Карл Гриффин поднял брови с выражением вежливого удивления:
— Неужели? Никогда не замечал такого.
В этот момент сержант Гоффман услышал за спиной шаги Мейсона. Он повернулся и широкой улыбкой приветствовал дымящийся кофе.
— Отлично, Мейсон. Это то, что нам нужно. Выпейте кофе, Гриффин, и вы сразу почувствуете себя лучше.
Гриффин кивнул.
— Я и так в порядке, но глотну. Ух, как пахнет!
Мейсон подал ему чашку.
— Вы ничего не знаете о существовании завещания? — небрежно спросил сержант Гоффман.
— Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, сержант, если вы ничего не имеете против.
Гоффман принял чашку из рук Мейсона.
— Кое–что имею, так уж странно сложились обстоятельства. Так что прошу ответить на вопрос.
— Разумеется, завещание существует, — неохотно сказал Гриффин.
— И где оно?
— Этого я не знаю.
— А откуда вы знаете о его существовании?
— Дядя сам мне его показывал.
— И что, все его состояние унаследует жена?
Гриффин покачал головой.
— Насколько мне известно, ей достанется пять тысяч, а больше ничего.
Сержант Гоффман высоко поднял брови и присвистнул.
— Это совершенно меняет положение вещей, — сказал он.
— Какое положение вещей? — спросил Гриффин.
— Ну, всю ситуацию, — пояснил Гоффман. — Ее жизненные интересы требовали, чтобы он был жив. Его смерть лишает миссис Белтер почти всего.
— Насколько я знаю, их отношения оставляли желать лучшего, — поспешил заметить Гриффин.
— Это еще ни о чем не говорит, — задумчиво произнес сержант Гоффман. — В таких случаях мы должны прежде всего найти мотив.
Мейсон широко улыбнулся Гоффману.
— Уж не пытаетесь ли вы намекнуть, что это миссис Белтер убила своего мужа? — Он задал этот вопрос таким тоном, как если бы сама мысль об этом казалась ему смехотворной.
— Мы проводим предварительное расследование, Мейсон. Я пытаюсь установить, кто мог убить его. В таких случаях мы всегда прежде всего рассматриваем мотивы. Кому выгодно это убийство? — вот вопрос, на который мы стараемся найти ответ.
— Раз так, — вставил Гриффин, — подозрение должно пасть на меня. — Его голос звучал вполне трезво.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Гоффман.
— В соответствии с завещанием, — медленно произнес Гриффин, — главным наследником являюсь я. Это ни для кого не секрет. Дядя Джордж симпатизировал мне больше, чем кому–либо на свете. Насколько он вообще был способен симпатизировать, а эта способность, как мне представляется, была у него весьма ограниченной.
— А какие чувства питали к нему вы? — спросил Гоффман.
— Я с величайшим уважением относился к его интеллекту, — ответил Гриффин, старательно подбирая слова, — и очень ценил некоторые черты его характера. Он сумел обеспечить себе абсолютную независимость, поскольку его ум отличался обостренной чувствительностью к обману и лицемерию.
— И каким же образом он достиг абсолютной независимости? — опросил сержант Гоффман.
— Если бы ваш ум отличали эти качества, вам не нужно было бы спрашивать об этом. Дядя Джордж обладал великолепным интеллектом. Он умел заглянуть в душу любого, высмотреть всякую фальшь, всякую ложь. Он принадлежал к людям, которые никогда не полагаются на дружбу и приязнь. Он был настолько независим, что ни в ком не искал опоры, а потому ему не нужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он боролся со всеми и с каждым в отдельности.
— Только не с вами? — вставил Гоффман.
— Нет, — согласился Гриффин, — со мной он не боролся, так как знал, что я плевал на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но, с другой стороны, также и не пытался его надуть. Говорил ему то, что думал о нем. Был с ним честным.
Сержант Гоффман прищурил глаза.
— А кто его надувал?
— Что вы хотите сказать?
— Вы утверждаете, что вы не надували его и поэтому он вас любил.
— Да, именно так и было.
— Вы подчеркиваете, что только вы были с ним честным. А другие? Жена, например?
— Он никогда не говорил со мной о жене.
— А она случайно не надувала его? — не отступал Гоффман.
— Откуда я могу знать?
Гоффман не спускал глаз с молодого человека.
— Однако вы не слишком разговорчивы, — заметил он. — Ну что ж, раз вы не хотите говорить, я ничего не могу поделать.
— Но я вовсе не отказываюсь отвечать, сержант, — запротестовал Гриффин. — Я скажу все, что вы хотите.
