «И ни разу не позвонила отцу с матерью?» — поинтересовался я. Ну, сказал он, возможно, с ней что-то случилось. Может, увлеклась наркотиками, а может, связалась с дурными людьми? В конце-то концов она привыкла здесь к бурной жизни, и ей не захотелось от нее отказываться, предположил Нейл. Но я видел, что он лжет.
— И что же дальше?
— В тот вечер я не стал дожимать его.
— Он позвонил мне той ночью, — сказал я. — Наверное, через несколько часов после того, как закрыл бар.
— Я с ним долго тогда разговаривал. Мы заперлись, выключили свет и пили виски. Он рассказывал, что она поехала в Голливуд в надежде стать кинозвездой. Значит, потом он позвонил тебе? И что сказал?
— Чтобы я прекратил ее разыскивать. Мол, зря теряю время.
— Глупый малый! Какой ошибкой был этот звонок! Ведь он же только подтвердил, что ты на верном пути. Ведь так?
— К тому времени я кое о чем уже догадывался.
Он кивнул.
— Собственно, я сам навел тебя на след, разве нет? Но тогда я даже не подозревал о том, что эта история скверно закончилась. Совершенно искренне верил, что Паула дома, в Индиане. Как называется ее родной город?
— Манси.
— Точно, Манси.
Он посмотрел на стакан, отпил еще немного. Я никогда не увлекался ирландским виски, но внезапно его вкус всплыл в моей памяти: оно не так отдавало дымом, как шотландское, и не было таким маслянистым, как канадский бурбон. Остатки кофе я выпил залпом, словно принимал противоядие.
Он продолжал:
— Я видел, что парень лжет, и дал ему время повариться в собственном соку, чтобы его нервишки совсем истрепались... Вчерашней ночью я взял его с собой в поездку на север штата и выжат все. Мы проехали до Элленвиля. Там находится ферма. Туда он отвез ее.
— Когда?
— Когда это было? В июле. Он говорил, что забрал ее с собой на прощальный уик-энд перед возвращением домой. А там якобы дал ей немного кокаина, вот ее сердце и не выдержало. Он говорил, что она приняла совсем немного порошка, но ведь с кокаином никогда не знаешь, чем все кончится. Временами он одерживает верх.
— Так она умерла из-за наркотика?
— Нет. Сукин сын опять врал. Но я дожал его. Дело было так. Он привез девушку на ферму и сказал, что ей надо вернуться домой. Она отказалась; потом, немного выпив, совсем разбушевалась: стала угрожать, что обратится в полицию. Она кричала; он испугался, что проснутся старики. Пытаясь утихомирить, будто бы слишком сильно ударил ее, и она умерла.
— И он снова лгал? — спросил я. — Ведь так?
— Да. Стоило везти ее за сотню миль только для того, чтобы попросить уехать! Господи, какой же он был лжец!
Его лицо исказила звериная гримаса.
— Знаешь, мне не пришлось рассказывать о правах, которыми он мог воспользоваться. У него просто не было права не отвечать, как не было права и на адвоката. — Его рука бессознательно коснулась темного пятна на переднике. — Он, конечно, заговорил...
— И?..
— Признался, что привез ее туда, намереваясь убить. Он утверждал, что она никогда не согласилась бы вернуться домой. Он-де пытался ее уговорить, но единственное, что она обещала, — так это держать язык за зубами. Вот почему он отвез ее на ферму, напоил и под открытым небом, на траве, занялся с ней любовью. В лунном свете он раздел ее и лег рядом. Позже, когда она отдыхала, вынул нож и показал ей. «Что это значит? — спросила она. — Что ты хочешь сделать?» Тут он ее и зарезал.
Моя чашка была пуста. Оставив Баллу, я прошел к стойке и попросил бармена снова налить кофе. Когда я шел по залу, мне померещилось, что опилки под ногами пропитаны кровью. Мне казалось, что я даже чувствовал ее запах. Но лужицы на полу были всего лишь пролитым пивом, а в нос бил запах мяса, проникавший с улицы.
Когда я вернулся к столу, Баллу разглядывал снимок Паулы.
— Она хорошенькая, — ровным голосом произнес он. — В жизни даже красивее, чем на фото. Она была очень живой девушкой.
— Пока он ее не убил.
— Да, до тех пор.
— Где он ее оставил? Я хотел бы забрать тело, чтобы доставить родителям.
— Это невозможно.
