— Слой замазки действительно неплотный, сэр, посмотрите сюда!
Скважина на первый взгляд не казалась очень глубокой. В нее могли пройти два или три пальца. Она вела в правый угол, образуя воронку, и заканчивалась маленьким круглым отверстием, которое еще было залеплено замазкой.
— Дайте мне этот большой бриллиант. Так и есть. Один дивный камень был спрятан здесь. Стоило вам открыть верхнюю крышку, сунуть пальцы в тайник, чтобы достать бриллиант, и старый трюк с уколом под ноготь вступает в действие. Я вам говорил, что Мартин Лонжеваль был специалистом по таким вещам. Ничего удивительного, что на жертвах не находят никаких следов. Бриллиант был так прочно укреплен, что времени, в течение которого жертва пыталась его извлечь, было достаточно, чтобы яд начал действовать… И потом тайник автоматически закрывался.
— Но это не согласуется! — воскликнул Ментлинг, который раздраженно пытался втиснуть бриллиант в тайник. — Тайник слишком мал, и бриллиант было бы нельзя здесь прочно укрепить.
— А это уж постарался ваш брат Гийо, разве вы не видите, что замазка совершенно свежая? Местерс без труда отковырял часть ее, — объяснил Г. М. — Ваш брат на всякий случай заделал тайник, чтобы никто не догадался, что в нем было спрятано, если даже найдет его следы. Это хитрость, очень типичная для его болезненно усложненной психики: предусматривать каждую мелочь.
В этот момент послышались шаги в коридоре. Г. М. сделал знак Местерсу, тот поспешно накрыл своим портфелем лежавшие на столе драгоценности.
В комнату вошел Равель в сопровождении Керстерса. Надо признать, что у Равеля драка оставила значительно более худшие следы, чем у Керстерса: голова и руки у него были перевязаны, а под глазом чернел огромный синяк, свидетельствовавший о незаурядных боксерских данных Боба Керстерса. Однако на лице Равеля играла его неизменная любезная улыбка, казавшаяся нелепой гримасой и придававшая его обезображенным чертам зловеще шутовской характер.
— Вот и я, дорогие мои! Надеюсь, Керстерс уже принес извинения за нас обоих и за наш вид.
— Здорово он вас изукрасил, — воскликнул Терлен, удивленный видом Равеля.
Керстерс хотел что‑то возразить, но Равель остановил его жестом руки:
— У меня нет ни малейших претензий к Керстерсу, поверьте. Наша спортивная товарищеская встреча состоялась при необычных обстоятельствах.
— Вот об этих обстоятельствах мы и хотим от вас услышать. Надеюсь, вы понимаете всю серьезность для вас создавшегося положения, мистер Равель, — строго сказал Местерс.
— Да, да, конечно, то, что произошло, — ужасно… бедный мой друг Гийо… Кто мог совершить новое преступление? Он заслуживает самой суровой казни. Я бы не пощадил…
Увидев странно устремленные на него взгляды всех присутствующих, он остановился на полуслове и резко спросил:
— Уж не думаете ли вы, что я его убил? Даю честное слово…
Казалось, что мысль о возможности обвинения его в убийстве только сейчас пришла ему в голову. Он замолчал, точно подавленный сознанием грозившей ему опасности.
— Мы все еще ждем ваших объяснений, — прервал молчание Местерс. — Зачем вы ночью отправились в «Комнату вдовы»? Что вам там понадобилось?
— Да, да, — проговорил Равель с рассеянной улыбкой, — я понимаю, что все это вам покажется глупым и подозрительным, но я скажу чистую правду, потому что ложь не в моих правилах, хотя вы, возможно, и не поверите мне. Видите ли, я люблю свою профессию, меня очень заинтересовал узор лепных украшений на гарнитуре лимонного дерева. Даже лежа в кровати, я старался припомнить этот узор, чтобы воспроизвести его на выпускаемой нашей фирмой мебели. Но подробности узора стерлись в памяти, я чувствовал, что не усну, пока не увижу этот узор еще раз. Я долго и тщетно боролся с бессонницей, убеждая себя, что необходимо дождаться утра. Наконец я встал и направился в «Комнату вдовы».
— Вооруженный ножом, отверткой, вязальной спицей? — насмешливо спросил Местерс.
— Да, да, я понимаю, что вас это удивляет, но я все объясню. Меня профессионально интересовал метод крепления лепных цветов, применявшийся раньше. Я решил, что не совершу особого преступления, если отделю одну лилию. Вы простите меня, Аллан, за этот ущерб. Я бы, конечно, восстановил все, как было. Когда любишь свою профессию, иногда становишься маньяком. Вам всем трудно меня понять, господа, вы никогда не создавали обстановку, но когда чувствуешь себя немного художником… Что касается инструментов, то поверьте, я взял то, что оказалось под рукой.
