— Мадемуазель Роза, у меня семейный завтрак, и до трех меня не будет. Будьте предельно любезны при обслуживании клиентов.
Они понимающе переглянулись. У мадемуазель Розы вопреки её имени и скромному поведению был явный избыток физических достоинств, в данном случае кое — как прикрытых строгого покроя закрытым платьем. Молодая женщина ответила:
— Можете на меня рассчитывать, месье. Приятного аппетита.
Молоденькая продавщица бросилась открывать дверь, и владелец магазина головных уборов, поплотнее надвинув на лоб шляпу, вышел, натягивая на ходу перчатки.
Ярко светило солнце, женщины вокруг были очаровательны, с Эвелин урегулировано. В общем, все шло как нельзя лучше. Он позволил себе проехаться до Сен — Клу на такси.
* * *
Гастон был всегда рад видеть сестру Лили и её мужа Филиппа Малосена. Лили было под тридцать, Филипп выглядел не старше своей жены. Детей у них не было, и жили они на улице Тронше. Филипп был коммивояжером по сбыту сельскохозяйственной техники. Если продажа товаров и вынуждала его проводить восемь месяцев в году в разъездах по стране, то она же и позволяла ему жить на широкую ногу и иметь две машины. Это был высокого роста энергичный мужчина, со светлыми глазами, умевший блистательно говорить. Гастон его очень любил.
Он окинул удовлетворенным взглядом накрытый стол. Филипп говорил безудержно, Лили о чем — то шепталась с Франсуазой Беррьен, стройная фигура которой удивляла всех, кто знал, что она мать двух восемнадцатилетних близнецов. Гастон с нежностью взглянул на жену, а затем сосредоточил внимание на Эвелин, которая все время молчала и не притрагивалась к еде. Он вздохнул.
— Неужели ты думаешь, — говорил Филипп своему племяннику, — что карьера режиссера перспективна?
— Конечно, — пожал плечами Фредди, — стоящий режиссер выдает два фильма в год — то есть работает по шесть месяцев — и зарабатывает от пяти до десяти миллионов франков на каждом фильме.
— Но, прежде чем стать режиссером, надо побыть его ассистентом, и нередко это затягивается на долгие годы! — уточнил Гастон, которого сын удостоил притворно искренним взглядом.
— Отец, ты, кажется, так и не расстался с довоенными представлениями! В наши дни главное условие успеха в кино — никогда не быть ассистентом и не ступать на подмостки. Есть вспомогательное средство — критиковать! О, как я их всех критикую! Ты же читал мои статьи в «Эзотеризм для всех»? Так вот, я не лезу за словом в карман, устраивая разнос всем этим шишкам! Они все дрейфят в ожидании моего первого фильма! Пусть ещё немного понаслаждаются своими тепленькими местечками! Но наступили новые времена! Завтрашнее кино будет элитарным…
— Помолчи, пожалуйста, ты уже наскучил своими рассуждениями, — прервал его Гастон.
Разговор переключился на литературные темы, и в него вступили женщины. Лили прочитала очень интересный роман, но не помнила ни его названия, ни автора, ни сюжета. Однако в любом случае это было прекрасное произведение, и она посоветовала всем членам семьи как можно скорее достать его. Франсуаза попыталась порассуждать о Саган, но без видимого успеха.
— В конце концов начинаешь путаться в этих персонажах, которые то и дело спят друг с другом…
— Франсуаза Саган безмерно талантлива! — безапелляционно заявил Фредди.
Эвелин неожиданно встала из — за стола, воскликнув:
— Как я ненавижу всех этих писателей!
Она вышла, рыдая в салфетку. Повеяло холодом.
— Это все нервы, — объяснил Гастон. — Она готовится к очень трудному экзамену и слишком много работает. Через несколько дней ей станет лучше.
Гастон и Филипп попытались повернуть разговор в сторону политики. Оба согласились, что придерживаются умеренных взглядов, близких к конформизму. Фредди терпеливо слушал. Но когда отец и его дядя, перескакивая с одного сюжета на другой (политика внутренняя и внешняя, политика в Алжире, современная молодежь, «черноблузники»), дошли до яростных нападок на молодых преступников, Фредди не выдержал и, крепко стукнув по столу кулаком, заорал:
— Если молодежь и захлестывает преступность, то чья в этом вина, если не их родителей, которые подали нам пример малодушия, конформизма и бесхребетности?
— Замолчи, Фредди, прошу тебя!
Но не так — то просто было остановить этими словами резкую реакцию со стороны того, кто всего лишь позавчера участвовал во взломе итальянской бакалейной лавки.
