Потом Хемингуэй сосредоточил взгляд на мне и подошел ближе. Пляшущие черные точки опять начали сливаться в пелену, я почувствовал, что наручники соскальзывают с моих запястий, что я опять свободен... и больше ничто не мешает мне падать в темноту, в которой нет боли, где я свободен от всего происходящего и наконец могу уснуть вечным сном.
И вновь меня привели в чувство сильные удары по лицу и требовательный голос — на сей раз звучный тенор Хемингуэя, повторявшего:
— Будь ты проклят, Лукас! Не вздумай умереть! Не вздумай умереть, сынок!
Я напряг все силы, чтобы выполнить его просьбу.
В конечном итоге с того света меня вытащили братья Геррера. Роберто не обладал медицинским опытом своего брата, но знал и умел вполне достаточно, чтобы поддержать мою жизнь на обратном пути в Кохимар, где нас ждали доктор Сотолонго и его друг, хирург по профессии. Эрнест Хемингуэй также приложил руку к моему спасению.
О том, что происходило после гибели Дельгадо, я сохранил лишь обрывочные воспоминания. Впоследствии Хемингуэй рассказывал мне, что первым его побуждением было взять «Крис-Крафт», на котором мы могли добраться до Конфитеса и Кохимара гораздо быстрее, чем на «Пилар». Но когда он вскрыл аптечку и забинтовал мои раны, я на несколько минут потерял сознание и, очнувшись, понял, что он втаскивает меня в катер.
— Нет, нет... — пробормотал я, хватая его за руки. — Это судно угнано...
— Знаю, — отрезал Хемингуэй. — Катер «Южного креста». Но это не имеет значения.
— Имеет, — возразил я. — Его ищет кубинская береговая охрана. А эти ребята сначала стреляют, а уж потом задают вопросы.
Хемингуэй остановился. Он знал, с каким удовольствием береговая охрана открывает огонь.
— Ты федеральный агент, — сказал он наконец. — Сотрудник ФБР и... как бишь его? ОРС. Ты реквизировал катер для осуществления своих функций.
Я покачал головой.
— Нет... больше не агент... меня ждет тюрьма. — Я рассказал Хемингуэю о своей полуночной стычке с лейтенантом Мальдонадо.
Хемингуэй вновь уложил меня на подушки, сел рядом и потрогал свою голову. Он забинтовал рану на черепе, но сквозь белую марлю уже просачивалась кровь. Должно быть, рана причиняла ему ужасную боль.
— М-да, — сказал он. — Если мы привезем тебя в больницу на «Крис-Крафте», нам несдобровать. Капитан «Южного креста» может предъявить тебе обвинения, и даже хотя Мальдонадо мертв, его босс, Хуанито Свидетель Иеговы, вероятно, знал, что лейтенанта послали убить тебя.
Я опять покачал головой, и перед моим глазами вновь заплясали черные точки:
— Никаких больниц.
Хемингуэй кивнул.
— Если мы поплывем на «Пилар», то сможем радировать нашим и попросить, чтобы они подготовили доктора Сотолонго. Или даже доставили его в Нуэвитос или другой попутный порт.
— Разве Дельгадо не испортил рацию? — спросил я. Мне было невыразимо приятно неподвижно лежать на мягком кормовом сиденье и смотреть в чистое небо. Там не осталось ни облачка. Буря миновала.
— Нет, — ответил писатель. — Я только что проверял.
Должно быть, Дельгадо попытался включить ее и увидел, что она не работает.
— Разбита? — с трудом выдавил я. Мои мысли вновь начинали смешиваться. Внезапно я вспомнил, что Хемингуэй ввел мне ампулу морфия из армейской аптечки. Неудивительно, что меня охватили лень и оцепенение.
Хемингуэй качнул было головой, но тут же негромко застонал.
— Нет, — сказал он. — Я вынул несколько ламп и спрятал их. Мне потребовалось свободное место.
Я посмотрел на него, прищурясь. То ли волнение в бухте усилилось, то ли у меня опять закружилась голова.
— Место?
Хемингуэй показал мне пачку бумаг в буром бумажном конверте.
— Место для абверовских документов. Я решил спрятать их куда-нибудь, прежде чем отправляться в бухту Манати на встречу с тобой. И очень рад, что сделал это. — Он нехотя прикоснулся к окровавленной повязке на голове и посмотрел по сторонам. — Ладно. Поплывем на «Пилар».
— Фотографии, — сказал я. — Снимки. И еще мы должны избавиться от трупов.
— Эта чертова бухта превращается в нацистское кладбище, — проворчал Хемингуэй.
Я смутно помню, как он приволок два трупа, снял их «лейкой» с всевозможных ракурсов, сфотографировал «Крис-Крафт» и уложил тела в разных его рубках, покинул катер, отвел «Пилар» в сторону и выстрелил в бочку с горючим из моего «магнума». Рубка катера вновь заполнилась топливом, и его вонь привела меня в чувство; Хемингуэй поджег пропитанную горючим тряпку, в которой я узнал свою зеленую рубашку, и швырнул ее на катер.
