— Да, и что?
— Сегодня утром к вам заезжал какой-то мужчина и разговаривал с вашей женой.
— Сегодня утром?
— Да.
— Давно?
— Пару часов назад.
— Почему не позвонили сразу?
— Я не придал этому значения. В смысле, я отметил это в отчете, но решил, что звонить нужно только в случае необходимости.
— Как он выглядел?
— Его зовут Майрон Болитар. Я узнал его — он раньше играл в баскетбол.
Доминик прижал трубку к уху так сильно, будто хотел перенестись по проводу к звонившему.
— Сколько он пробыл?
— Пятнадцать минут.
— Только они вдвоем?
— Да. Не волнуйтесь, мистер Рочестер. Я следил за ними. Они оставались внизу, если вы что-то подумали… У них не было… — Информатор замялся, не зная, как лучше сформулировать.
Доминик едва не рассмеялся. Этот болван решил, что он велел последить за женой, на случай если та изменяет. Вот уж действительно! Но зачем приходил Болитар и о чем так долго беседовал?
И что ему рассказала Джоан?
— Что-нибудь еще?
— Да, в том-то и дело, мистер Рочестер.
— В чем именно?
— Есть еще кое-что. Я записал, что приходил Болитар, но поскольку мог его видеть, то особого значения тогда не придал.
— А сейчас?
— Сейчас я слежу за миссис Рочестер. Она только что приехала в парк Рикер-Хилл. Вы знаете, где это?
— Мои дети учились там в начальной школе.
— Да, верно. Она сидит на скамейке, но не одна — на той же скамейке находится Майрон Болитар.
Тишина.
— Мистер Рочестер?
— Установите за Майроном наблюдение. Я хочу, чтобы за ним тоже следили! Чтобы следили за обоими!
Во время войны Парк искусств Рикер-Хилл, расположенный в центре пригорода, служил военной базой по управлению противовоздушными ракетами. В армии она числилась под названием «Стартовый комплекс управляемых ракет класса „земля — воздух“ WY-80». С 1954 по 1974 год, то есть до самого конца эры ракет ПВО, здесь был центр управления управляемыми зенитными ракетами класса «Геркулес» и «Аякс». Во многих зданиях, построенных военными для своих нужд и казарм, сейчас располагались мастерские художников и скульпторов.
Много лет назад Майрону казалось очень символичным, что военные постройки теперь используются художниками, но с тех пор мир изменился. В восьмидесятые и девяностые годы это выглядело мило и трогательно, но теперь казалось дешевым символизмом.
Майрон сидел на скамейке с Джоан Рочестер возле бывшей военной башни с радаром. Они обменялись короткими кивками и ждали. Джоан Рочестер держала в руках мобильник так бережно, будто это был раненый зверек. Майрон посмотрел на часы: звонок Кэти Рочестер мог раздаться в любую минуту.
— Вы удивляетесь, почему я до сих пор с ним, — сказала Джоан, глядя в сторону.
Если честно, то он думал совсем не об этом. Прежде всего, как ни ужасно это звучит, после звонка Эли он все еще находился в приподнятом настроении. Он знал, что это эгоистично, но после семи лет разрыва с Джессикой он впервые сказал женщине, что любит ее. Он старался выкинуть эти мысли из головы и сосредоточиться на том, чем занимался сейчас, но ее слова, сказанные в ответ на его признание, продолжали звучать в голове.
Кроме того — и это, наверное, самое важное, — Майрон давно перестал влезать в чужие взаимоотношения. Он читал о синдроме избиваемых жен и, судя по всему, сейчас имел дело именно с ним. Но в данном конкретном случае по каким-то неясным ему самому причинам он не испытывал желания откликнуться на призыв о помощи.
— Мы прожили с Домом очень долгую жизнь. Очень долгую.
Джоан Рочестер замолчала. Через некоторое время она открыла рот, чтобы продолжить, но в это время телефон в ее руке начал вибрировать. Она взглянула на него, будто удивляясь, как он там оказался. После еще одного вибросигнала раздался звонок.
— Ответьте! — сказал Майрон.
Джоан Рочестер кивнула, нажала кнопку соединения и поднесла мобильник к уху.
— Алло?
Майрон наклонился к ней поближе и слышал, что голос в трубке был молодым и женским, но слов он разобрать не мог.
— Привет, милая, — сказала Джоан Рочестер: при звуке голоса дочери с ее лица исчезло напряжение. — Я рада, что у тебя все хорошо. Да, да, правильно. Выслушай меня минутку, хорошо? Это очень важно.
В трубке снова послышались какие-то слова.
— Рядом со мной находится один человек…
Целый взрыв оживленной речи.