— Почему? Должен же существовать способ перевезти тело, не обращаясь в полицию. Не думаю, что ее родители станут возражать, когда им все объяснят. Особенно если я смогу им сказать, что справедливость восторжествовала.
Фраза прозвучала напыщенно, хотя выражала именно то, что мне хотелось сказать. Я посмотрел на него и повторил:
— Ведь справедливость все-таки восторжествовала, не так ли?
Он произнес:
— Справедливость? Разве она когда-нибудь торжествует?..
Баллу нахмурился, пытаясь отыскать собственную мысль в парах выпитого виски.
— Ответ на твой вопрос, — сказал наконец он, — будет утвердительным.
— Так я и понял. Но тело...
— Парень, ты не сможешь его забрать.
— Почему же? Неужели он не признался, где закопал его?
— Он вообще его не закапывал.
Лежавшая на столе ладонь сжалась в кулак, суставы пальцев побелели.
Я молча ждал.
Он произнес через некоторое время:
— Я рассказывал тебе о ферме. Мне нужен был лишь тихий сельский уголок, но те двое, что там поселились, — зовут их О'Мара, — любят хозяйствовать. Жена старика устроила огород и все лето доставляет мне помидоры и кукурузу. А цуккини... Она меня просто достала своими цуккини!..
Ладонью он разгладил скатерть.
— У него стадо — две дюжины голов. Гольштейнской породы. Он продает молоко, а выручку оставляет себе. Они хотели бы снабжать меня молоком, да зачем оно мне? А вот яйца у них действительно великолепные — лучше нигде не найдешь. Они держат кур на участке. Ты представляешь, что это такое? В поисках пропитания куры роются в земле, и это явно идет им на пользу: желток темный, почти оранжевый. Как-нибудь я тебе привезу яиц с фермы.
Я промолчал.
— Кроме того, он выкармливает свиней...
Я отпил кофе. Почему-то он отдавал вкусом бурбона, и я подумал, уж не добавил ли его Баллу мне в кружку, пока я отходил. Конечно, это бессмыслица, ведь кружку я брал с собой. Да и на столе стояла только бутылка ирландского виски. Это раньше я добавлял в кофе бурбон, а сегодня память сыграла со мной шутку: сначала заставила увидеть кровь на опилках, потом придала кофе вкус бурбона.
Он сказал:
— Каждый год какой-нибудь фермер, набравшийся до бесчувствия, валится за ограду своего свинарника или, упав, теряет сознание. Знаешь, что с ним происходит потом?
— Расскажи.
— Его съедают кабаны. Они на это способны. В сельской местности есть люди, которые всегда готовы забрать ваш павший скот, чтобы избавить вас от хлопот с ним. Видишь ли, в корме кабана должно быть определенное количество мяса. Без мяса он просто безумеет. А если получает его, то лучше растет.
— И Паула...
— Ох, Иисусе!.. — только и ответил он.
Меня потянуло выпить. Существуют сотни причин, побуждающих мужиков пить, но сейчас мне хотелось этого по самой простой из них: я не в силах был думать о том, что рассказал мне Баллу. Голос где-то внутри меня повторял, что без выпивки я просто не выдержу.
Этот голос лгал. Любую боль можно перенести. Она причинит страдания, будет жечь, как кислота — открытую рану. И все-таки выдержать ее можно. И пока ты способен заставить себя предпочесть облегчению страдание, ты сможешь продержаться.
— Думаю, ему именно этого и хотелось, — сказал Микки Баллу. — Зарезать ее собственным ножом, швырнуть в свинарник, а потом стоять, положив руки на ограду, и наблюдать, как ее терзают свиньи. Он не имел права так поступать! Она бы вернулась в родные места, и больше никто о ней не услышал бы. В конце концов он мог ее припугнуть, но убивать не имел никакого права. Поэтому я не могу не думать, что убил он ее исключительно ради собственного удовольствия.
— Не он первый.
— Да, — горячо подхватил Микки. — Иногда при этом действительно испытываешь наслаждение. Тебе приходилось?
— Нет.
— А мне — да, — сказал он, повернув к себе бутылку так, чтобы можно было видеть этикетку. Не поднимая глаз, продолжил: — Все-таки нельзя убивать без веской причины. Недопустимо и выдумывать какие-то объяснения, чтобы оправдать пролитие крови. Не следует врать тому, кому ты должен рассказать правду. А он убил ее на моей растреклятой ферме, скормил тело моим растреклятым кабанчикам, а потом солгал, заверив меня, что она печет пышки на кухне у маменьки в Манси.