— Я не понимаю, почему мы все должны выслушивать эту возмутительную чушь, — вдруг взорвался Ментлинг. — Вы только послушайте его, он целыми днями терял здесь время, мечтая об этой лилии.
— Но, честное слово, Аллан, я не повинен в смерти Гийо! — воскликнул Равель.
— Успокойтесь, Ментлинг, дайте человеку докончить, — сказал с улыбкой Г. М. — Кроме того, вы же слышали, надо быть художником, а вы, по–моему, далеки от искусства! Что касается вас, — повернулся он к Равелю, — я верю, что не вы убили Гийо, я верю даже тому, что лимонный гарнитур настолько захватил вас, что лишил сна.
Равель благодарно закивал ему головой.
— Кстати, — продолжал Г. М., — на этом столе также нарисована лилия, уберите‑ка ваш портфель, Местерс, чтобы мы все могли полюбоваться ею, надо хоть иногда чувствовать себя немного художником.
При этих словах Г. М. Местерс поднял портфель со стола. Бриллианты засверкали опьяняющим блеском; все взоры обратились на Равеля. Лицо его покрылось мертвенной бледностью, он застыл, как в столбняке, одни глаза казались живыми на этом неподвижном лице, глаза маньяка, с безумным выражением устремленные на драгоценности. Эта немая картина продолжалась всего лишь несколько мгновений, но всем присутствующим она показалась вечностью. Затем Равель зашатался, точно получив солнечный удар от яркого блеска камней. Он, несомненно, упал бы, если бы Керстерс не усадил его насильно на стул. Равель покорно дал себя усадить. Затем из его груди вырвался глухой стон. Он казался сломленным человеком, нисколько не походившим на недавнего уверенного в себе веселого француза. Метаморфоза была необыкновенной.
— Выпейте, — сказал Г. М., наливая ему в бокал виски. — Поделом вам, молодой человек, в следующий раз у вас не явится охоты морочить головы людям, годящимся вам в отцы и имеющим значительно больший жизненный опыт.
Равель залпом проглотил напиток.
— Вы… — начал он сдавленным голосом, отказывающимся ему повиноваться, — вы все время знали об этом?!
— Ну, не все время, но знал. Если бы вы спросили у меня, я бы давно сказал вам, что вы ищете не там, и направил бы ваше воображение художника на достоинства этой шкатулки.
— В этой шкатулке?.. Но кто?..
— Гийо, ваш друг, оказался сообразительнее и смелее вас, он перенес драгоценности из тайника в шкатулку, он перехитрил вас.
— И они все время находились в ней?! О, Боже мой… — простонал Равель.
Ментлинг громко расхохотался. На всех лицах появилась невольная улыбка при виде этого откровенного выражения отчаяния.
Эта реакция окружающих, казалось, отрезвила Равеля, вернула его к жизни. Краска стыда ярким пламенем залила его бледное лицо. Самообладание вернулось к нему. С чисто французской живостью и легкостью он уже пережил удар судьбы и наполовину примирился с постигшей его неудачей, решив попытаться сделать хорошую мину при плохой игре.
— Не стоит так переживать из‑за этих камней, друг мой, — помог ему Г. М. — Поверьте моему опыту, они — не главное в жизни.
— Вы, конечно, правы, сэр, у меня, должно быть, глупейший вид. — Он попытался вернуть себе прежнюю улыбку, улыбка не получилась, по присутствующие, вероятно, оценили все мужество его попытки.
— Мне очень жаль, Аллан, я сознаю, что вы теперь не захотите видеть меня среди гостей в вашем гостеприимном доме, но… поверьте, не алчность заставила меня пойти на этот глупый шаг, я бы не унес ни одного камня, тут были чисто спортивный интерес — первым найти их — и внушаемая мне с детства сентиментальная привязанность к легенде, волновавшей мое воображение. Легенде о кладе, переходившей в нашей семье из поколения в поколение, я столько раз слышал ее в детстве. Но я готов сейчас же покинуть ваш дом, Аллан, по первому вашему требованию.
— Но вы не можете пока покинуть этот дом, — возразил Г. М., — и я думаю, что лорд Ментлинг…
— Поступайте, как находите нужным, мне безразлично, — холодно ответил Ментлинг.
— Лучше расскажите нам теперь свою семейную легенду, ее мы еще не слышали, — сказал Г. М.
Равель выпил залпом еще один бокал виски и заговорил:
— Мне было шесть лет, когда умер мой дед, по я отлично помню, как он говорил мне: «Запомни, малыш: если когда‑нибудь откроется дверь «Комнаты вдовы», ты должен первым войти в нее и извлечь драгоценности из тайника стула Марты Дебу, которые твой предок положил туда по ее указанию собственной рукой. Я верю, что ты сделаешь то, что не удалось мне, недаром ты носишь его имя!»
