Рассел Костиган подобрал меня в свой «дженсен-хили» с опущенным верхом. На нем были надеты серебристая гоночная куртка и перчатки из стальной кожи, открытые с тыльных сторон ладоней. Еще — солнцезащитные очки «Порш».
Гриву разметало ветром, и я заметил, что он лысеет. Это мне понравилось.
— Волнуешься? — спросил он.
Я ничего не сказал.
— Недоумеваешь, зачем я это делаю?
— Нет.
Он ухмыльнулся. Волчья ухмылка, как у оскалившего зубы опасного хищника.
— Так я тебе и поверил, — сказал он.
Мы ехали из Буасе на север, но по другой дороге. Для опущенного верха в это время года было холодновато: ветер хлестал нещадно. Я смотрел на Костигана, чувствуя, как напрягаются по всей спине и в плечах мускулы. Ведя машину, Костиган мельком посматривал на меня. На меня, затем быстро на дорогу, затем снова на меня. Потом он медленно качнул головой.
— Угу, — сказал Рассел, — понимаю. Очень хорошо понимаю это чувство. Ты хочешь меня убить. Но не можешь. Ненавидишь до кончиков ногтей, но здесь замешана эта связь. Да? Эта особая связь.
Я беззвучно кивнул.
Рассел вел машину, положа одну руку на руль, а локоть второй — на дверцу. Но расслабленной позы не получилось. Он был весь составлен из острых углов и натянутых струн.
— Думаешь, меня можно убить? — спросил он. Взглянул на меня. Одними глазами, не поворачивая головы. — Думаешь, можно?
— Любой может убить любого, — сказал я.
Он кивнул:
— Что она обо мне говорила?
Я ничего не ответил. Он покачал головой:
— Правда. Некорректный вопрос. — И снова покачал головой. — Я забылся, — сказал он и побарабанил по дверце пальцами, словно в такт неслышной для меня музыке.
Мы молчали минут десять, а затем Рассел резко завернул влево, и, скрипя шинами, «хили» рванул по грязной дороге в долину. Нас подбрасывало и трясло, ехали, словно в телеге, примерно с милю. За пригорком Рассел остановился.
— Теперь пройдемся, — сказал он.
Вылез и направился в обход пригорка. День клонился к вечеру, низкое, светящее прямо в лицо солнце подсказало мне, что мы движемся на запад. В траве виднелись маленькие синенькие цветочки. Холмы волнами тянулись на запад, чем дальше, тем выше и выше, переходя в скалистые горы. Рассел носил ковбойские сапоги из змеиной кожи и из-за высоких каблуков слегка раскачивался на ходу из стороны в сторону. Благодаря сапогам он практически сравнялся со мной в росте.
Мы спустились с пригорка, за которым припарковались, поднялись на следующий и взглянули вниз. Долина и спуск в нее были усеяны здоровенными камнями, среди которых попадались заросли жесткого кустарника. Мы сошли в долину и стали подниматься на следующий холм.
Однако, не пройдя и пяти футов, остановились.
Рассел прислонился к выступу скалы, вытащил из кармана рубашки пачку «Лаки страйк» и прикурил одну сигарету от бутановой зажигалки — не от дешевки какой-нибудь, а от модели, инкрустированной золотом и обтянутой свиной кожей. А может быть, в среде богачей типа Рассела подобные штучки тоже считались дешевками и выкидывались сразу после употребления.
Он втянул в себя побольше дыма и медленно выпустил его сквозь губы тоненькой струйкой.
Среди пустоты ландшафта запах сигаретного дыма казался удивительно сильным.
— Откуда ты мог знать, что где-нибудь в засаде нас не поджидает десяток молодцов с оружием? — спросил Рассел.
— Я этого не знал.
— Но должен был об этом подумать, — указал Рассел.
— Она сказала, что ты не станешь этого делать.
— А если бы она ошиблась?
— Тогда, вполне возможно, твоим десятерым дружкам пришлось бы несладко.
Рассел снова по-волчьи ухмыльнулся.
— Когда мой старик отстраивал эту «Крепость», — сказал он, — то никому не доверял. Забраться в нее практически невозможно, но он не хотел зависеть от обстоятельств и потому сделал для себя потайной ход.
Он снова затянулся полной грудью. Сигарета была короткая, без фильтра. Он задержал дым в легких, а затем стал выпускать его, одновременно продолжая говорить:
— Для себя и своей семьи. Больше ни для кого. Для меня, жены и себя самого.
Он уронил сигарету на землю и растер ее носком правого сапога.
— Я собираюсь показать тебе этот ход.
— И?
— А затем встану в сторонке и посмотрю, что получится, — сказал он.
— Забава?
— Забава. Помоги отодвинуть этот камень.