Над кормой «Крис-Крафта» поднялся дымный гриб и взвились языки пламени, опалившие краску на правом борту «Пилар». Хемингуэй стоял на мостике, защищая лицо от жара и огня. Он двинул вперед рукоятки газа, разгоняя яхту и стараясь держаться по оси узкого канала, ведущего прочь от Кейо Ларго. Я на мгновение приподнялся и посмотрел назад. Этой секунды было достаточно. Катер целиком охватило пламя, а вместе с ним — трупы Дельгадо (майора Дауфельдта, поправил я себя) в носовой рубке и сержанта Крюгера в кормовой.
Мы уже отплыли примерно на шестьдесят метров, когда взорвался главный бак и остатки топлива в бочке, и над бухтой взлетели пылающие куски красного дерева и раскаленные обломки хромированной стали. Несколько пальм на островке загорелись, но после недавнего дождя они были такими влажными, что огонь вскоре угас. Опаленные ветви шелестели в потоке воздуха, поднимавшегося от пожарища. Несколько горячих углей упали на палубу «Пилар», но я слишком ослабел, чтобы выбросить их за борт, а Хемингуэй не мог оставить штурвал и спуститься с мостика. Они продолжали дымить все время, пока мы шли по каналу, над которым витал запах трупов, зарытых в песке на мысу, и, миновав проход между рифами, устремились на северо-северо-запад к глубоким водам Гольфстрима.
Хемингуэй спустился по окровавленному трапу и багром сбросил с палубы тлеющие угли, погасил загоревшийся брезент огнетушителем, принесенным из камбуза, и вернулся взглянуть на меня. После бури море все еще было неспокойным, из-за качки на меня волнами накатывала боль, но благодаря чудодейственному морфину я ощущал ее как бы со стороны. Я смутно помню, каким бледным был Хемингуэй, с каким трудом он держался на ногах; вероятно, рана на голове была такой болезненной, что ему и самому не помешал бы морфин, но он не мог прибегнуть к его помощи, поскольку должен был доставить нас домой.
— Лукас, — сказал он, прикоснувшись к моему здоровому плечу, — я радировал на Конфитес и сообщил, что у нас неприятности и что они должны приготовить большой медицинский набор. Роберто отлично разбирается в этих вещах.
Он сообразит, что нужно сделать.
Я закрыл глаза и кивнул.
— ..чертовы документы, — говорил тем временем Хемингуэй. Я понял, что он, вероятно, держит в руках абверовские бумаги. — Ты выяснил, зачем Дельгадо подкинул их нам? Из-за чего поднялась вся эта кутерьма?
— Не знаю, — выдавил я. — Но... у меня есть догадки.
Даже с закрытыми глазами я почувствовал, что Хемингуэй ждет продолжения. «Пилар» мчалась на запад.
— Я объясню... объясню все, если останусь в живых, — сказал я.
— Уж постарайся, — отозвался писатель. — Мне очень хочется узнать, что у тебя на уме.
* * *
Операцию без лишнего шума провели в доме доктора Сотолонго на холме неподалеку от финки. Первая пуля Дельгадо пробила аккуратное маленькое отверстие в мягких тканях моей правой руки и вышла наружу, не задев артерий и основных мышц. Вторая угодила в правое плечо, пронзила ключицу и засела над правой лопаткой, приподняв кожу бугорком. Геррера Сотолонго и его друг, хирург Альварес, сказали, что удалили ее практически голыми пальцами, без инструментов. По пути она вызвала значительное кровотечение, впрочем, не смертельное.
Самыми серьезными последствиями грозил третий выстрел. Пуля вошла мне в левый бок, двигаясь прямиком к сердцу, сломала ребро и отклонилась ровно настолько, чтобы задеть край легкого, а не сердце. Она остановилась в миллиметре от позвоночника.
— Весьма впечатляюще для шестимиллиметровой пули, — заметил впоследствии Геррера Сотолонго. — Если бы тот джентльмен стрелял из «шмайссера», о котором вы говорили, то...
— У него было обыкновение заряжать «шмайссер» пустотелыми пулями с насеченными головками, — сказал я.
Доктор Сотолонго потер подбородок.
— Коли так, наш разговор вряд ли состоялся бы, сеньор Лукас. А теперь ложитесь и поспите.
Я спал подолгу. Через трое суток после операции меня перевезли из дома доктора во флигель финки. Там меня продолжали пичкать таблетками и колоть шприцем, я по-прежнему много времени проводил во сне. Альварес и Сотолонго то и дело навещали меня, чтобы полюбоваться результатами своей работы и в очередной раз изумиться тому, как легко я отделался, учитывая количество чужеродного металла, побывавшего в моем теле. После того как Сотолонго наложил швы на голову Хемингуэя, тот также провел в постели пару дней.
