Марек не обнадеживал нас. Хотя пулю и можно извлечь, общее состояние раненого внушало серьезные опасения. Профессор обещал держать меня в курсе дела, информируя каждый час. Я покинул клинику в подавленном состоянии. Священник был удручен не меньше. Я подвез его в Ванв и вернулся домой только к ужину.
— Вас ждут в гостиной, — объявила мне горничная.
— Кто?
— Не знаю. Молодая женщина… Она здесь примерно с час.
Только визитера мне еще и не хватало! Я был вне себя, когда открывал дверь в гостиную.
— Как! Вы?!
— Да, — сказала Режина и разрыдалась.
Я подошел к ней. Она шагнула назад, словно бы испугавшись меня.
— Где Рене? — кричала она.
Рене?.. До меня не сразу дошло, что речь идет о Миртиле. Как будто мне тоже подменили голову.
— Но послушайте… Вы же сами прекрасно знаете.
— Лжец! Все вы — лжецы!
— Прошу вас. Присядьте вот сюда… Успокойтесь… Поведайте мне, что с вами стряслось.
Все оказалось очень просто и в какой — то мере весьма предсказуемо, увы! Режина встретилась с Гобри в баре на Плас — Бланш. Гобри перепил, и, поскольку он досаждал бармену по имени Макс, тот свел его с Режиной. «Может, тебе удастся подработать. Кажется, ему нужна натурщица», — шепнул он молодой женщине. Гобри умолял Режину проводить его, и, так как он едва держался на ногах, она помогла ему дойти до мастерской. Там он добавил к выпитому еще порцию, и ей пришлось уложить его в постель. Раздевая Гобри, она увидела шрам на левой руке, а потом обнаружила еще и свежие следы операции на плече.
— Я сразу узнала руку Рене, — сказала она. — Но, если у него отняли руку, значит, сам он жив… Мне плевать, если у него стало на одну руку меньше, но скажите мне, где же он сам…
Она упала на диван и, прикрыв лицо руками, плакала, будучи не в состоянии сдержаться. А я опять оказался лицом к лицу с омерзительным вопросом совести. Это становилось моей специальностью. Но коль скоро знающих правду было уже семеро, тем хуже — теперь их будет восемь. В конце концов, я предпринял все, что было в моих силах, и, если «эти неуравновешенные», как выражался Андреотти, угрожали нарушить тайну, моей вины в том нет. Я положил руку на плечо Режины.
— Можете вы мне поклясться, что сохраните тайну?
Слово «тайна» всегда оказывает на женщин магическое действие. Режина выпрямилась, взяла мой платок, чтобы приложить к глазам.
— Он не умер, нет? — лопотала она.
— Умер… В том смысле, какой в это слово вкладываете вы, он мертв.
— Но… Смерть — понятие однозначное…
— В том — то и дело… Возможно, что отныне оно стало двузначным. Вы поклянетесь, что никогда не повторите… никому… то, что сейчас от меня услышите?
— Клянусь.
— Очень хорошо… Прошу вас, наберитесь мужества.
И я рассказал ей про события последних недель. Она была так ошарашена, что ни разу меня не прервала. Время от времени женщина проводила рукой по лбу. На ее лице читалась растерянность. Чтобы окончательно убедить ее в правдивости моих слов, я открыл перед ней досье Миртиля и показал его заявление, где он совершенно недвусмысленно передал свое тело посмертно в дар науке.
— Выходит… он меня разлюбил? — пробормотала она.
— Поймите, у него не оставалось никакой надежды.
— Он ничего для меня не оставил?.. Ни единой строчки?
— Нет… Он отрекся… от своего прошлого… целиком… В нем родилось как бы непреодолимое желание самоуничтожения.
— Какая чепуха, — сказала она. — Сразу видно, что вы не знали этого человека. Миртиль? Да он был сама жизнь. Он желал получить все, что видел. Он хотел всего — денег, женщин, власти. У него могла быть только одна мысль: убежать из тюрьмы во что бы то ни стало. И вы еще хотите, чтобы я вам поверила?
— Речь идет не о том, чтобы верить мне, а лишь о том, чтобы поверить собственным глазам… Вы видели левую руку Миртиля. Ведь это вам не приснилось.
— А другие — могу я с ними познакомиться?
— Что?
— Да… Тех, кому пересадили другие части тела Рене?.. Я хочу их видеть. Иначе я никогда не буду уверена…
— Пойдет ли это вам на пользу?
— А вы никогда никого не любили?.. Поскольку Рене еще живет в них, у меня есть полное право его увидеть.
— Послушайте, Режина… Да, Миртиль как бы не совсем мертв, как вы выразились. Но это больше не он…
По правде сказать, я просто не знал, как же ей втолковать, что тело, которое она любила, ласкала, продолжало некоторым образом существовать, но то, что составляло Миртиля, исчезло на веки вечные. Слишком неподходящий момент для того, чтобы преподать ей урок метафизики. Она послала бы меня куда подальше и была бы совершенно права.
— Его могила — это они! — вскричала она. — Так имею же я право пойти и помолиться на его могиле?
Признаюсь, этот крик души меня сразил. При ее простоте и прямодушии, она сумела определить ситуацию одним словом и куда лучше меня. Я признал себя побежденным.
— Ладно. Итак, я организую для вас такую встречу… однако предупреждаю: это будет ужасно. Для вас, разумеется… но и для них тоже. Поскольку я буду вынужден им сказать, чем вы являлись для Миртиля…
— Я от этого не покраснею.