— Можете ли вы точно сказать мне, где вы находились в то время, когда было совершено убийство?
Гриффин залился румянцем:
— Очень сожалею, сержант, но не могу.
— Почему?
— Потому что, во–первых, не знаю, когда оно произошло, а во–вторых, даже если бы знал, не смог бы ответить, где тогда был. Боюсь, что сегодня я здорово перебрал. Сначала был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, завернул в кабак, потом в другой. Когда двинулся домой, прокололась эта чертова шина, а заменить ее — сил не было. Сами понимаете, в таком состоянии… Представляете, дождь хлещет, как из ведра, а я ползу с черепашьей скоростью на спущенном колесе; казалось, сто лет пройдет, пока доберусь до дому.
— Фактически вся камера изорвана в клочья, — согласился сержант Гоффман. — Кстати, кто–нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Кто его видел, кроме вас?
— Мой адвокат.
— Значит, у вас есть адвокат?
— Разумеется. Почему бы нет?
— Кто ваш адвокат?
— Артур Этвуд. Его контора в Мютюэл—Хауз.
Сержант Гоффман повернулся к Мейсону:
— Я не знаю такого. А вы, Мейсон?
— Да, я его видел раза два. Лысый такой тип. Когда–то специализировался на делах по возмещению за нанесение телесных повреждений. Он улаживает свои дела без суда и, как правило, получает приличные компенсации.
— Как случилось, что вы видели завещание в присутствии вашего адвоката? — обратился Гоффман к Гриффину. — Согласитесь, это достаточно необычно: завещатель приглашает наследника вместе с его адвокатом, чтобы показать им завещание.
Гриффин сжал губы.
— Об этом вы должны будете поговорить с моим адвокатом. Это сложное дело, и я предпочел бы его не обсуждать.
— Хватит этих вывертов! — буркнул сержант Гоффман. — Говорите, как это было? Быстро!
— Что это значит? — возмутился Гриффин.
Билл Гоффман повернулся к молодому человеку и посмотрел на него сверху вниз. Его челюсть слегка выдвинулась вперед, а взгляд стал жестким и холодным.
— Это значит, Гриффин, — сказал он медленно и четко, — что ваш номер не пройдет. Нечего тут корчить из себя джентльмена и пытаться кого–то выгородить! Это вам не удастся. Или вы сейчас скажете все, что знаете, или поедете со мной на допрос в управление.
Гриффин стал еще краснее.
— Послушайте! — ощетинился он. — Не слишком ли круто вы беретесь?
— Как надо, так и берусь. Здесь речь идет об убийстве, а вы развалились в кресле и играете со мной в кошки–мышки. Ну, живо! Выкладывайте! О чем шел тогда разговор, и как дошло до того, что мистер Белтер показал завещание вам и вашему адвокату?
— Вы понимаете, что я говорю под принуждением?
— Понимаю, понимаю. Говорите!
— Ну, значит, так… — неуверенно начал Гриффин. — Я уже дал вам понять, что дядя Джордж не ладил с женой. Она старалась добыть какие–то доказательства и начать дело о разводе. Дядя догадывался об этом… Однажды мы с ним обсуждали наши общие дела, и Этвуд присутствовал при разговоре. И вдруг ни с того ни с сего дядя выскочил со своим завещанием. Мне стало очень неловко, я пытался переменить тему, но Этвуд… он подошел к этому как адвокат.
Карл Гриффин повернулся к Перри Мейсону:
— Думаю, вы это поймете, не так ли? Ведь вы тоже адвокат.
Билл Гоффман не спускал глаз с лица Гриффина.
— Довольно об этом. Рассказывайте, что было дальше.
— Ну, значит, дядя Джордж начал острить по поводу своей распрекрасной жизни с женой, а потом показал нам какую–то бумагу и спросил мистера Этвуда как адвоката, является ли завещание, написанное собственноручно завещателем, законным или оно должно быть удостоверено двумя свидетелями. Он сказал, что составил завещание, но опасается попыток опротестовать его, потому что жене оставил очень мало. Помнится, он упомянул сумму — пять тысяч долларов — и добавил, что все остальное достанется мне.
— Значит, вы не читали завещания? — спросил сержант Гоффман.
— Собственно говоря, нет. Так, мельком взглянул. Почерк был дядин. Ну, еще я слышал, что он сам говорил… Этвуд, сдается мне, просмотрел завещание более внимательно.
— И что дальше?
— Это все.
— Нет, не все, — настаивал Гоффман. — Что было дальше?
— Ну, дядя что–то там еще говорил… О том, о сем… Но я не очень прислушивался.
— Хватит вилять! Что он еще сказал?
