Доктор слово в слово повторил изречение Дельгадо:
— Вы крепкий сукин сын, Эрнесто. Я говорю это с уважением и любовью.
— Ага, — согласился Хемингуэй, сидевший в халате на краю моей постели. Мы втроем — врач, писатель и бывший агент — «принимали лечебные дозы» неразбавленного джина. — Сотрясения мозга преследуют меня с детства. В Париже, когда Бэмби был еще младенцем, на меня свалилась люстра. Целую неделю у меня двоилось в глазах. С тех пор я набил немало шишек, в основном — на голове. Хуже всего мне пришлось в тридцатом, когда я ехал в Биллингс и опрокинул машину в кювет. То, что случилось с твоей правой рукой, Лукас, не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло тогда с моей.
Ее внутренняя поверхность была похожа на остатки разделанной туши оленя, которые выбрасывают из-за непригодности в пищу. Она чем-то напоминала твое левое ребро, когда я бинтовал его на «Пилар».
— Великолепно, — отозвался я. — Нельзя ли сменить тему беседы? Как поживает миссис Хемингуэй?
Хемингуэй пожал плечами.
— Прислала мне короткую записку. Она побывала в Парамарибо на Суринаме. Пишет, что там нет ничего, кроме песчаных дюн, тепловых ударов и скучающих солдат. Еще она повидала Нидерландскую Гайану, колонию для заключенных, которую называют Французской Гайаной, и уже было собралась домой, но купила карту тамошних мест и передумала.
— Что было на этой карте, Эрнесто? — спросил Геррера Сотолонго.
— Ничего, — ответил Хемингуэй. — Она утверждает, что карта практически пуста, если не считать столицу, нескольких деревень на побережье и рек. Самая крупная река, Сарам кока, течет от Парамарибо через зелено-белое пространство.
Она говорит, что зеленое — это джунгли, а белое — неизученные территории. Река — это синяя полоска, вьющаяся по зеленому и белому до маленького крестика, которым, как подозревает Марти, обозначено место гибели путешественника, забравшегося дальше всех. За этим крестом простираются неизведанные территории, даже река не разведана... всего лишь линия из голубых точек там, где она якобы протекает. Марти наняла местного чернокожего по имени Гомер, который взялся проводить ее вверх по реке до голубых точек на белом фоне.
Доктор Геррера Сотолонго вздохнул.
— Боюсь, это очень нездоровое место. Все болеют малярией и дизентерией, и еще там очень распространена лихорадка Денге, или, как ее еще называют, лихорадка-костолом.
Весьма мучительный недуг. Подобно малярии, она длится с перерывами много лет.
Хемингуэй устало кивнул.
— Марти обязательно подцепит ее. Рано или поздно она заболевает всем подряд. Она не пользуется москитными сетками, пьет из местных источников, пробует местные блюда и потом удивляется, отчего ей так плохо. А я ничем не заражаюсь. — Писатель осторожно потрогал умело забинтованную голову. — Кроме сотрясений мозга, — добавил он. Доктор Сотолонго поднял свой бокал с джином.
— За сеньору Геллхорн, — провозгласил он.
Мы тоже подняли бокалы.
— За сеньору Геллхорн, миссис Хемингуэй, — сказал Хемингуэй и выпил джин одним глотком.
* * *
Разумеется, всем хотелось узнать, что с нами случилось.
Только Грегорио Фуэнтес не задал ни одного вопроса о наших ранах, об исчезнувшем «Крис-Крафте», сгоревшем «Лорейн» и загадочной радиограмме, в которой было назначено наше рандеву. По всей видимости, отважный маленький кубинец решил, что если босс захочет что-либо рассказать, то сделает это по собственной воле. Однако остальные терзали нас расспросами.
— Это секретная информация, — рычал Хемингуэй весь первый день после нашего возвращения, и больше от него ничего нельзя было добиться. Остальным — даже мальчикам — пришлось поклясться молчать обо всем, особенно о «Крис-Крафте»; они недовольно поворчали, но согласились.
— Черт побери, что я скажу Тому Шелвину, когда он вернется? — то и дело повторял Хемингуэй в ту последнюю неделю августа. — Если он взыщет с меня за катер, мне конец.
Жаль, что нельзя направить счет флоту или ФБР.
Обсудив, стоит ли докладывать о случившемся Брадену или полковнику Томасону, мы решили ничего никому не говорить. Загадка операции «Ворон» и абверовских документов продолжала беспокоить нас.
— Заставьте Шелвина поклясться молчать и расскажите ему все без утайки, — предложил я. — Может быть, он возгордится тем, что послужил своей стране.
— Думаешь, он пожалеет, что смог пожертвовать родине только один восьмиметровый катер? — осведомился Хемингуэй.
— Всякое может быть, — с сомнением отозвался я.
Хемингуэй подпер голову рукой.
