– Хоть огурцы сажай – только не храпи сильно, врага спугнешь. – Я надел маску, ласты, скользнул в воду.
Обогнув остров, я убедился, что верно выбрал свой путь в морском просторе – наблюдатель с берега меня не увидит.
Сначала плыть было легко. Потом дал себя знать мешок на спине. Дважды пришлось отдыхать. К берегу я добрался почти без сил. Выполз на «гладкий камень», который влажным языком спускался в море, сбросил маску, полежал немного, отдышался.
Хотелось покурить, но я специально не взял сигареты – от соблазна.
Отдохнув, распаковал мешок, оделся, сунул сзади за пояс «вальтер». Полез в гору. Без приключений. Только раз мне померещилось, что в темную трещину, прямо из-под моего носа, скользнуло гибкое тело змеи. Хорошо, что не мышь! – наверняка бы заорал и в море плюхнулся. Вот бы булькнуло – с такой-то высоты…
«Самодельные камни» – остатки какого-то древнего сооружения – стояли на своем месте, узкими воротами. По ним шныряли ящерицы и пауки. Они были горячие, как печки, а мне и без них было жарко. Тем не менее я прижался к одному из них и осмотрелся. Прикинул, где бы я сам расположил свой НП, если бы приспичило тщательно изучить виллу и распорядок дня и ночи ее обитателей. Наметил, какую примерно часть пути могу без опаски пройти тропой. Чтобы ноги зря не бить по горным кручам. Заоблачным, стало быть.
Тропа еще та мне досталась! Архаристая. Под ногами камень – то сухой и горячий (сквозь подошвы печет), то скользкий, то осыпающийся. А с боков – эти злющие тропические колючки. Тут не рубашка, а бронежилет нужен. Да и его надолго не хватит.
У примеченной сосны – с двумя верхушками – я взял круто вверх. Очень круто. Наблюдатель, конечно, о тропе знает, пользуется ею, когда в засаду идет, и логовище свое наверняка выше тропы спрятал. Чтобы случайный взгляд на него не упал. А ему тропа сверху хорошо открыта.
Перестраховки ради (лучше перебрать, чем недобрать) я аж на самый гребень вскарабкался. Как дурной горный баран. А дальше уже волком пошел. Сторожко: глаза, уши, нос – все в работе. На полный ресурс. И ноги – особо. Чтобы случаем камешек на кого-нибудь не столкнуть. Хотя, будь моя воля, я бы на него и скалы не пожалел.
На хрена, спрашивается, мне все это надо?..
Анчар зато рыбку ловит. Спит, абрек, над удочкой. Похрапывает. Коня и бурку с папахой во сне видит. И чурек с чебуреком. «По аэродрому, по аэродрому…» Вообще-то о нем тоже надо справочки навести. Что-то я такое когда-то где-то слышал…
Ага, вот он, голубчик! Я лег за камень.
Неплохо он устроился. Знатное гнездышко свил.
И как я его разглядел-то? В камуфляже «дубовый лист» он лежал во впадинке, застеленной такой же накидкой. Хорошо лежал: зачехленная фляжка с водой, термос с водкой, сигареты, сухпай. И даже блокнот с авторучкой. Девочки ему только не хватает.
Впрочем, вот и она – по праву рученьку, снайперская, с ночным прицелом. Надеюсь, только для наблюдения в темное время суток. А магазин, надеюсь, не набит девятимиллиметровыми камешками…
И бинокль у него хороший – линзы глубоко утоплены, такие под солнышком не блестят.
Кто же тебя, голубчик, так славно экипировал? Какая в/ч без номера?
Все ведь видит: вилла как на ладони, насквозь просматривается, в сакле – темным пятном – дверь распахнутая, на берегу Вита и Мещерский воркуют, яхта длинной мачтой, как пальчиком, покачивает. А вот веранда виноградом скрыта. И остров отсюда не виден, за которым в лодке Анчар спит. Теперь уж ему, наверное, снится либо большая рыба на крючке, либо Иосиф Виссарионович на трибуне…
Надоело мне просто так лежать. А поскольку над объектом наблюдения сосна возвышалась, я и бросил в него шишку, для проверки. И чтобы привыкал.
Он молодец – не то что не вскочил, не обернулся – не вздрогнул даже, будто и нет его тут. И никогда не было. Только по спине, враз напрягшейся, вроде как легкая рябь по воде пробежала. И чуть волосы на затылке шевельнулись.
Долгое время прошло, пока он из-под локтя чуть зеркальце выдвинул и, надо полагать, глаз в него скосил. Но кукиш мой не увидел.
Успокоился. Наверх поглядел, шишек опасаясь. Потом закурил, а докурив, откинул камешек, с тарелку величиной. Под камешком – ямка, вроде как пепельница; он туда окурок сунул и снова ямку камешком прикрыл. Мудр!