— Пожалуйста, Кэти, выслушай меня. Его зовут Майрон Болитар. Он из Ливингстона. Он не желает тебе зла. Как он узнал… это трудно объяснить… Нет, конечно, я ничего не говорила! Он достал распечатки звонков, я толком не поняла, но он заверил, что ничего не скажет отцу…
Снова целый поток эмоций.
— Нет-нет, он этого не делал. Он хочет всего лишь поговорить с тобой. Мне кажется, ты должна его выслушать. Он разыскивает другую пропавшую девушку, Эйми Биль… Знаю, знаю, я говорила ему. Просто… не вешай трубку, ладно? Я передаю телефон ему.
Джоан Рочестер протянула ему мобильник, и Майрон выхватил его, боясь, что столь долгожданный контакт может прерваться. Он выдохнул и произнес как можно спокойнее:
— Привет, Кэти. Меня зовут Майрон.
Таким голосом ведущие на независимых радиостанциях принимают ночные звонки.
Кэти, однако, была близка к истерике.
— Что вам от меня нужно?
— Я просто хочу задать несколько вопросов.
— Я ничего не знаю об Эйми Биль.
— Если бы ты просто сказала мне…
— Вы отслеживаете звонок, так ведь? — Ее голос сорвался. — По приказу отца! Держите меня на линии, чтобы он отследил место!
Майрон начал было рассказывать, что узнал от Беррути насчет отслеживания звонков, но Кэти не дала ему договорить.
— Оставьте нас в покое!
И повесила трубку.
Как в дешевом телесериале, Майрон несколько раз произнес: «Алло! Алло!» — но знал, что Кэти Рочестер повесила трубку и исчезла.
Какое-то время они с Джоан посидели в молчании.
— Мне очень жаль, — сказала Джоан Рочестер.
Майрон кивнул.
— Я старалась.
— Я знаю.
Она поднялась.
— Вы расскажете Дому?
— Нет, — ответил Майрон.
— Спасибо.
Он снова кивнул, и она ушла. Майрон тоже поднялся и направился в другую сторону. По дороге он достал мобильник и нажал клавишу быстрого набора номера Уина. Тот сразу взял трубку.
— Излагайте!
— Это была Кэти Рочестер?
Майрон предполагал, что Кэти не захочет говорить, и принял кое-какие меры. Уин находился на Манхэттене и был готов проследить за ней. Так было даже лучше. Она приведет его туда, где прячется. Уин проследует за ней и все узнает.
— Похоже на то, — подтвердил Уин. — Ее сопровождал темноволосый рыцарь.
— А теперь?
— Повесив трубку, она и вышеозначенный рыцарь направились в центр города пешком. Кстати, у рыцаря в наплечной кобуре имеется пистолет.
Это плохо.
— Ты следишь за ними?
— Я сделаю вид, что ты не задавал этого вопроса.
— Я еду.
Джоан Рочестер отхлебнула из фляжки, которую держала под сиденьем.
Она уже была около дома и могла бы подождать, пока не окажется внутри. Могла бы, но не стала. У нее в голове стоял туман, причем уже очень давно: она даже не помнила, когда в последний раз имела ясную голову. Но это не важно. К этому привыкаешь. Привыкаешь до такой степени, что туман становится нормой, а ясная голова может выбить из колеи.
Она продолжала сидеть в машине и смотреть на дом. Джоан разглядывала его так, будто видела впервые. Здесь она жила. Звучит так просто, а между тем здесь проходила вся ее жизнь. Сама фраза, что она здесь жила, звучала как-то слишком обыденно и нейтрально. Она сама помогала выбирать этот дом, а теперь, глядя на него, удивлялась своему выбору.
Джоан закрыла глаза и попыталась подумать о другом. Как получилось, что жизнь у нее сложилась таким образом? Она понимала, что причиной не было какое-то разовое событие. Перемены никогда не были резкими. Они происходили так постепенно и такими незначительными шажками, что их просто невозможно заметить. И в результате жизнь Джоан Дельнуто Рочестер — самой красивой ученицы Блумфелдской старшей школы — превратилась в такую незавидную долю.
Она влюбилась в парня, потому что он был полной противоположностью отца. Ей нравилось, что он, сильный и жесткий, сдувал с нее пылинки. Она не понимала, как получилось, что он полностью овладел ее жизнью, почему они не стали единым целым, как ей всегда мечталось, а вместо этого она из самостоятельной личности превратилась в приложение к нему и утратила всякую индивидуальность. Сначала она уступала в мелочах, потом в чем-то более значимом, а затем во всем. Ее смех постепенно звучал все реже, а затем стих навсегда. Ее улыбка становилась все более блеклой, а потом и вовсе стала искусственным приемом показать радость, которым она пользовалась, будто наносила косметику.
