Как бы там ни было – за дурное дело Серый взялся. Оградить эту совершенно идиотски расположенную виллу от нежелательного вторжения – явного или тайного – просто невозможно.
Я поплыл к берегу. Тем более что Анчар уже давно махал мне своей шапчонкой.
Он сидел на скамье, курил трубку. У его ног, в песке, – большая деревянная фляга, рядом – деревянное блюдо с фруктами.
Анчар протянул мне кружку, наполненную вином:
– Пей. Хорошо перед завтраком. Такое вино ты никогда не пил. Оно для силы. И для храбрости.
Вино было прекрасное и изумительное – оно возбуждало жажду, его хотелось пить без конца. И я снова подставил кружку под кровавую струю из фляги.
– Сто литров выпьешь, – сказал Анчар, – сто лет проживешь.
– Сто литров разом? – спросил я, переводя дыхание. – Или за сто лет?
– Почему ты всегда смеешься надо мной? – вдруг спросил он. В голосе – ни тени обиды или вражды, только грустный интерес.
– Потому что я тебя боюсь.
Он покачал головой.
– Ты уже ничего не боишься. У тебя все было. И ты все оставил. Потерял.
Все мы здесь такие, подумал я. У всех нас многое было и ничего нет. В конечном итоге…
– Хочешь еще? – Он наклонил флягу. – Это вино только в нашем роду делали. Семейная лоза.
И что-то мелькнуло в его глазах, вернее – погасло. Словно чайка на мгновение уронила на них тень распахнутого крыла, закрыв им ясное солнце.
Ну и команда подобралась. Заговор обреченных.
– Послушай, Анчар, – спросил я не о том, о чем сейчас спросить хотелось. – Тут поверху тропа какая-нибудь есть?
– Есть. Но трудная. Не всякий одолеет.
– Покажешь?
Он кивнул.
– После завтрака свезешь меня в море?
Он даже не спросил – зачем?
– Я море не люблю, укачиваюсь. Но свезу. Пойдем кушать. Все встали уже.
Завтракали на веранде. В тени виноградных лоз, заплетавших решетчатую крышу. Над нами горячо созревали тяжелые гроздья. Листва, когда ее беспокоил ветер, пропускала на миг солнечные лучи, и они бегали по столу, искрились в графинах и бокалах, играли на лезвиях ножей, соскакивали на холодные плиты пола. Отзывались мягким блеском в глазах Виты…
Когда-то мой друг, писатель Прохор, в очередной раз безнадежно влюбленный, высказался в минуту пьяного отчаяния: самая лучшая женщина та, которая утром прекраснее, чем ночью. Тогда я не понял его. Сейчас начал понимать.
…Густые тени длинных ресниц на щеках. Легкие, струящиеся по плечам волосы. Яркий блеск зубов в неожиданной улыбке. Волнующий тембр голоса.
К тому же все, что говорила Вита (даже пустяки о погоде и вкусе вина), казалось очень значительным, наполненным глубоким, сокровенным смыслом.
Почему так? Да кто же скажет? Может быть, ее словам придавала глубину и цвет очаровательная артикуляция свежих красивых губ. Может быть, Вита благодарила улыбкой за то, что ее понимают. Может быть, внимательный добрый взгляд обещал, что будто она вот-вот скажет о тебе что-то очень хорошее, чего не знала даже твоя мама. И скажет громко, для всех…
Словом, как говаривал Прохор, женщина из далекого, волшебного юношеского сна. Такую женщину провожаешь тоскующим взглядом, щемящим сердцем. Словно знаешь: ты никогда не будешь с нею счастлив… она не будет счастлива с тобой… она никогда не будет твоей… она сама никогда не будет счастлива…
…Когда Вита отбросила салфетку и, на мгновение прижавшись щекой к плечу Мещерского, встала и пошла к морю, за столом стало пусто. Даже солнечные блики забегали по-другому, метались так, словно что-то потеряли.
Мещерский, прервав разговор, с нескрываемой горькой нежностью посмотрел ей вслед. Ну-ну…
Анчар собрал со стола посуду на сервировочный столик и укатил его в дом.
– Я могу давать ему поручения от вашего имени? – спросил я Мещерского, кивнув на дверь.
– Все, что считаете нужным. – И уточнил: – Разумеется, в пределах ваших обязанностей.
– Сейчас мы возьмем швертбот и выйдем в море. Надолго.
– Могу я узнать – зачем? – с чуть заметной издевкой.
– Позже. Когда мы вернемся. – И мягко отбил его подачу. – Если будет результат. И если, разумеется, я сочту необходимым сообщить его вам. В пределах моих обязанностей.
Пока Анчар готовил лодку, я, как беспечный и любопытный гость, немного пошлялся по территории, принятой мною под охрану. Было не только полезно, но интересно тоже.