Интересно, когда у него смена? И есть ли она вообще? И как он связь держит? И с кем? И что он там в блокнотике пишет? И вообще – что ему здесь надо? Чей человек?..
Спросить, что ли? Да ладно, пусть пока полежит, если ему нравится. Успеем еще поболтать.
Я и сам еще немного полежал, травинку покусывая. Чуть не заснул. Проголодался. Решил, что ради интересов моего клиента достаточно лишений испытал и что на сегодня «долларя» свои отработал, что Анчара будить пора…
К острову плыть труднее досталось. Волна поднялась, гнала меня обратно к берегу, рвала мешок за спиной, трубку стало захлестывать – наглотался соленой воды, да еще рубашка липла, мешала (я ее для тепла снимать не стал) – устал вконец, обозлился.
Зато Анчар меня встретил знатно. С крымско-кавказским радушием и гостеприимством. Втянул за шиворот на борт, разоблачил, полотенце протянул – растирайся, мол, как следует. А той порой на носовой палубе стол накрыл – с вином и пищей. Даже чьи-то зажаренные ребрышки положил, и я с удовольствием рвал с них холодное мясо и вкусные хрящики, подрагивая озябшими плечами.
Потом Анчар протянул мне набитую трубку.
Я с наслаждением раскурил ее, подбил под спину надувной спасательный жилет, развалился.
– «Герцеговину» куришь?
Анчар миролюбиво дернул седым усом:
– Я – убийца, кровник, но не наглец. Я простой человек.
И главное – объясняешься доходчиво. Усы отпустил, в сакле небось портрет Джугашвили повесил, а табак его любимый курить не смеешь? Простой человек. Кровник.
– Что там видел? – спросил Анчар, выбирая удочки. – Если там худой человек прячется, я его зарежу. Только скажи.
– Прячется, – я опустил руку за борт, подхватил под жабры бьющуюся кефальку, снял с крючка, бросил в лодку. – Но резать я его не стал.
– Испугался?
– Испугался, – признался я. – Крови боюсь. Я от нее в обморок падаю.
Опять ус дернулся, зубы под ним блеснули.
– Я тебя понял: этого зарежем – другой придет. Другого зарежем – еще один найдется. – Он обежал взглядом горы, словно прикидывал, сколько зарезанных можно свалить в это Черное ущелье. Вздохнул с сожалением. – Правильно решил. Сначала надо узнать – что ему нужно. А потом зарезать. Ты умный. Хорошо, что тебя не взорвали.
– Хорошо, – охотно согласился я. – Мне тоже нравится.
– Тогда ставь парус. Хороший ветер набежал. Полетим как вольные птицы.
Оно и впрямь – пора настала лететь. Нас отжимало напором ветра к острову. В него уже звучно плескались сильные волны, разбивались в брызги, взлетая наверх, обнажая заросшее мидиями подножие.
Я поставил парус и выбрал шкот. Швертбот рванулся так, что Анчар едва успел выхватить из воды якорь.
Когда я положил руль к берегу, лодку резко накренило, тонко запел в снастях «хороший ветер». Освободив тягу румпеля, чтобы удлинить его, я сел на наветренный борт, открениваясь. «Вольной птицей», порой чуть не касаясь пенистых гребней вздувшимся брюхом паруса, швертбот летел к берегу. Глядь – уже и причал, через который грузно, напористо переваливались зеленые валы. Я не решился подходить к нему, а выбросил лодку на берег.
Мы вытянули ее подальше на песок, покидали рыбу в ведро и, как настоящие рыбаки после трудной путины, волоча за собой мокрую сеть, устало пошли вроде как в объятия заждавшихся нас верных жен. И любовниц.
Ветер, все крепчавший, рвал из-под наших ног легкий песок и гнал его к дому, швырял в стены и окна, хлопал дверьми и парусившимися занавесками.
Вита, набрасывая на плечи шаль, вышла в гостиную.
– Какой ветер поднялся. Мы уже беспокоились.
– Ничего, – сказал Анчар, закрывая двери и окна. – Ветер – джигиту брат. Ветер – врагу помеха. Включим свечи, нальем вина, закурим трубки. Так я сказал? Песню запоем. Про аэродром. Дома хорошо, когда на дворе непогода.
– Шторы задерни, – попросил я. – Сквозняков боюсь, у меня насморк хронический. – Надо их ненавязчиво на режим строгой секретности переводить, случай подходящий.
– Я прошел к себе, снял мокрую рубашку, прилег. Надо было подумать немного, стало быть. Лежа хорошо думается. Лежишь себе и лежишь, думаешь, думаешь. Не заметишь, как и проснешься.
Не дали подумать. Анчар неугомонный постучал.
– Хозяин ждет. К себе просит.
– Это он тебе хозяин, – буркнул я сквозь одолевающий сон. – А я себе хозяин сам. – Я натянул непросохшую рубашку. Это с хроническим-то насморком. – Сейчас иду.