— Конечно нет. Но вы не помешаете тому или другому думать невольно о том, какие отношения существовали между вами… вашим телом… и частью Миртиля, пересаженной каждому из них…
Я сбивался. Краснел. Мне не удавалось выражать свои мысли достаточно объективно, сухо, научно. Вопреки себе, я подчеркивал то, что хотел бы только обозначить… А Режина ничего не делала, чтобы мне помочь.
— Хотелось бы узнать, что получил каждый при дележе.
— Значит, так… правая рука досталась священнику.
Она не сдержалась и прыснула.
— Ничего смешного, — заметил я.
— Это из — за татуировки «Дулу»… Рене очень гордился этой татуировкой. Воспоминание об Алжире.
— Надеюсь, вы воздержитесь от комментариев. Она пожала плечами.
— Продолжайте, — попросила она.
— Левая нога отдана женщине, Симоне Галлар.
— Что? Да неужели?.. Но это ужасно!
Она расплакалась, и невозможно было понять — от отчаяния или от ревности.
— Правая нога принадлежит торговцу мебелью… Этьену Эрамблю… Голова… выбора не было… ее получил банковский служащий.
— Я схожу с ума, — сказала Режина. — Банковский служащий!.. Рене на это никогда бы не согласился.
— Сердце, легкие послужили спасению жизни студента, Роже Мусрона, ну а остальное… именно так — остальное… все было трансплантировано мужчине, Франсису Жюможу, который только что попытался покончить с собой.
— Боже мой… Почему?
— Этого мы не знаем.
— Но он не умрет?
— Нет. Его пытаются спасти. Если хотите, я могу запросить последние новости.
— О да! Прошу вас.
Я набрал номер клиники и пригласил к телефону Марека, тогда как Режина схватила параллельную трубку. Мне ответил ассистент профессора.
— Он на пороге смерти, — сказал тот. — Мы испробовали все возможное. Тут ничего не поделаешь. Теперь это вопрос нескольких минут… Мы рассчитываем на вас в отношении формальностей.
Я шмякнул трубку. Еще одна неприятная обязанность. Ну нет, хватит с меня! Всему есть предел.
— Значит, на похороны пойду я. И сделаю так, чтобы его похоронили на кладбище в Пантене, по — человечески.
— Но позвольте!.. Он вам не принадлежит, не забывайте этого.
Мы переглянулись и оба вздохнули.
— Простите меня, — сказал я.
— Да нет, это мне следует просить у вас прощения. По — моему, я чуточку не в себе… Мне нужно отдохнуть, собраться с мыслями.
Она встала, и я проводил ее до дверей.
— Буду держать вас в курсе дела, Режина, обещаю. И искренне сожалею.
Она протянула мне руку.
— Мерси… Вы были очень добры… Я этого не забуду.
— Хотите, я вызову вам такси?
— Не надо… Лучше пройдусь — это пойдет мне на пользу.
Когда она вышла, я сразу бросился звонить Андреотти. И начал с того, что заявил о нежелании продолжать эту работу:
— Я отказываюсь. Лучше уж подам в отставку. Так больше продолжаться не может!
И вкратце рассказал ему о событиях, произошедших после нашей последней беседы.
— Поставьте себя на мое место. Этой женщине уже была известна часть правды, что вынудило меня посвятить ее во все перипетии… Почем знать, может, завтра кто — то другой раскрыл бы наш секрет. Мы перегружены работой. Полностью зависим от любой оплошности. В этих условиях я больше не могу считать себя ответственным за то, что произойдет.
— Да, — сказал префект, и я почувствовал, что он пришел в замешательство. — Да, я вас прекрасно понимаю.
— Почему бы не раскрыть сейчас то, что неизбежно вскоре станет общим достоянием?
— Это исключено… Гаррик, вы дома один?.. Хорошо. В соответствии с приказом я сказал вам не все. Но вам необходимо знать все… В действительности это дело проходит по ведомству министерства национальной обороны. Да — да, сейчас поймете… При том, что во Франции сорок восемь миллионов жителей, мы — маленькая страна по сравнению с Соединенными Штатами, Советским Союзом или Китаем. Ладно, в случае войны у нас будет бомба… Но не забудьте про кровопролитие Первой мировой войны, которое чуть не стало для Франции роковым. И вот с открытием Марека, благодаря не слишком разрушительному несчастному случаю, мы сумеем спасти жизнь пяти, шести, семи раненым, возвращать в строй по пять, шесть, семь солдат… До вас начинает доходить? Из ста тысяч павших на поле брани, в случае удачи, мы вернем в строй семьдесят тысяч новых бойцов. Эта операция под кодовым названием «Лернейская гидра» обеспечит нам подавляющее преимущество над врагом, разумеется, при условии, что война приобретет затяжной характер. Значит, о том, чтобы выйти из игры, нет и речи! Если вы чувствуете перегрузку, как вы сказали, мы смогли бы потом увеличить штат. Но сейчас время терпит, какого черта! Ваш Жюмож покончил с собой, тем хуже для него! Это не так уж и страшно, поскольку прямого отношения к трансплантации не имеет. Да, вам поручено изучать реакции оперированных! Но вы должны смотреть на все происходящее глазами стороннего наблюдателя, понимаете, что я хочу сказать? Так что повторяйте себе, что вы не одиноки, старина. Это дело мирового значения — я не преувеличиваю. И сейчас вы должны сохранять хладнокровие и ясность ума больше, чем когда бы то ни было. Мы рассчитываем на вас, Гаррик!