— Черт возьми, это был прекрасный катер. Помнишь его носовой прожектор, встроенный в планшир? А маленькую статуэтку русалки? А приборы, спроектированные тем самым конструктором, который строил в двадцатых роскошные малые суда «Гар Вуд»? А его штурвал «дейзенберг» и...
— Хватит, — перебил я. — Меня уже тошнит.
Хемингуэй кивнул, все еще поддерживая голову ладонью.
— Что ж, Том — щедрый человек и настоящий патриот.
Если это не поможет нам вымолить прощение, останется только пристрелить его.
* * *
В понедельник 31 августа, когда я сидел в постели, хлебая остывший суп, во флигель вошел Хемингуэй.
— К тебе два посетителя, — сказал он.
Надеюсь, мой взгляд не выразил ровным счетом ничего.
— Британский хлыщ и карлик в двухсотдолларовом костюме, — добавил писатель. — Я сказал им, что они могут поговорить с тобой, но с тем условием, что я буду присутствовать при беседе.
— Меня это устраивает, — ответил я, ставя поднос на прикроватный столик.
В комнате появились еще два кресла, и после взаимных представлений Хемингуэй велел мальчику-слуге принести всем по бокалу виски. Дожидаясь его, мы болтали о пустяках. Я заметил, что Хемингуэй оценивающе присматривается к гостям, а командор Ян Флеминг и Уоллес Бета Филлипс, в свою очередь, к нему. Британец и карлик, казалось, остались довольны тем, что увидели и услышали; Хемингуэй продолжал терзаться сомнениями.
— Мы так рады, что ты остался в живых, старина, — уже в третий раз повторил Флеминг. История с моим ранением начинала мне приедаться.
— Значит, мы можем поговорить о том, как и отчего все это случилось? — спросил я.
Флеминг и Филлипс посмотрели на Хемингуэя.
— Не стесняйтесь, — произнес тот натянутым тоном. — Я его друг. К тому же я и сам набил несколько шишек и синяков. — Он прикоснулся к своей забинтованной голове. — И хотел бы знать, ради чего.
Гости переглянулись и кивнули. Было жарко, я потел в пижаме. На Хемингуэе были мешковатая рубашка, шорты и сандалии, но и он взмок от испарины. Ян Флеминг маялся в своем шерстяном «тропическом» блейзере, который выглядел именно шерстяным, но уж никак не тропическим. И только Уоллесу Бета Филлипсу зной был нипочем. Лысый коротышка казался таким подтянутым, безупречно сшитый костюм сидел на нем так ладно, как будто в комнате царила сухая прохлада, а не влажная жара.
Я решил еще раз представить посетителей, чтобы Хемингуэй лучшее уяснил ситуацию.
— Ян работает с ребятами из британской М16, — сообщил я. — Он сотрудничал с БКРГ Уильяма Стефенсона в нашем полушарии.
Длиннолицый британец учтиво поклонился писателю и раскурил сигарету. Я заметил, что при виде длинного мундштука Хемингуэй нахмурился.
— Господин Филлипс прежде служил в BMP, — продолжал я, — а теперь он работает у Билла Донована в КСК.
— Теперь она называется ОСС, Джозеф, — негромко поправил меня Филлипс.
— Да. Я оговорился. Но мне казалось, что вы переехали в Лондон, господин Филлипс.
— Так и есть, — ответил коротышка. Его улыбка вызывала у меня совершенно иные чувства, нежели кривая ухмылка Дельгадо, — она помогала мне расслабиться и внушала симпатию к Филлипсу, а когда улыбался Дельгадо, мне хотелось убить его.
«Своим возвращением вы обязаны Хемингуэю», — подумал я и встряхнул головой — в это время суток лекарства мешали мне связно мыслить.
— Я вернулся, чтобы поговорить с вами, — продолжал Филлипс. Он кивком указал на Хемингуэя. — С вами обоими.
— Мы ждем ваших объяснений, — сказал Хемингуэй. — Или вы хотите сначала узнать, что произошло на минувшей неделе?
Ян Флеминг вынул изо рта мундштук и стряхнул пепел в пепельницу для гостей, стоявшую у подноса с моим обедом.
— Мы хорошо осведомлены об этих событиях, но с удовольствием выслушаем подробности о гибели майора Дауфельдта.
Хемингуэй бросил на меня взгляд. Я кивнул. Он коротко, немногословно поведал им о случившемся.
— А лейтенант Мальдонадо? — спросил Филлипс.
Я рассказал о нашей встрече на кладбище.
— Но лейтенант остался жив? — произнес Флеминг.
Я кивнул. «Хитрое дело» в изобилии поставляло нам информацию на эту тему.
— На следующий день женщины, которые принесли цветы к памятнику Амелии де ла Хоц, услышали его крики из мавзолея. Мальдонадо доставили в гаванскую клинику, сумели спасти его ногу и приставили к нему круглосуточную охрану.