Мы изо всей силы налегли на торчащий из травы валун. Сначала с неохотой, но потом неожиданно легко он поддался, и огромный пласт за нашими спинами скользнул в сторону. Рассел ухмыльнулся и поклонился мне, как метрдотель, приветствующий появление сиятельной особы.
Передо мной зиял темный проход.
— Вуаля, — сказал Рассел.
Я подошел к провалу.
— Спенсер, — окликнул Рассел.
Я развернулся и взглянул на него.
— Я любил ее с тех самых пор, как повстречал, — произнес он. — И все еще люблю.
— Я тоже, — сказал я. — Это и есть та самая связь между нами.
А затем вошел в темный туннель и услышал за спиной скрежет закрывающейся стены.
Там, где я стоял, было темнее, чем в животе у дракона, тишина давила на уши. Черт возьми, где же эти чертовы киловатты, когда они так нужны. Сейчас я бы с удовольствием поменял коечто из своего арсенала на фонарик, но, похоже, эта сделка никого не заинтересовала, и потому я принялся, держась за стену, медленно продвигаться вперед, аккуратно опуская ноги, как это делают люди, спускаясь по темной лестнице. Если мне таким образом придется преодолеть значительное расстояние, значит, в моем распоряжении куча времени, чтобы спланировать стратегию. Пока план был прост: двигаться в темноте до тех пор, пока что-нибудь не случится. Потом я реагирую на то, что случaeтся. Не Бог весть какой план, зато привычный. «Живи как живется», — подумал я.
Я осторожно двигался, медленно переставляя ноги. И все ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Они, естественно, этого делать не собирались. Они приноровились бы к тусклому свету, но чернота есть чернота. Я вытянул левую руку вперед. До противоположной стены не достал.
Поднял ее вверх. Зато дотянулся до потолка.
Провел пальцами по потолку и стене. Угла не было. Туннель, видимо, был сделан в форме трубы. Стены на ощупь сильно смахивали на гофрированную сталь. Пол был плоским. Я присел и потрогaл его. Очевидно, бетон. Наверное, пробив трубу, ее залили бетоном, чтобы пол стал ровным. Я встал и двинулся дальше. Уверенность как класс отсутствовала. Не видя того, до чего дотрагиваюсь, я не мог доверять своим ощущениям. Я снова остановился и прислушался. Звук собственного дыхания — ничего больше. Принюхался. Никакого запаха. Нейтральная температура — ни холодно, ни жарко. Не ощущалось сырости, так же как и не чувствовалось сухости.
Я осторожно ощупывал место, куда ставлю ногу, поджидая момент, когда подо мной разверзнется бесконечный пролет и я ухну вниз, в бездонный океан пропасти. Правда, в Айдахо, наверное, не так много бездонных океанов, так же как и бесконечных пролетов. Если это тайный ход для семейки Костиганов, беспокоиться за его безопасность нечего. Я продолжал продвигаться вперед дюйм за дюймом. Не будучи уверенным, что это семейный костигановский выход. Но если это не он, тогда, черт побери, что же это? Выстроено на совесть. Не шахта же, в самом деле. В туннеле не было другого смысла, кроме как бежать по нему изнутри наружу. Или наоборот. Моя нога наткнулась на какой-то край. Я остановился, отпрянул. Лестница? Бесконечный пролет? Я решил, что, наверное, все-таки лестница. Опустился на пол, лег на живот и пополз вперед. Параноик, выстроивший эту крепость и сделавший в ней параноидальный потайной выход, мог так, же параноидально устроить здесь какую-нибудь идиотскую ловушку. Я протянул вперед руки и принялся шарить внизу. Ступенька. Я потянулся еще дальше. Следующая ступенька. Я встал, придерживаясь за стенку, и сделал шаг вперед. Под рукой появились перила. Я вцепился в них. Перила. Жизнь прекрасна. Вцепился обеими руками, и сделал очередной шаг. И еще шаг. Господи, радость-то какая. Но любая радость относительна. Сейчас перила доставляли мне больше радости, чем секс, и почти столько же, сколько приносит любовь. Я спустился на третью, а затем и на четвертую ступеньку. И всякий раз за одной ступенькой возникала другая. Я слегка расслабился, разжал левую руку, придерживаясь за перила только правой, и, осторожно спускаясь, пробуя лестницу ногой, ощущал каждый раз под собой ступени. Я крепко держался за перила и спускался прямо, как человек или, по крайней мере, как примат, отчаянно борясь с искушением повернуться к спуску спиной, опуститься на четвереньки и лезть таким неподобающим образом.
Я сошел по тридцати ступеням лестницы и почувствовал под ногой ровный пол. Я на ощупь двинулся вперед — все еще медленно, но с увереностью. Чувства до сих пор отсутствовали.