Стараниями Анчара (воина и земледельца) вилла больше походила на хорошую ферму. Виноградные шпалеры, скромный садик десятка на два корней – ореховые, черешневые, абрикосовые, персиковые и мандариновые деревья; ухоженные грядки, даже теплицы и парники для самой ранней зелени. В глубине – гараж на две машины (вторая – японский джип), сарайчик с автономным дизельным генератором на случай перебоев с подачей электроэнергии, маленький трактор под навесом, серебристый металлический куб, видимо, для водоснабжения.
Ограда, как оказалось, была не совсем сплошной. «На задворках» она упиралась в вертикальную стену обрыва, сплошь заросшего какой-то колючей флорой. У подножия, в узкой каменной щели, пряталось чудо природы – естественный колодец, безупречно круглый и гладкий, уходящий в глубину метров на пятнадцать и доверху залитый ледяной чистейшей водой: сверху совершенно бесцветной, постепенно голубеющей в глубине и абсолютно синей у далекого дна. Причем – что загадочно – дно было видно совершенно ясно, будто колодец чем-то подсвечивался снизу. Труба насоса, уходящая вглубь, фильтр на ее конце, прыгающие вокруг него от напора воды мелкие камешки – все можно было рассмотреть так четко, словно колодец был заполнен не водой, а горным воздухом. Но что-то было в нем жуткое и таинственное, синяя бездна пугала и манила одновременно какой-то мрачной тайной, древней, но все еще живой.
И почему там светло? На такой глубине.
Нет, не глянулось мне это место, стало быть. Неуютное, холодное… Опять же – высоченная крутая стена в злобных колючках, которые шевелятся и сухо, зловеще шуршат от ветра, будто кто-то шепчется, замышляя недоброе… Проглядывают наверху сквозь заросли какие-то подозрительные темные ритмические пятна, похожие на отверстия в скале… Колодец этот… капитана Немо…
И две находки. Не знаю, которая из них хуже. Одна – человеческий череп с дыркой в затылке. Искусственного происхождения. Насильственного. Старый череп, давнишний. Но трещина через дырку – недавняя, свежая. Словно он сверху откуда-то упал, прямо на камень.
А вторая находка – кругляшок такой металлический. Я, конечно, не специалист, но сдается мне, что кругляшок этот – батарейка от ночного снайперского прицела. Не зря, значит, я вечером насторожился…
Нет, не понравилось здесь Серому. Веет чем-то, стало быть, холодным…
Я отыскал в чулане прочный пластиковый мешок и уложил в него рубашку, джинсы, кроссовки и пистолет. Мешок закатал в рыболовную сеть, положил ее на плечо: и глупому ежу понятно – на рыбалку намылился.
Анчар медведем возился в лодке, рыча (напевая, с его точки зрения) «по аэродрому, по аэродрому…», но не более того, дальше он слов не знал. Да ему и этих хватало. И мне тоже.
– Ветер плохой, – сказал Анчар, укладывая под носовую палубу припасы: флягу с вином, полкруга сыра, хлеб, помидоры. – На веслах пойдем.
– Далеко идти. Нам надо спрятаться за островом.
– Тогда сам правь. Я на парусе плохо умею, когда ветра нет. – Он оттолкнул лодку от причала.
Я поднял парус, он лениво забрал ветер, потащил швертбот, как сосед упрямого провинившегося мальчишку.
Вита подняла голову от книги, помахала нам. Мещерский стоял рядом, положив руку ей на плечо. Стало быть, проводили рыбаков в далеко море. Помахали синеньким скромным платочком…
Подойдя к самому большому из островов, я положил руль на правый борт, чтобы стать под его прикрытием, со стороны моря.
– Теперь слушай, – сказал Анчар, не глядя в сторону берега. – Выйдешь, где гладкий камень в воду слез. Влезешь наверх. Там два больших камня самодельных. Тропа за ними начинается. Понял, да?
За островом я спустил парус. Анчар выбросил за борт якорь.
– Меня долго не будет, – сказал я, прилаживая за спиной мешок.
– Подожду. Рыбу буду ловить. Правильно говорю?
– Хоть огурцы сажай – только не храпи сильно, врага спугнешь. – Я надел маску, ласты, скользнул в воду.
Обогнув остров, я убедился, что верно выбрал свой путь в морском просторе – наблюдатель с берега меня не увидит.
Сначала плыть было легко. Потом дал себя знать мешок на спине. Дважды пришлось отдыхать. К берегу я добрался почти без сил. Выполз на «гладкий камень», который влажным языком спускался в море, сбросил маску, полежал немного, отдышался.
Хотелось покурить, но я специально не взял сигареты – от соблазна.