— Не более чем мелкие буржуа, раз в неделю читающие «Канар аншене»[3], а по воскресеньям посещающие концерты шансонье! Интеллектуальный комфорт… демагогия… пустые фразы…
Под свинцовым взглядом отца он остановился. Гастон сурово произнес:
— Ты получишь право участвовать в нашем разговоре, когда будешь зарабатывать на жизнь, малыш. А сейчас доставь мне удовольствие: поднимись в свою комнату и посиди там до начала занятий в лицее.
Бравируя до конца, Фредди, уходя, громко хлопнул дверью. Четверо уцелевших переглянулись и рассмеялись. Филипп вытер набежавшую слезу и сказал:
— Ну и характер у твоего сына.
— У дочери не лучше, — вздохнул Гастон. Разговор зашел о делах, которые шли хорошо, но могли развиваться и лучше.
* * *
Фредди, двинув несколько раз ногой по мебели, закурил сигарету. Поискав среди пластинок, он поставил любимого джазового певца, включив проигрыватель на полную мощность. Немного успокоившись после музыкального душа, он прошел в комнату отца, где стоял телефон.
— Алло, могу я поговорить с Фредериком Бремезом? Шеф подошел к аппарату.
— Послушай, чтобы набить руку, я придумал потрясающий план.
Бремез — младший говорил с полным ртом. Он спросил без всякого энтузиазма:
— Так что же это за план?
— Магазин. Магазин головных уборов моего отца.
— Ты что, тронулся?
— Ничего подобного. Я достану дубль ключей. Вечером в квартале никого. К тому же отца надо хорошенько проучить. Как только он возбудит дело, я заявлю, что это я ограбил магазин.
Было слышно, как на том конце провода шеф что — то дожевывал. Потом Бремез буркнул:
Ладно, надо подумать. Увидимся на лекции.
* * *
Эвелин вся в слезах, с трагическим выражением лица, на цыпочках вышла из своей комнаты. Она забежала к отцу, чтобы тайно позвонить, и наткнулась на выходившего оттуда брата. Тот понимающе ущипнул её и исчез, оставив наедине с телефоном. Чуть поколебавшись, она набрала номер.
— Алло, попросите Ги Таннея.
— Кто говорит?
— Мадам Дюран[4].
Служанка пошла на поиски Ги, который вскоре взял трубку и несколько обеспокоенно спросил:
— Кто это?
— Это я, Эвелин. Я просто хотела тебе сказать, что между нами все кончено. Прошу тебя, верни мои фотографии и письма, если ты их ещё не сжег…
При последних словах она не выдержала и её голос дрогнул. Ох! Ги и эта блондинка! Но Ги, достойный сын своего отца, знал все дипломатические ходы.
— Послушай, — сказал он, — я могу тебе все объяснить. Это недоразумение. Нам нужно срочно увидеться.
Сердце Эвелин бешено заколотилось. Ги сказал именно те слова, которые она и ожидала от него услышать. Увидеть его. Она сейчас встретится с ним. Он все ей объяснит, и она, конечно, поверит всему, что он скажет, даже самому невероятному. Любовь всегда возрождается из пепла.
— Не думаю, что у меня есть время, — сказала она. — После завтрака меня пригласил Марк, завтра я занята… завтра вечером танцы у друзей… Нет, решительно ничего не…
— Тогда я сам сейчас приду к тебе. Бегу! — воскликнул Ги.
— Нет, не надо! — испугалась она. — Лучше уж я… Давай встретимся, как всегда, в «Мадригале»?
— В три часа.
Она стремглав бросилась к себе в комнату с одной только мыслью в голове: какое надеть платье.
* * *
Лили и Франсуаза пошли прогуляться по саду. Филипп и Гастон задымили сигарами. Из открытого окна приятно тянуло свежим воздухом. Где — то на ветвях каштана щебетали птицы. Мужчины разговаривали вполголоса.
— Жильда звонила утром в магазин. Надо, чтобы ты навестил её сегодня вечером и вручил обещанные пятьдесят тысяч франков. Одновременно она вернет тебе ключи от виллы в Сюси.
— Подходит, — ответил Филипп, просмотрев отметки о встречах в записной книжке. — Я подъеду к семи. Это все?
— Завтра вечером соберемся в Рони.
— Все знают?
— Сообщат всем. Утром я поставил в известность об этом Лоранжиса, а он передаст остальным. Пока не оповещен только персонал, но этим займется Роза.
— Превосходно. А я подобрал виллу в Шату. На втором этаже три большие комнаты, все в отличном состоянии, гараж на шесть машин, чудесный сад.
— Ты знаешь, что в этих вопросах я целиком полагаюсь на тебя. Сколько?
— Десять миллионов. Стоящее дело.
